О, это совсем не так плохо для женщины, сказал Мол.
К ней будут относиться по-королевски, ей не надо будет… обслуживать мужчин… как только выяснится, что она понесла. А когда придет ей время рожать, в округе, которую патрулирует скадра, всегда найдется хутор, где ее примут и помогут родить. И если родится мальчик, она свободна идти, куда захочет. А если девочка, ей дадут еще один шанс, прежде чем освободить от этих уз. Это справедливо, сказал Мол, будто старался убедить себя в правильности сказанного.
— Если скадре так нужны сыновья, я могу указать им, где их можно набрать с избытком, — мрачно произнесла Бекка. Черный холм на костях возник перед ее внутренним оком. — Я помогу им собрать богатый урожай сыновей.
Гилбер плотно прищурил веки, его загорелая кожа внезапно побелела.
— Я это знаю. — Он проглотил жесткий ком и откашлялся. — Я знаю, о чем вы говорите, мисси. Через такие места я проходил, когда впервые спустился с гор. — Дышал он рывками — наполовину вздох, наполовину — стон. — Но скадры стараются не подходить к таким местам. Они их называют святынями. Словом — хуторские дела. А скадры — они не хуторские.
Бекка знала, что тут спорить не о чем. Бесполезная жалость Гилбера к брошенным детям ничем не отличалась от ее столь же бесполезного гнева. Но какая от них польза? Слишком много лет пролетело над делами хуторов и скадр и городов, чтобы можно было рассчитывать на какие-то быстрые изменения.
«Но так ведь было всегда, — издевался Червь. — И всегда, всегда будет то же самое. И даже сам Господь не может сказать „нет!“ достаточно громко, чтобы вышибить этих тупых и слепых людей из ржавого круга представлений — „всегда было, всегда будет“?»
Дух Бекки повернулся спиной к мыслям о делах скадры, будто обладал силой, способной стереть с лица земли и скадры, и их ледяное милосердие.
— Ну и пусть катятся к дьяволу в таком случае! А мне надо хоть какую-нибудь мелочь, сказанную ими об этом хуторе. — Ее палец так яростно ткнул в то место на карте, что чуть не прорвал ее.
— Ну… — Гилбер Ливи задумался. — Была одна история. Яйузи дразнил Сарджи, что тот такой тщедушный. Яйузи сказал, что дивится, почему такому ничтожеству, как Сарджи, вообще дали выжить. А Сарджи ответил, что на его хуторе быть малорослыми не стыдятся. Он сказал, что у них там есть один мужчина ростом с девятилетнего мальчишку. И тут Лу почему-то сбил его с ног и велел заткнуться и не болтать ерунду. Но я не считаю, что у Сарджи хватит мозгов сочинить такую байку.
— Он ничего не сочинил, — ответила Бекка. — Он сказал чистую правду, и именно это не понравилось Лу. О, Гилбер, если эта карта верна и мы находимся близко к хутору, давай начнем его искать!
— Дружелюбный народец, а?
— Куда лучше! — Лицо Бекки под грязью светилось радостью. — Это дом друга!
23
Одиноко жил пахарь в соседней округе.
Землю он не пахал, а земля тосковала о плуге.
Был женат, но ребенка жена не качала,
А земля без семян все дичала, почти что кричала.
Он ребенка нашел… Где и как это было,
Мы не знаем. Возможно, что просто в могиле.
Умным людям до этого нету ведь дела.
Важно только одно — как земля улыбалась и пела…
Немая девушка, делившая с Виджи его дом, даже если она стояла на одном месте, производила впечатление всегда готовой нестись куда-то. Сейчас она протягивала Бекке свежевыглаженный лоскут чистой тряпки. Но за этим простым и радушным жестом явно ощущалось напряжение всего ее тела, готового куда-то лететь, и рыжих глаз, бегающих из стороны в сторону в поисках наилучшего пути для бегства. Стараясь не вспугнуть ее, Бекка взяла тряпку и поблагодарила девушку, хотя, по правде говоря, у нее у самой нервы были напряжены до предела странными выходками немой.
— Больше не нужно, — сказала она. — Я хорошо отмылась. Но если ты не возражаешь, я возьму эту материю с собой, когда мы снова отправимся в путь. Благодарение Богоматери, у нас нет ни ран, ни ушибов, но благоразумнее быть к ним готовыми.
Девушка оскалила зубы, при большом воображении это можно было принять за улыбку. Бекка подумала, что этой девице доверять нельзя ни в чем. Она мало что знала о диких животных — только из книг, — но какое-то древнее опасение пробуждалось в ней при взгляде на странную немую компаньонку Виджи.
Две молодые женщины пристально изучали друг друга, стоя в единственной большой комнате жилища Виджи. Из кладовки доносился тоненький жалобный плач Шифры. Немая никак не реагировала на пронзительный крик, во всяком случае не больше, чем на другие звуки.
Когда Бекка и Гилбер, спотыкаясь, вышли из ночной тьмы и непрошеными гостями возникли на пороге дома Виджи, совершив долгий бросок чуть ли не ползком через сжатые поля, топот их ног по половицам поднял карлика из его кресла у камина, но девчонку не разбудил. Она продолжала спать, свернувшись клубком, на полу возле огня, совсем как собака. Об их приходе она узнала только тогда, когда Виджи схватил ее за плечо и хорошенько потряс. Тогда она тут же проснулась. Бекка до сих пор помнит блеск ножа, выхваченного из ножен, прикрепленных к голени девушки, готовой немедленно убивать. Странные звуки — низкие и примитивные — клубились в горле немой, когда она дико таращилась на них. Затем Виджи сделал несколько четких знаков, указывая, куда надо проводить гостей, и нож — не слишком охотно — исчез в ножнах. В золотистых глазах погас огонь ярости, они исчезли из виду, когда она наклонила голову, приветствуя гостей хозяина. Бекка, однако, не была уверена, что ее действительно приветствуют.
Глядя на нее сейчас и одновременно прислушиваясь к крику Шифры, Бекка остро ощущала боль своего одиночества.
— Мне даже не разрешают брать ее на руки, — жалобно сказала она немой. — Виджи не велит, во всяком случае, пока он не убедится, что рана начала заживать. Он боится, что если с ней будут нежничать… Но ведь маленькой прикосновение нужно не меньше, чем молоко, верно?
Немая девушка продолжала смотреть на Бекку с той же самой ледяной древней подозрительностью, как будто вся ее жизнь зависела от бдительности. Прямые желтые волосы космами закрывали чуть ли половину лица; это был еще один барьер между ними.
— Как бы я хотела, чтоб ты умела говорить, — продолжала Бекка. Она знала, что даром тратит слова, но Гилбер и Виджи ушли два дня назад, даже не потрудившись сказать женщинам — куда и зачем. Поэтому Бекке было необходимо хоть с кем-нибудь поговорить, иначе она боялась сломаться от непереносимой боли одиночества. — Я хотела бы, чтобы ты знала, как сильно… как сильно я тебе завидую. Может быть, ты тогда не отталкивала бы меня так непримиримо.
Немая насторожилась — пугающая пародия на движение человека, прислушивающегося к словам собеседника и пытающегося догадаться, что последует дальше. Бекка решила, что этому фокусу немую обучил Виджи, чтобы создать у Бекки иллюзию общения в этом Богом забытом уголке фермы Благоговение.
Шифра завопила еще громче. Теперь это был уже не просто крик боли, сопровождающей выздоровление. Бекка чувствовала в этом голосе страстное желание есть. Она жестом показала на кладовку и покачала в пустых руках невидимого младенца, а затем ткнула пальцем в заляпанную пятнами хлопчатобумажную рубашку девушки, чтобы у той не осталось сомнения.
— Она голодна, — добавила Бекка, хотя и знала, что ее голос уходит в пустоту.
Девушка посмотрела вниз, потом вверх, чтоб встретиться с глазами Бекки, снова оскалила зубы, будто готовясь грызть кости, весело кивнула и отправилась за Шифрой. Она вернулась из кладовки, неся на руках Шифру, завернутую в чистые пеленки, и сразу уселась в качалку Виджи, стоявшую около камина. Ее обязанности в отношении ребенка давали ей привилегию сидеть в этом кресле — единственном более или менее удобном в этом доме. Каким-то непостижимым способом, без слов, она дала Бекке понять, что эта привилегия возвышает ее над незваной гостьей. Связанные веревками части качалки жалобно застонали и заскрипели, а девушка рывком распустила завязку на вороте рубахи и вылезла из нее так же ловко, как вылезает змея из старой кожи. Груди были маленькие, с розовыми сосками, но роль свою они выполняли, судя по удовлетворенному сопению Шифры.
Горе ледяными пупырышками струилось по коже Бекки, смотревшей на то, как немая кормит Шифру. Никакие воспоминания не ранили ее и вполовину так сильно, как боль, вызванная ощущением пустоты в своих руках. Она даже не мой ребенок, думала Бекка. Казалось бы, это не должно ранить так сильно… А мне больно. Какая-то извращенная часть ее сознания молилась, чтобы проклятое семя Адонайи пустило росток в ее теле, чтобы она могла родить ребенка, который будет принадлежать только ей одной. Зачатое — это еще не рожденное и не воспитанное, думала она. Даже если это и его ребенок, я найду способ сделать его моим, и только моим. Но крови, начавшиеся у нее слишком рано, развеяли ожидания. Его семя попало в нее как раз тогда, когда период течки кончался. И Бекка снова ощутила всю глубину окружавшей ее пустоты.
«Но впереди еще Кооп, до которого идти да идти, — размышляла она. — Беременная женщина путешествовать не может. Пройдут месяцы, когда я снова окажусь в поре, а к тому времени мы уже доберемся до города и до Елеазара». Ее полные тоски глаза смотрели на сосущую грудь девочку и на ее довольную кормилицу, забывшую обо всем на свете, кроме своей ни с кем не разделенной радости. Если б они разрешили мне хотя бы подержать ее, то было бы не так тяжело. Но когда мы окажемся на дороге в город… При этой мысли взгляд Бекки автоматически перешел на ножки ребенка. Нет, подумала она, никогда больше… Там, где еще недавно дрыгали и стучали по пеленкам две маленькие крепенькие ножки, теперь была только одна.
Память раскрывала свои холодные восковые лепестки.
Ужас той первой ночи у Виджи, наверное, никогда не покинет ее. Огонь в камине и свет лампы немного смягчали зрелище того, что увидел карлик, когда он и Гилбер развернули пеленки и обнажили ножку Шифры. Гниение зашло так далеко, что их вердикт был одинаков и беспощаден.
— Я могу это сделать, — сказал Гилбер. — Мой отец научил меня кой-чему там — в горах. Я сделал бы это и раньше, будь у меня с собой инструменты (быстрый взгляд в сторону Бекки) и твое согласие, мисси. Надо было раньше делать, да все нужно чистое, иначе ничего не получится. Ты поможешь нам?
Виджи кивнул и сделал знак немой. Она подбросила в огонь дрова, а затем выскочила, чтоб принести целый котел воды. Родники Благоговения славились своей чистой и прохладной водой — о них даже пели песни, сложенные во время войны за обладание «скачущими водами», и вряд ли кто-нибудь стал бы оспаривать, что после кипячения эта вода удовлетворяла всем требованиям врачевателей. Но для Гилбера Ливи она была недостаточно чиста.
— Нет ли у тебя спирта? — спросил он.
— Спиритизмом не занимаемся, а сами духи что-то давненько меня не навещали, — пошутил Виджи, как часто шутят люди, когда им предстоит такая суровая и страшная работа, что душа может и не выдержать. — Нет, парень, я знаю, что тебе надо. Там, за домом, стоит сарай. В нем ты найдешь кувшин сивухи.
Гилбер нашел там еще много чего. Бекка только глянула на хищные зубья ножовки и тут же убежала. Прижимаясь спиной к наружной стене дома, она скользила вдоль по ней в поисках места, где можно было бы скрыться от глаз тех, кто мог случайно увидеть ее из хутора Благоговение. Потом она увидела корявое старое дерево. Листья уже облетели, ствол и кривые ветви почернели, так что если б какой-нибудь случайный взгляд и заметил ее рядом, скорее всего ее приняли бы за жалкий изуродованный пень.
Свежий запах земли наполнил ее ноздри, когда Бекка стала как бы частью дерева. Свернувшись в комок, она заткнула пальцами уши и стала ждать. Она слышала только собственное затрудненное дыхание.
«Трусиха! — вопил Червь. — Позор! Пройти весь этот путь ради своей сестры, а затем убежать, убежать, как раз когда ты можешь что-то сделать, чтобы ей помочь!»
«Убирайся! — крикнула она в темные глубины своей души. — Замолчи! Я сделала все, что могла, и даже больше. Но я не смогу видеть это, не смогу! Лучше мне быть здесь, где мне не надо видеть или знать, что он с ней делает, чем присутствовать там с ним, когда он будет надеяться на меня, а я могу… могу…»
«Бежать? — хихикнул Червь. — Упасть в обморок? Ты переняла манеры, которые всегда презирала в других женщинах. И это та девушка, что хотела стать врачевательницей подобно мисс Линн? Врачевание — не только успокаивающие советы беременным, а потом угощение в гостиной. Вот так боец, считавший, что может справиться с любым врагом, обладая знанием, полученным от Марты Бабы Филы! Но борьба — это нечто большее, нежели возня на полу с той костлявой и злобной девчонкой».
Оставь меня в покое! Эта просьба была уже рыданием лущи, но Червь был безжалостен, как сам Господин наш Царь.
«Никогда ты не будешь одна, пока жива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
К ней будут относиться по-королевски, ей не надо будет… обслуживать мужчин… как только выяснится, что она понесла. А когда придет ей время рожать, в округе, которую патрулирует скадра, всегда найдется хутор, где ее примут и помогут родить. И если родится мальчик, она свободна идти, куда захочет. А если девочка, ей дадут еще один шанс, прежде чем освободить от этих уз. Это справедливо, сказал Мол, будто старался убедить себя в правильности сказанного.
— Если скадре так нужны сыновья, я могу указать им, где их можно набрать с избытком, — мрачно произнесла Бекка. Черный холм на костях возник перед ее внутренним оком. — Я помогу им собрать богатый урожай сыновей.
Гилбер плотно прищурил веки, его загорелая кожа внезапно побелела.
— Я это знаю. — Он проглотил жесткий ком и откашлялся. — Я знаю, о чем вы говорите, мисси. Через такие места я проходил, когда впервые спустился с гор. — Дышал он рывками — наполовину вздох, наполовину — стон. — Но скадры стараются не подходить к таким местам. Они их называют святынями. Словом — хуторские дела. А скадры — они не хуторские.
Бекка знала, что тут спорить не о чем. Бесполезная жалость Гилбера к брошенным детям ничем не отличалась от ее столь же бесполезного гнева. Но какая от них польза? Слишком много лет пролетело над делами хуторов и скадр и городов, чтобы можно было рассчитывать на какие-то быстрые изменения.
«Но так ведь было всегда, — издевался Червь. — И всегда, всегда будет то же самое. И даже сам Господь не может сказать „нет!“ достаточно громко, чтобы вышибить этих тупых и слепых людей из ржавого круга представлений — „всегда было, всегда будет“?»
Дух Бекки повернулся спиной к мыслям о делах скадры, будто обладал силой, способной стереть с лица земли и скадры, и их ледяное милосердие.
— Ну и пусть катятся к дьяволу в таком случае! А мне надо хоть какую-нибудь мелочь, сказанную ими об этом хуторе. — Ее палец так яростно ткнул в то место на карте, что чуть не прорвал ее.
— Ну… — Гилбер Ливи задумался. — Была одна история. Яйузи дразнил Сарджи, что тот такой тщедушный. Яйузи сказал, что дивится, почему такому ничтожеству, как Сарджи, вообще дали выжить. А Сарджи ответил, что на его хуторе быть малорослыми не стыдятся. Он сказал, что у них там есть один мужчина ростом с девятилетнего мальчишку. И тут Лу почему-то сбил его с ног и велел заткнуться и не болтать ерунду. Но я не считаю, что у Сарджи хватит мозгов сочинить такую байку.
— Он ничего не сочинил, — ответила Бекка. — Он сказал чистую правду, и именно это не понравилось Лу. О, Гилбер, если эта карта верна и мы находимся близко к хутору, давай начнем его искать!
— Дружелюбный народец, а?
— Куда лучше! — Лицо Бекки под грязью светилось радостью. — Это дом друга!
23
Одиноко жил пахарь в соседней округе.
Землю он не пахал, а земля тосковала о плуге.
Был женат, но ребенка жена не качала,
А земля без семян все дичала, почти что кричала.
Он ребенка нашел… Где и как это было,
Мы не знаем. Возможно, что просто в могиле.
Умным людям до этого нету ведь дела.
Важно только одно — как земля улыбалась и пела…
Немая девушка, делившая с Виджи его дом, даже если она стояла на одном месте, производила впечатление всегда готовой нестись куда-то. Сейчас она протягивала Бекке свежевыглаженный лоскут чистой тряпки. Но за этим простым и радушным жестом явно ощущалось напряжение всего ее тела, готового куда-то лететь, и рыжих глаз, бегающих из стороны в сторону в поисках наилучшего пути для бегства. Стараясь не вспугнуть ее, Бекка взяла тряпку и поблагодарила девушку, хотя, по правде говоря, у нее у самой нервы были напряжены до предела странными выходками немой.
— Больше не нужно, — сказала она. — Я хорошо отмылась. Но если ты не возражаешь, я возьму эту материю с собой, когда мы снова отправимся в путь. Благодарение Богоматери, у нас нет ни ран, ни ушибов, но благоразумнее быть к ним готовыми.
Девушка оскалила зубы, при большом воображении это можно было принять за улыбку. Бекка подумала, что этой девице доверять нельзя ни в чем. Она мало что знала о диких животных — только из книг, — но какое-то древнее опасение пробуждалось в ней при взгляде на странную немую компаньонку Виджи.
Две молодые женщины пристально изучали друг друга, стоя в единственной большой комнате жилища Виджи. Из кладовки доносился тоненький жалобный плач Шифры. Немая никак не реагировала на пронзительный крик, во всяком случае не больше, чем на другие звуки.
Когда Бекка и Гилбер, спотыкаясь, вышли из ночной тьмы и непрошеными гостями возникли на пороге дома Виджи, совершив долгий бросок чуть ли не ползком через сжатые поля, топот их ног по половицам поднял карлика из его кресла у камина, но девчонку не разбудил. Она продолжала спать, свернувшись клубком, на полу возле огня, совсем как собака. Об их приходе она узнала только тогда, когда Виджи схватил ее за плечо и хорошенько потряс. Тогда она тут же проснулась. Бекка до сих пор помнит блеск ножа, выхваченного из ножен, прикрепленных к голени девушки, готовой немедленно убивать. Странные звуки — низкие и примитивные — клубились в горле немой, когда она дико таращилась на них. Затем Виджи сделал несколько четких знаков, указывая, куда надо проводить гостей, и нож — не слишком охотно — исчез в ножнах. В золотистых глазах погас огонь ярости, они исчезли из виду, когда она наклонила голову, приветствуя гостей хозяина. Бекка, однако, не была уверена, что ее действительно приветствуют.
Глядя на нее сейчас и одновременно прислушиваясь к крику Шифры, Бекка остро ощущала боль своего одиночества.
— Мне даже не разрешают брать ее на руки, — жалобно сказала она немой. — Виджи не велит, во всяком случае, пока он не убедится, что рана начала заживать. Он боится, что если с ней будут нежничать… Но ведь маленькой прикосновение нужно не меньше, чем молоко, верно?
Немая девушка продолжала смотреть на Бекку с той же самой ледяной древней подозрительностью, как будто вся ее жизнь зависела от бдительности. Прямые желтые волосы космами закрывали чуть ли половину лица; это был еще один барьер между ними.
— Как бы я хотела, чтоб ты умела говорить, — продолжала Бекка. Она знала, что даром тратит слова, но Гилбер и Виджи ушли два дня назад, даже не потрудившись сказать женщинам — куда и зачем. Поэтому Бекке было необходимо хоть с кем-нибудь поговорить, иначе она боялась сломаться от непереносимой боли одиночества. — Я хотела бы, чтобы ты знала, как сильно… как сильно я тебе завидую. Может быть, ты тогда не отталкивала бы меня так непримиримо.
Немая насторожилась — пугающая пародия на движение человека, прислушивающегося к словам собеседника и пытающегося догадаться, что последует дальше. Бекка решила, что этому фокусу немую обучил Виджи, чтобы создать у Бекки иллюзию общения в этом Богом забытом уголке фермы Благоговение.
Шифра завопила еще громче. Теперь это был уже не просто крик боли, сопровождающей выздоровление. Бекка чувствовала в этом голосе страстное желание есть. Она жестом показала на кладовку и покачала в пустых руках невидимого младенца, а затем ткнула пальцем в заляпанную пятнами хлопчатобумажную рубашку девушки, чтобы у той не осталось сомнения.
— Она голодна, — добавила Бекка, хотя и знала, что ее голос уходит в пустоту.
Девушка посмотрела вниз, потом вверх, чтоб встретиться с глазами Бекки, снова оскалила зубы, будто готовясь грызть кости, весело кивнула и отправилась за Шифрой. Она вернулась из кладовки, неся на руках Шифру, завернутую в чистые пеленки, и сразу уселась в качалку Виджи, стоявшую около камина. Ее обязанности в отношении ребенка давали ей привилегию сидеть в этом кресле — единственном более или менее удобном в этом доме. Каким-то непостижимым способом, без слов, она дала Бекке понять, что эта привилегия возвышает ее над незваной гостьей. Связанные веревками части качалки жалобно застонали и заскрипели, а девушка рывком распустила завязку на вороте рубахи и вылезла из нее так же ловко, как вылезает змея из старой кожи. Груди были маленькие, с розовыми сосками, но роль свою они выполняли, судя по удовлетворенному сопению Шифры.
Горе ледяными пупырышками струилось по коже Бекки, смотревшей на то, как немая кормит Шифру. Никакие воспоминания не ранили ее и вполовину так сильно, как боль, вызванная ощущением пустоты в своих руках. Она даже не мой ребенок, думала Бекка. Казалось бы, это не должно ранить так сильно… А мне больно. Какая-то извращенная часть ее сознания молилась, чтобы проклятое семя Адонайи пустило росток в ее теле, чтобы она могла родить ребенка, который будет принадлежать только ей одной. Зачатое — это еще не рожденное и не воспитанное, думала она. Даже если это и его ребенок, я найду способ сделать его моим, и только моим. Но крови, начавшиеся у нее слишком рано, развеяли ожидания. Его семя попало в нее как раз тогда, когда период течки кончался. И Бекка снова ощутила всю глубину окружавшей ее пустоты.
«Но впереди еще Кооп, до которого идти да идти, — размышляла она. — Беременная женщина путешествовать не может. Пройдут месяцы, когда я снова окажусь в поре, а к тому времени мы уже доберемся до города и до Елеазара». Ее полные тоски глаза смотрели на сосущую грудь девочку и на ее довольную кормилицу, забывшую обо всем на свете, кроме своей ни с кем не разделенной радости. Если б они разрешили мне хотя бы подержать ее, то было бы не так тяжело. Но когда мы окажемся на дороге в город… При этой мысли взгляд Бекки автоматически перешел на ножки ребенка. Нет, подумала она, никогда больше… Там, где еще недавно дрыгали и стучали по пеленкам две маленькие крепенькие ножки, теперь была только одна.
Память раскрывала свои холодные восковые лепестки.
Ужас той первой ночи у Виджи, наверное, никогда не покинет ее. Огонь в камине и свет лампы немного смягчали зрелище того, что увидел карлик, когда он и Гилбер развернули пеленки и обнажили ножку Шифры. Гниение зашло так далеко, что их вердикт был одинаков и беспощаден.
— Я могу это сделать, — сказал Гилбер. — Мой отец научил меня кой-чему там — в горах. Я сделал бы это и раньше, будь у меня с собой инструменты (быстрый взгляд в сторону Бекки) и твое согласие, мисси. Надо было раньше делать, да все нужно чистое, иначе ничего не получится. Ты поможешь нам?
Виджи кивнул и сделал знак немой. Она подбросила в огонь дрова, а затем выскочила, чтоб принести целый котел воды. Родники Благоговения славились своей чистой и прохладной водой — о них даже пели песни, сложенные во время войны за обладание «скачущими водами», и вряд ли кто-нибудь стал бы оспаривать, что после кипячения эта вода удовлетворяла всем требованиям врачевателей. Но для Гилбера Ливи она была недостаточно чиста.
— Нет ли у тебя спирта? — спросил он.
— Спиритизмом не занимаемся, а сами духи что-то давненько меня не навещали, — пошутил Виджи, как часто шутят люди, когда им предстоит такая суровая и страшная работа, что душа может и не выдержать. — Нет, парень, я знаю, что тебе надо. Там, за домом, стоит сарай. В нем ты найдешь кувшин сивухи.
Гилбер нашел там еще много чего. Бекка только глянула на хищные зубья ножовки и тут же убежала. Прижимаясь спиной к наружной стене дома, она скользила вдоль по ней в поисках места, где можно было бы скрыться от глаз тех, кто мог случайно увидеть ее из хутора Благоговение. Потом она увидела корявое старое дерево. Листья уже облетели, ствол и кривые ветви почернели, так что если б какой-нибудь случайный взгляд и заметил ее рядом, скорее всего ее приняли бы за жалкий изуродованный пень.
Свежий запах земли наполнил ее ноздри, когда Бекка стала как бы частью дерева. Свернувшись в комок, она заткнула пальцами уши и стала ждать. Она слышала только собственное затрудненное дыхание.
«Трусиха! — вопил Червь. — Позор! Пройти весь этот путь ради своей сестры, а затем убежать, убежать, как раз когда ты можешь что-то сделать, чтобы ей помочь!»
«Убирайся! — крикнула она в темные глубины своей души. — Замолчи! Я сделала все, что могла, и даже больше. Но я не смогу видеть это, не смогу! Лучше мне быть здесь, где мне не надо видеть или знать, что он с ней делает, чем присутствовать там с ним, когда он будет надеяться на меня, а я могу… могу…»
«Бежать? — хихикнул Червь. — Упасть в обморок? Ты переняла манеры, которые всегда презирала в других женщинах. И это та девушка, что хотела стать врачевательницей подобно мисс Линн? Врачевание — не только успокаивающие советы беременным, а потом угощение в гостиной. Вот так боец, считавший, что может справиться с любым врагом, обладая знанием, полученным от Марты Бабы Филы! Но борьба — это нечто большее, нежели возня на полу с той костлявой и злобной девчонкой».
Оставь меня в покое! Эта просьба была уже рыданием лущи, но Червь был безжалостен, как сам Господин наш Царь.
«Никогда ты не будешь одна, пока жива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66