Там не было вульгарных стенок и ковров, вся мебель представляла из себя один антиквариат. Два объёмных гаража хранили в себе по машине. Большие автомобили маленькая Изольда не любила, предпочитала простые «Жигули», но зато меняла их каждые три года. Одна машина стояла про запас, на другой ездили. Ещё в середине семидесятых этот запасной гараж подломили, но машину, на удивление многих, не раскурочили. Просто там было чем поживиться. Одних дефицитнейших по тем временам покрышек взяли штук десять, обо всем остальном Князевы умалчивали, просто изнутри гаража сделали обвязку арматурой.
Старший сын Изольды Арнольд, окончив школу, уехал в Москву и поступил в торговый институт. Пошла по стопам матери и дочь, также отбыв на изучение фамильного дела в первопрестольную. Оба они в Свечин не вернулись. Сын заведовал крупным универмагом, Рава махнула ещё дальше — вышла замуж за соплеменника и отбыла на историческую родину. Вот Силин и удивился, что оба пасынка майора прибыли в Свечин из столь отдалённых Палестин.
Словно подслушав его мысли, Князев, усмехнувшись, сказал:
— Никогда не думал раньше, что буду жить с еврейкой, да ещё и растить её детей. Садись, не стой.
Когда Михаил примостился рядом с кроватью на стульчике, майор начал свой рассказ.
— Я тебе раньше не говорил, как приобрёл эту коллекцию, так вот, послушай. Хотя… — Он потянулся в сторону ближайшего стеллажа и, сморщившись от неудобной позы, достал из-за книг чёрную тетрадь и такую же небольшую коробочку.
— Тетрадь спрячь, успеешь прочесть, а это открой. Что это за монета?
— Ну, судя по надписи, это константиновский рубль, — уверенно заключил Силин, стараясь рассмотреть детали чеканки.
Князев на ощупь достал со стеллажа большую лупу и подал её Михаилу. Потом пальцем ткнул в один из каталогов, и без слов понявший его Силин быстро нашёл в фолианте фотографию нужной монеты. Ещё несколько минут Михаил рассматривал монету, сличал её с изображением в книге, наконец неуверенно высказал свои соображения:
— Похоже даже, что это не копия, а новодел, такое впечатление, что её делали одним и тем же штампом.
— Именно так, но это не новодел, это подлинник, одна из шести монет, изготовленных в 1825 году. Вся её история записана в этой тетради, потом почитаешь. Я там тоже накарябал… своё послание. Спрячь её и никому не показывай. Коллекции мне не жалко, пусть вороньё растаскивает, у тебя сейчас не хуже. Черт с ними. Но эта монета мне дорога. С неё все ведь и началось. А ты настоящий нумизмат, фанатик, ты один можешь понять, что значит владеть подобной вещью.
Видя, что Силин застыл в нерешительности с монетой в руке, майор сделал слабый, но нетерпеливый жест рукой:
— Спрячь, спрячь! А сейчас дай попить и подними меня чуть повыше, я тебе кое-что расскажу.
Михаил помог Князеву приподняться, поддерживая его со спины. При этом он с содроганием ощутил неприятную, потную, размягчённую плоть больного. На секунду отвращение подступило к горлу, но усилием воли Силин преодолел себя.
Даже столь мизерное усилие стоило майору больших трудов. Он долго переводил дух, слабым движением вытер пот со лба, потом только начал рассказывать:
— В сорок восьмом меня после ранения перевели с Украины в Ленинград. Я тогда уже подполковником был, да-да, не удивляйся. Тогда как раз принялись чистить городскую верхушку: Кузнецова, Воскресенского, Попкова. Ну и подмели МГБ, естественно. Я сильно не зверствовал, они ещё до моего приезда сами себя сожрали, нынешние писаки многое про нас напридумывали. Потом все успокоилось, а тут я и Нюську встретил. Роскошная дамочка, среди дохлой блокадной молодёжи она смотрелась как арбуз среди баклажанов. Втюрился я в неё крепко, с родителями познакомился. Папа её по снабжению подвизался, экспедитором по городам мотался, мануфактуру закупал для швейной фабрики, самый ходовой в те времена товар. Дом у них был полная чаша, папашке Нюськиному, Василию Яковлевичу, льстило, что офицер МГБ за его дочкой приударил. Скоро и свадьбу сыграли. Квартира у меня была, папаша её обставить помог, зажили, как говорят, душа в душу. К Пинчукам по воскресеньям в гости ходили, тесть мужик ничего был, хитрый, правда, такой, знаешь, типичный кулачок, все под себя тащил, но в дочке души не чаял.
Как-то с ним мы подпили на ноябрьские, разговорились о разных случаях житейских, да о диковинах, что повидать пришлось. Бабы, помнится, уже посуду на кухне мыли. Вот тогда он мне эту монету и подаёт. Смотри, говорит, что у меня есть. И тетрадку достал, он её в блокаду чуть было на растопку не пустил, хорошо вчитался, о чем там было написано. И похвалился ещё, что приобрёл эту монету за два килограмма пшена да пачку маргарина. Зато, говорит, теперь при случае могу спокойно обменять её на «Победу», я, дескать, уже узнавал у знающих людей. Ну, понял я тогда, откуда у дочери простого экспедитора бриллиантовые серёжки и прочие цацки. Чуть по роже я ему не съездил, такое отвращение подкатило. Пока я воевал, эта сволочуга вот чем занималась. Но удержался, Нюська на папу разве что не молилась.
Князев сделал паузу, отдышался и, промокнув простыней влажный лоб, продолжил:
— Взял я из любопытства тетрадку, монету, перечитал от корки до корки, сам справки начал наводить, литературу выписал, ну и незаметно так увлёкся, словно пацан. Ползарплаты на медяки спускать начал, Нюська моя ругается, а мне-то что от этого? Страсть, она, ты сам знаешь, пределов не имеет. Злило меня только то, что медленно моя коллекция росла, редко когда что-то стоящее
доставать удавалось. Ну, а вскоре началась эта кампания против евреев — сионистский центр, дело врачей. А лучшие коллекции как раз у пархатых были. Вот тут я и не выдержал. Поднял архивы, а там всегда пара-другая доносов на любого человечка лежит, своего времени ждёт. Выбрал я троих: двух врачей и артиста. Взяли их, они, конечно, отпираться. Но у меня специалист имелся, Белолобов, куда там гестаповцам до него! Выбил все что мне нужно было. Профессор, правда, тот что постарше, не дожил до суда, помер. Актёр тоже что-то быстро в зоне загнулся. Семьи их выслали, имущество, как полагается, через спецраспределители пустили. Ну я себе все монеты по дешёвке и скупил. Когда собрал их вместе, просто Крезом себя почувствовал. Только радость была недолгой. Хозяин вскоре умер, Иосиф Виссарионович. И завертелось все в обратную сторону. Берию расстреляли, жидов выпускать начали. Тут оставшийся в живых медик появился, уже на меня доносы строчить принялся. Дело завели, чуть было вслед за Кобуловым в распыл не отправили, но ничего, нашлись люди, замяли. Вызывает меня генерал-майор и говорит: «Выбирай, либо майором в глубинку, либо отдаёшь все, что хапнул, этим жидам и остаёшься в Питере подполковником».
Ну я же не дурак, я же знаю, что они от меня на берегах Невы не отстанут! Выбрал первое. Нюська, как узнала, сразу в крик: «Не поеду никуда из Ленинграда, в гробу я видела эту глушь!» Ругался с ней страшно, до драки. Тогда и папе её под горячую руку перепало… Короче, приехал я сюда уже холостяком. Но и Нюське судьба куском масла не обломилась. Года не прошло, как и её, и папочку замели. Хищение в особо крупных размерах, знаменитое было «мануфактурное дело». Человек двадцать тогда расстреляли, Пинчуку тоже «вышку» шили, но проскочил мимо, десять лет дали. Нюська только недавно впряглась в их махинации, сбывала через свой отдел неучтённую мануфактуру, получила пятёрку. И все с конфискацией, так что бриллиантики их уплыли. Василий Яковлевич из зоны так и не вышел, стар уже был, а Нюська после отсидки спилась, так и не знаю, где сгинула…
Князев замолк, крупные капли пота выступили на лбу, дышал он тяжело, с видимым усилием.
— Больно? — тихо спросил Силин.
— Да, припирает. Погоди, не зови, — остановил майор поднявшегося было со стула Михаила. — Потерплю ещё немного. На фронте два раза зацепило, в Карпатах очень сильно. Ничего, терпел без всякого наркоза. Сердце у меня железное, другой бы давно загнулся, а я все живу. Скоро дружков своих повидаю, Уткина и Рябова. Посмотрим, как там у чертей… банька…
Майор попытался улыбнуться, но гримаса боли скривила его лицо. Силин повернулся было к двери, но Изольда уже входила в кабинет со шприцем в руках.
— Куда колоть будем? — спросила она, оттирая Михаила от кровати и неодобрительно косясь на него своими чёрными глазами.
— В плечо коли, на заднице уже места живого нет, — велел майор, со стоном переворачиваясь на бок.
— Ну, я пойду? — спросил Силин.
— Изя, отдай ему этот каталог, на память, — велел Князев жене. Та не очень охотно, но выполнила волю мужа.
— Миша! — остановил Силина уже на пороге возглас майора. — Ты знаешь, я за эти полгода совсем по-другому на жизнь смотреть начал. Монеты — это ещё не вся жизнь. С собой их в могилу не возьмёшь. Все мне кажется, что я самое главное в жизни упустил, только вот не пойму что.
Князев умолк, потом устало усмехнулся:
— Может, саму жизнь.
14. ПЕРВЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ.
Пока Силин мирно дремал на своём спартанском ложе, вокруг него медленно, но неуклонно начали сгущаться тучи.
В то утро у Валерия Николаевича Киреева, второго человека в охране Балашовых, было огромное желание остаться дома и никуда не ездить, благо хозяева по-прежнему гостили в Швейцарии, и он мог себе это позволить.
Причина подобного нежелания трудиться имелась вполне уважительная — похмелье. С подобным диагнозом с утра на работу ковыляет полстраны, но похмельный синдром Киреева был особого рода. Голова у него как раз работала нормально, но вот печень…
Желтухой он переболел еше в конце семидесятых, в своей первой командировке в Афганистан, тогда ещё мирную, благожелательную к «шурави» страну. Молодого работника службы внешней разведки, трудившегося под прикрытием дипломатического паспорта, вернули в Союз за год до рокового декабря семьдесят девятого. Затем в его послужном списке значились Дания, Бельгия. Но дольше всего Киреев задержался в Англии, на целых восемь лет. По долгу службы ему часто приходилось посещать приёмы, презентации, выставки. Все эти мероприятия не обходились без дармовой выпивки. Порой, дабы разговорить нужного человека, приходилось накачивать его спиртным под самую завязку, ни в чем при этом не отставая от «объекта обработки». Уже в Англии боли в правом боку приобрели стойкий и мучительный характер. Посольский врач быстро поставил точный диагноз — холецистит.
— Никакой выпивки, жирного, острого, солёного, жареного, маринованного, шоколадного и поменьше кофе, иначе…
— Что иначе? — спросил Киреев, с ужасом пытаясь совместить намечавшуюся диету с характером работы и образом жизни.
— Иначе все это может перерасти в цирроз печени.
Непосредственный начальник Киреева, резидент СВР, узнав о его визите к врачу, только расхохотался:
— Валера, у нас тут у всех один диагноз! Девяносто процентов разведчиков умирают не от инфаркта или инсульта, а от цирроза. Так что терпи.
И Киреев терпел. По утрам он глотал сверхмодные таблетки, просто гарантирующие, по словам рекламы, вторую молодость природному фильтру организма, а вечером снова разрушал его алкоголем. Хуже всего было то, что он сам пристрастился к ежедневной выпивке и уже не мог уснуть, не приняв доброй порции шотландского скотча. Это было довольно дорого, большинство посольских хлестало родную, дешёвую водку, но Киреев любил жить на широкую ногу, находя удовольствие и в собственных слабостях.
Удовольствия кончились в начале девяностых. Очередной дипломатический скандал между Соединённым Королевством и тогда ещё существующим СССР кончился вничью, семь — семь. Именно по столько дипразведчиков уехали домой с обеих сторон. Для Киреева это оказалось настоящей катастрофой. Он слишком долго работал на Западе, врос в комфортную жизнь, и талонная нищета России просто потрясла его. Все обрушилось как-то сразу: распад Союза, смерть жены в банальнейшей автокатастрофе — пьяный водила на «КамАЗе», выехав на встречную полосу, сплющил импортный «форд» как консервную банку. Детей у них не было, и Валерий Николаевич ушёл в столь «крутое пике», что вынырнул из него у самой земли в прямом и переносном смысле, уже экс-разведчиком и кандидатом в крематорий. Больная печень сыграла при этом не последнюю роль, организм просто перестал принимать алкоголь.
Надо было как-то жить, на что-то существовать. Надев свой последний, пошитый по фигуре костюм, Киреев отправился искать работу. Как оказалось, вместе с основной профессией он приобрёл множество побочных. Безупречное знание трех языков, изысканные манеры, умение произвести впечатление и легко поддержать любой разговор очень ценились в кругах нарождающейся российской буржуазии. Некоторое время Валерий Николаевич подрабатывал переводчиком, затем устроился референтом к одному быстро прогоревшему бизнесмену. Родимый цирроз как бы законсервировал его холёное лицо, а благородная седина и мощная фигура создавали некоторый ореол импозантности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61