Эстуолд сконструировал Позитронный Насос, – но разве можно использовать его, не задумываясь, подчиняя ему само существование мира, и Жестких, и Мягких, ставя их в зависимость от обитателей той вселенной? А что если те остановят его, что если мир останется без Позитронного Насоса после того, как он успеет остудить солнце?
Но нет. Те люди его не остановят. Их убедили воспользоваться Насосом, так убедят пользоваться им и дальше, до тех самых пор, пока они не погибнут, а тогда рационалы, и Жесткие, и Мягкие, перестанут в них нуждаться.
Вот как она, Дуа, теперь, когда она перестала быть нужна, должна будет перейти – иначе говоря, погибнуть.
И ее, и тех людей одинаково предали.
Незаметно для себя она все глубже и глубже погружалась в камень. Она уже не видела звезд, не ощущала ветра, не сознавала окружающего. Она превратилась в чистую мысль.
Эстуолд – вот кого она ненавидит! Олицетворение эгоизма и жестокости. Он изобрел Позитронный Насос и готов спокойно уничтожить целый мир, населенный, быть может, тысячами, а то и десятками тысяч разумных существ. Он настолько замкнут в себе, что никогда нигде не показывается, и обладает такой силой, что даже другие Жесткие его как будто боятся.
Ну а она вступит с ним в борьбу. Она принудит его остановиться!
Люди той вселенной помогли установить Позитронный Насос после того, как с ними был налажен контакт с помощью меток. Об этом говорил Ун. Где хранятся эти метки? Какие они? Нельзя ли использовать их для новых контактов?
Удивительно, как ясны ее мысли. Поразительно. И какой жгучее наслаждение – использовать мысль, чтобы взять верх над безжалостными служителями мысли!
Помешать, ей они не смогут. Ведь она способна проникать туда, куда ни один Жесткий, ни один рационал, ни один пестун проникнуть не смогут, а ни одна эмоциональ не посмеет.
Возможно, когда-нибудь они ее все-таки поймают, но ей все равно. Она будет добиваться своего любой ценой – да, любой! Пусть даже ей придется прятаться в камне, жить в камне, обшаривать Жесткие пещеры, воровать пищу из аккумуляторов, если у нее не останется другого выхода, или впитывать солнечный свет на поверхности, скрываясь среди других эмоционалей.
Она преподаст им всем хороший урок, а потом пусть делают с ней, что хотят. Тогда они даже будет готова перейти… тогда, но не раньше!
Глава пятая (Б)
Ун присутствовал при отпочковании новой крошки-эмоционали, безупречной во всех отношениях, но не испытал никакого восторга. Даже Тритт, который заботился о ней со всем пестунским тщанием, выглядел каким-то притихшим.
Миновало уже много дней, и Уну начинало казаться, го Дуа исчезла навсегда. Нет, она не перешла. Мягкий может перейти только вместе с остальными двумя членами триады. Но с ними ее не было. Словно она перешла, не переходя.
С тех пор как она умчалась, узнав, что помогла взрастить новую крошку, он видел ее один раз. Всего дин раз. И это было уже давно.
Он тогда поднялся на поверхность в нелепой надежде отыскать ее и наткнулся на скопление эмоционалей. Они захихикали (рационал, прогуливающийся возле скопления эмоционалей, – это такая редкость!) и кокетливо истончились (дуры!), только чтобы продемонстрировать свою эмоциональность.
Ун испытывал к ним брезгливое презрение, и ни один из его ровных изгибов даже не замерцал. Он сразу начал думать о Дуа – о том, как она непохожа на них. Дуа никогда не истончалась просто так, из желания быть привлекательной, и потому была особенно привлекательна. И, конечно, если бы она принудила себя присоединиться к скоплению дурочек, ее сразу можно было бы узнать, потому что она не только не истончилась бы, наоборот, уплотнилась – наперекор остальным.
Ун обвел взглядом нежащихся на солнце эмоционалей и увидел, что одна из них действительно осталась плотной.
Он повернулся и кинулся к ней, не обращая внимания на пронзительные вопли остальных эмоционалей, которые шарахались от него, матово клубились и взвизгивали, опасаясь слипнуться друг с другом, – что если такое случится на глазах у всех, да еще в присутствии чужого рационала!
Это действительно была Дуа. Она не попыталась скрыться, а спокойно осталась на месте.
«Дуа, – сказал он робко, – когда ты вернешься домой?»
«У меня нет дома, Ун», – ответила она. Без гнева, без ненависти, отчего ему стало совсем страшно.
«Дуа, как ты можешь сердиться на Тритта за его поступок? Ты же знаешь, что бедняга не умеет думать».
«Но ты-то умеешь, Ун! И ты отвлекал мое сознание, пока он старался перекормить мое тело, ведь так? Твое умение думать подсказало тебе, что ты скорее сумеешь поймать меня в ловушку, чем он».
«Нет, Дуа! Нет!»
«Что – нет? Разве ты не притворялся, будто хочешь учить меня, делиться со мной знаниями?»
«Да, но я не притворялся. Я на самом деле этого хотел. И вовсе не из-за того, что устроил Тритт. Про его затею я ничего не знал».
«Не верю!»
Она неторопливо заструилась прочь. Он последовал за ней. Теперь они были совсем одни среди багровых отблесков солнца.
Дуа повернулась к нему.
«Разреши задать тебе один вопрос, Ун. Почему ты хотел учить меня?»
«Потому что хотел. Потому что мне нравится учить, потому что это мне интереснее всего на свете. Не считая того, чтобы учиться самому, конечно».
«И еще синтезироваться… Но неважно, – добавила на, предупреждая его возражения. – Не объясняй, что ты имеешь в виду сознание, а не инстинкт. Если ты сказал правду, что тебе нравится учить, если я все-таки могу верить твоим словам, может быть, ты сумеешь понять то, что я тебе сейчас скажу.
С тех пор как я рассталась с вами, Ун, я узнала очень много. Каким образом – не имеет значения. Но это так. И я теперь эмоциональ только физически. А во всем, что по-настоящему важно, я рационал, хотя мне хотелось бы верить, что чувствовать я умею лучше остальных рационалов. И среди многого другого, Ун, я узнала, что мы такое, – и ты, и я, и Тритт, и все прочие триады на планете. Я узнала, что мы такое и чем были всегда».
«А именно?» – спросил Ун. Он был готов покорно слушать столько времени, сколько ей захочется, лишь бы она потом вернулась с ним домой. Он вытерпит любое испытание, сделает все, что от него может потребоваться. Но она должна вернуться… и что-то неясное, смутное внутри него говорило, что вернуться она должна добровольно.
«Что мы такое, Ун? Да, в сущности, ничего, – ответила она равнодушным голосом, почти со смехом. – Странно, правда? Жесткие – единственный вид по-настоящему живых существ на планете. Разве они тебя этому не учили? Да, по-настоящему живы только они одни, потому что и ты, и я, и все Мягкие – не живые существа. Мы – машины, Ун. Это так, и потому-то живыми можно назвать только Жестких. Неужели они тебя этому не учили, Ун?»
«Дуа, это вздор», – ошеломленно пробормотал Ун.
Голос Дуа стал более резким.
«Да, машины, Ун! Машины, которые Жесткие сначала собирают, а потом уничтожают. Живут только они – Жесткие. Только они. Про это они почти не разговаривают. Зачем? Они ведь и так знают. Но я научилась думать, Ун, и вывела правду из отдельных намеков. Они живут чрезвычайно долго, но в конце концов все же умирают, Теперь они уже не в состоянии иметь детей – Солнце дает для этого слишком мало энергии. И хотя умирают они редко, детей у них нет, и их число очень медленно, но сокращается. И у них нет молодежи, которая создавала бы новое, порождала бы новые мысли, а потому старые, живущие долго-долго Жесткие томятся от скуки. И что же они, по-твоему, делают, Ун?»
«Что?» – невольно спросил Ун с ужасом, к которому примешивался виноватый интерес.
«Они конструируют механических детей, которых можно учить. Ты же сам сказал, что тебе ничего не надо, – только учить, и учиться самому, и, может быть, еще синтезироваться. Рационалы созданы по образу сознания Жестких. Жесткие не синтезируются, учиться самим им очень трудно, потому что они и так уже знают невероятно много. Так какое же удовольствие им остается? Только учить. И рационалы создаются лишь для одной цели, – чтобы их можно было учить. Эмоционали и пестуны создаются как необходимые части самовозобновляющихся машин, которые изготовляют новых рационалов. А новые рационалы требуются постоянно, потому что старые становятся ненужными, едва их научат всему, чему можно научить. Когда старые рационалы вбирают в себя нее, что могут, они уничтожаются, но их позаботились заранее утешить сказочкой о том, будто они «переходят». И с ними, разумеется, переходят эмоционали и пестуны. Ведь после того как они способствовали появлению материала для новой триады, от них больше нет никакой пользы».
«Дуа, это невероятно», – с трудом выговорил Ун.
У него не было доводов, чтобы опровергнуть ее бредовую систему, но он был непоколебимо убежден, что она ошибается. Однако где-то глубоко внутри он ощутил щемящее сомнение: а вдруг это убеждение просто привито ему? Нет, не может быть. Ведь тогда бы и Дуа носила в себе такое же убеждение… Или она потому и отличается от других эмоционалей, что ее изготовили небрежно?.. О чем он думает! Нет, он такой же сумасшедший, как она.
«Ты как будто взволнован, Ун? Так ли уж ты абсолютно уверен, что я ошибаюсь? Ну конечно, теперь у них есть Позитронный Насос, и они будут получать столько энергии, сколько им может потребоваться. Если е сейчас, так в недалеком будущем. Скоро у них опять появятся дети. Если уже не появились. Надобность в Мягких машинах отпадет, и мы все будем уничтожены… Ах, прощу прощения! Мы все перейдем».
«Нет, Дуа! – категорически сказал Ун, стараясь образумить не столько ее, сколько себя. – Не знаю, откуда ты набралась этих идей, но Жесткие – не такие. Нас не уничтожают».
«Не обманывай себя, Ун. Они именно такие. Ради своей пользы они готовы уничтожить мир тех людей – целую вселенную, если понадобится. Так неужели они поколеблются уничтожить горстку Мягких, которые им не нужны? Но они допустили один просчет. Каким-то образом произошла путаница, и сознание рационала попало в тело эмоционали. Я ведь «олевелая эм», тебе это известно? Меня так дразнили в детстве. Но я действительно «олевелая эм». Я способна мыслить, как рационал, и я способна чувствовать, как эмоциональ. И я воспользуюсь своими особенностями, чтобы бороться с Жесткими».
Ун не знал, что делать. Конечно, Дуа обезумела, но сказать ей об этом он не решался. Ее необходимо уговорить, чтобы она вернулась с ним. Он сказал убежденно:
«Дуа, когда мы переходим, нас не уничтожают».
«Да? Ну а что же случается?»
«Я… я не знаю. По-моему, мы переходим в другой мир, более прекрасный и счастливый, и становимся… становимся… Ну, много лучше, чем мы сейчас».
Дуа рассмеялась.
«Где ты это слышал? Это тебе Жесткие рассказали?»
«Нет, Дуа. В этом меня убеждают мои собственные мысли. Я очень много думал, после того как ты нас покинула».
«Ну так думай меньше и не будешь так глуп, – сказала Дуа. – Бедный Ун! Прощай же».
И она заструилась прочь, совсем разреженная. Она казалась очень усталой.
«Подожди, Дуа! – крикнул Ун ей вслед. – Неужели ты не хочешь увидеть свою крошку-серединку?»
Она не ответила.
«Когда ты вернешься домой?»
Она продолжала молчать.
Он не стал ее преследовать и только с тоской смотрел, как она исчезает вдали.
Ун не сказал Тритту о том, что встретил Дуа. Зачем? Больше с тех пор он ее не видел. Он завел привычку бродить возле тех мест, где любили питаться эмоционали, и отправлялся туда снова и снова, хотя нередко замечал, что вслед за ним на поверхность выбираются пестуны и глядят на него с тупым подозрением. (По сравнению с большинством пестунов Тритт казался интеллектуальным гигантом.)
Отсутствие Дуа с каждым днем отзывалось внутри его все более мучительно. И с каждым проходящим днем внутри него рос странный безотчетный страх, как-то связанный с ее отсутствием. Но в чем тут было дело, он не понимал.
Как-то, вернувшись в пещеру, он застал там Лостена, который дожидался его. Лостен вежливо и внимательно слушал Тритта, который показывал ему новую крошку, всячески стараясь, чтобы этот легкий клочок дымки не прикоснулся к Жесткому.
– Да, она прелестна, Тритт, – сказал Лостен. – Так ее зовут Дерала?
– Дерола, – поправил Тритт. – Я не знаю, когда вернется Ун. Он теперь всегда где-то бродит…
– Я здесь, Лостен, – торопливо сказал Ун. – Тритт, унеси крошку, будь так добр.
Тритт унес Деролу, а Лостен с явным облегчением обернулся к Уну и сказал:
– Вероятно, ты очень счастлив, что триада завершена.
Ун попытался что-то вежливо ответить, но ничего не придумал и продолжал уныло молчать. Одно время он чувствовал, что между ним и Жесткими возникло нечто вроде дружбы, он ощущал себя в чем-то равным им и разговаривал с ними свободно и просто. Но безумие Дуа все омрачило и испортило. Ун знал, что она ошибается, и все-таки сейчас он почувствовал в присутствии Лостена ту же скованность, которую испытывал в давно прошедшие дни, когда считал, что стоит неизмеримо ниже их, как… словно… машина?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Но нет. Те люди его не остановят. Их убедили воспользоваться Насосом, так убедят пользоваться им и дальше, до тех самых пор, пока они не погибнут, а тогда рационалы, и Жесткие, и Мягкие, перестанут в них нуждаться.
Вот как она, Дуа, теперь, когда она перестала быть нужна, должна будет перейти – иначе говоря, погибнуть.
И ее, и тех людей одинаково предали.
Незаметно для себя она все глубже и глубже погружалась в камень. Она уже не видела звезд, не ощущала ветра, не сознавала окружающего. Она превратилась в чистую мысль.
Эстуолд – вот кого она ненавидит! Олицетворение эгоизма и жестокости. Он изобрел Позитронный Насос и готов спокойно уничтожить целый мир, населенный, быть может, тысячами, а то и десятками тысяч разумных существ. Он настолько замкнут в себе, что никогда нигде не показывается, и обладает такой силой, что даже другие Жесткие его как будто боятся.
Ну а она вступит с ним в борьбу. Она принудит его остановиться!
Люди той вселенной помогли установить Позитронный Насос после того, как с ними был налажен контакт с помощью меток. Об этом говорил Ун. Где хранятся эти метки? Какие они? Нельзя ли использовать их для новых контактов?
Удивительно, как ясны ее мысли. Поразительно. И какой жгучее наслаждение – использовать мысль, чтобы взять верх над безжалостными служителями мысли!
Помешать, ей они не смогут. Ведь она способна проникать туда, куда ни один Жесткий, ни один рационал, ни один пестун проникнуть не смогут, а ни одна эмоциональ не посмеет.
Возможно, когда-нибудь они ее все-таки поймают, но ей все равно. Она будет добиваться своего любой ценой – да, любой! Пусть даже ей придется прятаться в камне, жить в камне, обшаривать Жесткие пещеры, воровать пищу из аккумуляторов, если у нее не останется другого выхода, или впитывать солнечный свет на поверхности, скрываясь среди других эмоционалей.
Она преподаст им всем хороший урок, а потом пусть делают с ней, что хотят. Тогда они даже будет готова перейти… тогда, но не раньше!
Глава пятая (Б)
Ун присутствовал при отпочковании новой крошки-эмоционали, безупречной во всех отношениях, но не испытал никакого восторга. Даже Тритт, который заботился о ней со всем пестунским тщанием, выглядел каким-то притихшим.
Миновало уже много дней, и Уну начинало казаться, го Дуа исчезла навсегда. Нет, она не перешла. Мягкий может перейти только вместе с остальными двумя членами триады. Но с ними ее не было. Словно она перешла, не переходя.
С тех пор как она умчалась, узнав, что помогла взрастить новую крошку, он видел ее один раз. Всего дин раз. И это было уже давно.
Он тогда поднялся на поверхность в нелепой надежде отыскать ее и наткнулся на скопление эмоционалей. Они захихикали (рационал, прогуливающийся возле скопления эмоционалей, – это такая редкость!) и кокетливо истончились (дуры!), только чтобы продемонстрировать свою эмоциональность.
Ун испытывал к ним брезгливое презрение, и ни один из его ровных изгибов даже не замерцал. Он сразу начал думать о Дуа – о том, как она непохожа на них. Дуа никогда не истончалась просто так, из желания быть привлекательной, и потому была особенно привлекательна. И, конечно, если бы она принудила себя присоединиться к скоплению дурочек, ее сразу можно было бы узнать, потому что она не только не истончилась бы, наоборот, уплотнилась – наперекор остальным.
Ун обвел взглядом нежащихся на солнце эмоционалей и увидел, что одна из них действительно осталась плотной.
Он повернулся и кинулся к ней, не обращая внимания на пронзительные вопли остальных эмоционалей, которые шарахались от него, матово клубились и взвизгивали, опасаясь слипнуться друг с другом, – что если такое случится на глазах у всех, да еще в присутствии чужого рационала!
Это действительно была Дуа. Она не попыталась скрыться, а спокойно осталась на месте.
«Дуа, – сказал он робко, – когда ты вернешься домой?»
«У меня нет дома, Ун», – ответила она. Без гнева, без ненависти, отчего ему стало совсем страшно.
«Дуа, как ты можешь сердиться на Тритта за его поступок? Ты же знаешь, что бедняга не умеет думать».
«Но ты-то умеешь, Ун! И ты отвлекал мое сознание, пока он старался перекормить мое тело, ведь так? Твое умение думать подсказало тебе, что ты скорее сумеешь поймать меня в ловушку, чем он».
«Нет, Дуа! Нет!»
«Что – нет? Разве ты не притворялся, будто хочешь учить меня, делиться со мной знаниями?»
«Да, но я не притворялся. Я на самом деле этого хотел. И вовсе не из-за того, что устроил Тритт. Про его затею я ничего не знал».
«Не верю!»
Она неторопливо заструилась прочь. Он последовал за ней. Теперь они были совсем одни среди багровых отблесков солнца.
Дуа повернулась к нему.
«Разреши задать тебе один вопрос, Ун. Почему ты хотел учить меня?»
«Потому что хотел. Потому что мне нравится учить, потому что это мне интереснее всего на свете. Не считая того, чтобы учиться самому, конечно».
«И еще синтезироваться… Но неважно, – добавила на, предупреждая его возражения. – Не объясняй, что ты имеешь в виду сознание, а не инстинкт. Если ты сказал правду, что тебе нравится учить, если я все-таки могу верить твоим словам, может быть, ты сумеешь понять то, что я тебе сейчас скажу.
С тех пор как я рассталась с вами, Ун, я узнала очень много. Каким образом – не имеет значения. Но это так. И я теперь эмоциональ только физически. А во всем, что по-настоящему важно, я рационал, хотя мне хотелось бы верить, что чувствовать я умею лучше остальных рационалов. И среди многого другого, Ун, я узнала, что мы такое, – и ты, и я, и Тритт, и все прочие триады на планете. Я узнала, что мы такое и чем были всегда».
«А именно?» – спросил Ун. Он был готов покорно слушать столько времени, сколько ей захочется, лишь бы она потом вернулась с ним домой. Он вытерпит любое испытание, сделает все, что от него может потребоваться. Но она должна вернуться… и что-то неясное, смутное внутри него говорило, что вернуться она должна добровольно.
«Что мы такое, Ун? Да, в сущности, ничего, – ответила она равнодушным голосом, почти со смехом. – Странно, правда? Жесткие – единственный вид по-настоящему живых существ на планете. Разве они тебя этому не учили? Да, по-настоящему живы только они одни, потому что и ты, и я, и все Мягкие – не живые существа. Мы – машины, Ун. Это так, и потому-то живыми можно назвать только Жестких. Неужели они тебя этому не учили, Ун?»
«Дуа, это вздор», – ошеломленно пробормотал Ун.
Голос Дуа стал более резким.
«Да, машины, Ун! Машины, которые Жесткие сначала собирают, а потом уничтожают. Живут только они – Жесткие. Только они. Про это они почти не разговаривают. Зачем? Они ведь и так знают. Но я научилась думать, Ун, и вывела правду из отдельных намеков. Они живут чрезвычайно долго, но в конце концов все же умирают, Теперь они уже не в состоянии иметь детей – Солнце дает для этого слишком мало энергии. И хотя умирают они редко, детей у них нет, и их число очень медленно, но сокращается. И у них нет молодежи, которая создавала бы новое, порождала бы новые мысли, а потому старые, живущие долго-долго Жесткие томятся от скуки. И что же они, по-твоему, делают, Ун?»
«Что?» – невольно спросил Ун с ужасом, к которому примешивался виноватый интерес.
«Они конструируют механических детей, которых можно учить. Ты же сам сказал, что тебе ничего не надо, – только учить, и учиться самому, и, может быть, еще синтезироваться. Рационалы созданы по образу сознания Жестких. Жесткие не синтезируются, учиться самим им очень трудно, потому что они и так уже знают невероятно много. Так какое же удовольствие им остается? Только учить. И рационалы создаются лишь для одной цели, – чтобы их можно было учить. Эмоционали и пестуны создаются как необходимые части самовозобновляющихся машин, которые изготовляют новых рационалов. А новые рационалы требуются постоянно, потому что старые становятся ненужными, едва их научат всему, чему можно научить. Когда старые рационалы вбирают в себя нее, что могут, они уничтожаются, но их позаботились заранее утешить сказочкой о том, будто они «переходят». И с ними, разумеется, переходят эмоционали и пестуны. Ведь после того как они способствовали появлению материала для новой триады, от них больше нет никакой пользы».
«Дуа, это невероятно», – с трудом выговорил Ун.
У него не было доводов, чтобы опровергнуть ее бредовую систему, но он был непоколебимо убежден, что она ошибается. Однако где-то глубоко внутри он ощутил щемящее сомнение: а вдруг это убеждение просто привито ему? Нет, не может быть. Ведь тогда бы и Дуа носила в себе такое же убеждение… Или она потому и отличается от других эмоционалей, что ее изготовили небрежно?.. О чем он думает! Нет, он такой же сумасшедший, как она.
«Ты как будто взволнован, Ун? Так ли уж ты абсолютно уверен, что я ошибаюсь? Ну конечно, теперь у них есть Позитронный Насос, и они будут получать столько энергии, сколько им может потребоваться. Если е сейчас, так в недалеком будущем. Скоро у них опять появятся дети. Если уже не появились. Надобность в Мягких машинах отпадет, и мы все будем уничтожены… Ах, прощу прощения! Мы все перейдем».
«Нет, Дуа! – категорически сказал Ун, стараясь образумить не столько ее, сколько себя. – Не знаю, откуда ты набралась этих идей, но Жесткие – не такие. Нас не уничтожают».
«Не обманывай себя, Ун. Они именно такие. Ради своей пользы они готовы уничтожить мир тех людей – целую вселенную, если понадобится. Так неужели они поколеблются уничтожить горстку Мягких, которые им не нужны? Но они допустили один просчет. Каким-то образом произошла путаница, и сознание рационала попало в тело эмоционали. Я ведь «олевелая эм», тебе это известно? Меня так дразнили в детстве. Но я действительно «олевелая эм». Я способна мыслить, как рационал, и я способна чувствовать, как эмоциональ. И я воспользуюсь своими особенностями, чтобы бороться с Жесткими».
Ун не знал, что делать. Конечно, Дуа обезумела, но сказать ей об этом он не решался. Ее необходимо уговорить, чтобы она вернулась с ним. Он сказал убежденно:
«Дуа, когда мы переходим, нас не уничтожают».
«Да? Ну а что же случается?»
«Я… я не знаю. По-моему, мы переходим в другой мир, более прекрасный и счастливый, и становимся… становимся… Ну, много лучше, чем мы сейчас».
Дуа рассмеялась.
«Где ты это слышал? Это тебе Жесткие рассказали?»
«Нет, Дуа. В этом меня убеждают мои собственные мысли. Я очень много думал, после того как ты нас покинула».
«Ну так думай меньше и не будешь так глуп, – сказала Дуа. – Бедный Ун! Прощай же».
И она заструилась прочь, совсем разреженная. Она казалась очень усталой.
«Подожди, Дуа! – крикнул Ун ей вслед. – Неужели ты не хочешь увидеть свою крошку-серединку?»
Она не ответила.
«Когда ты вернешься домой?»
Она продолжала молчать.
Он не стал ее преследовать и только с тоской смотрел, как она исчезает вдали.
Ун не сказал Тритту о том, что встретил Дуа. Зачем? Больше с тех пор он ее не видел. Он завел привычку бродить возле тех мест, где любили питаться эмоционали, и отправлялся туда снова и снова, хотя нередко замечал, что вслед за ним на поверхность выбираются пестуны и глядят на него с тупым подозрением. (По сравнению с большинством пестунов Тритт казался интеллектуальным гигантом.)
Отсутствие Дуа с каждым днем отзывалось внутри его все более мучительно. И с каждым проходящим днем внутри него рос странный безотчетный страх, как-то связанный с ее отсутствием. Но в чем тут было дело, он не понимал.
Как-то, вернувшись в пещеру, он застал там Лостена, который дожидался его. Лостен вежливо и внимательно слушал Тритта, который показывал ему новую крошку, всячески стараясь, чтобы этот легкий клочок дымки не прикоснулся к Жесткому.
– Да, она прелестна, Тритт, – сказал Лостен. – Так ее зовут Дерала?
– Дерола, – поправил Тритт. – Я не знаю, когда вернется Ун. Он теперь всегда где-то бродит…
– Я здесь, Лостен, – торопливо сказал Ун. – Тритт, унеси крошку, будь так добр.
Тритт унес Деролу, а Лостен с явным облегчением обернулся к Уну и сказал:
– Вероятно, ты очень счастлив, что триада завершена.
Ун попытался что-то вежливо ответить, но ничего не придумал и продолжал уныло молчать. Одно время он чувствовал, что между ним и Жесткими возникло нечто вроде дружбы, он ощущал себя в чем-то равным им и разговаривал с ними свободно и просто. Но безумие Дуа все омрачило и испортило. Ун знал, что она ошибается, и все-таки сейчас он почувствовал в присутствии Лостена ту же скованность, которую испытывал в давно прошедшие дни, когда считал, что стоит неизмеримо ниже их, как… словно… машина?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42