И личико ее при этом стало таинственным да загадочным.
– О чем толкуешь, не разумею, – ответил царевич, тщась придать лицу равнодушное выражение.
Но шантажистка, точно зная, что зацепила за больное место, хитренько прищурилась и, радостно блестя глазами, добавила:
– А когда ты волком перекидываешься, то дела непотребные творишь. Думаешь, я не знаю, кто ночью нынешней овечку стащил да съел? А?!
– Ну во что играем? – скрипя со злости зубами, процедил Власий.
Каким-то невероятным образом Елена Прекрасная умудрялась все обо всех знать. Ей достаточно было только намек на что-то узреть, а остальное царевна сама додумывала, и ведь не просто додумывала, а угадывала. Да так точно, будто своими глазами видела.
– В купи-продай играть будем! Я продаю, а ты, братец, будто в лавку пришел и торгуешься. – И Елена уселась на расстеленную в траве дерюжку.
Она разложила перед собой мотки ниток, иглы, корзинку. Хотела было положить и зеркальце, да передумала. С зеркалом Елена Прекрасная не расставалась никогда. Даже на горшке сидючи в него заглядывала, собою любовалась. Хотя что от той красоты в отхожем месте оставалось – никому не ведомо, потому как даже самая распрекрасная красота на горшке всю романтику теряет.
Власий указал мечом на моток ниток и буркнул:
– За это сколько денежек просишь?
Елена Прекрасная состроила жеманное личико и, гундося на английский манер, произнесла:
– Молодой человек, с оружием в лавку нельзя.
– Ну тады я пошел! – И Власий, развернувшись, припустил в глубь леса.
– Куда?! – воскликнула Елена Прекрасная.
– Оружие сдавать! – ответил царевич, не оборачиваясь.
Бежал Власий так, будто за ним гнались.
– Вот ведь дура-то неисправная! – восклицал он, выплескивая раздражение. – И не скажешь, что пятнадцать весен уже встретила, ведет себя так, будто все еще дитя малое!
Такая тоска на него напала, что сердце молодецкое будто обручами стянуло. Царевич взмахнул мечом и закричал, разрывая тоскливые те обручи.
Слова сестрицыны о том, что она углядела, как он в зверя волка перекидывается, больно Власия оцарапали. И хоть боялся царевич, что прознает о его беде батюшка, а от того, чтобы в зверье перекидываться, удержаться не мог. Нужно это было Власию, и не просто нужно, а как дышать естественно. А против естества-то не поборешься, не повоюешь с ним, с естеством-то. Оно от природы заложено.
Крик его богатырский протяжнее стал да надрывнее, и скоро уже не кричал царевич Власий, а выл. И так был этот волчий вой страшен, что смолкло все зверье на много верст вокруг, попритихло, по норам да дуплам попряталось. Подпрыгнул высоко царский сын, кувыркнулся через голову, и опустился на лапы мощные зверь лесной – волчище матерый.
Замер серый волк, правую переднюю лапу поджал, весь в струночку вытянулся – вот сейчас полетит стрелой спущенной! Недвижно стоял, только ноздри подрагивали, впитывая лесные запахи. Мир для Власия не только запахом наполнился, но и в цвете увеличился, и в звуках да шорохах расширился, заговорил на много голосов, позвал, поманил. И так тот зов сладок был, так правилен, что не удержался царевич, откликнулся. Сорвался он с места и понесся, куда чутье звериное потянуло.
Под лохматой шкурой перекатывались тугие, сильные мышцы. Тело перестало быть неудобным чужим кафтаном. Будто рубаху исподнюю надел, сшитую для него. Издали отмечал царский сын, как когти острые мох лесной пропарывают. И так холодит тот мох лапы, так обдает влажностью, что каждая шершавинка на жесткой коже чувствуется.
И душа Власия запела. Было для серого волка в мире все правильно, а сомнениям и метаниям в мире том места не было. Все стало спокойно и радостно, потому как мир живет по Единому Закону и нет в нем двойного чтения, как у бояр думских. Един для всех Закон – и для зверя матерого, и для пичуги мелкой, и для дерева бессловесного, и для дождя, что с неба падает. А потому мир вокруг стал для Власия надежным и спокойным. Нет среди зверей кривды и вражды нет. И не убивают звери, а охотятся, ибо съесть ты можешь только ту тварь дышащую, коей сам глотку перегрыз. И ни один зверь лесной или гад морской не будет убивать по баловству или по злобе, только жизни ради – для еды. А не можешь – так траву грызи да грибы-ягоды. Каждому свое.
Послышались в лесу голоса да ауканье. Замер серый волк, уши навострил. Прижался к земле-матушке и сквозь кусты к краю лесной поляны подполз.
На полянке той двое отроков расшалились, корзинки с ягодой в сторону, отставили. Совсем еще младые, годов десяти, а то и того меньше. Чуть поодаль девица на коленках ползала, ягоду в траве высматривала.
Встала на загривке жесткая шерсть у серого волка, вздыбилась. Губа поползла вверх, обнажила клыки. Ноздри вздулись, собрав морщинами шкуру на носу. Живот свело лютым голодом, и не люди сейчас были перед Власием, а еда славная, добыча законная.
Тут мир потерял покой и правильность, потому что взбунтовалась человеческая душа Власия волчьей природе. Знал он откуда-то, что в человека только до первой крови перекинуться может. До первой человеческой крови. А как только раз попробует человечины, так навсегда зверем останется, забудет и имя свое, и дом родительский. И потеряет навеки лицо человеческое.
Так эта буря в душе была сильна, что зарычал серый волк страшно. Мальчишки в испуге друг к другу прижались, замерли, глаз от зверя отвести не могут. А сестрица их старшая, что вместо отца с матерью их воспитывала, подбежала к братьям и руки раскинула, закрывая собой мальчишек.
– Уходи, волк, не тронь нас, как мы тебя не трогаем! – тихо попросила девушка, не сводя глаз со зверя.
Глаза эти темными были, что редкость большая в Лукоморском царстве, где люд как один синеглаз да русоволос. И давно уж черноглазая красавица запала Власию в сердце. Вот только батюшка, прознав о его увлечении, впервые в жизни воспротивился сынову желанию. Сказал, чтобы присватывался к дочке владыки Тридесятого царства, а сирота безродная в царский терем невесткой не пойдет. Чином, видите ли, не вышла. Звали эту красавицу Дубравой.
Отступил под защиту кустов Власий-оборотень, скрылся с глаз Дубравиных. Подпрыгнул серый волк, снова царевичем стал. Побежал Власий прочь, так понесся, будто от себя убежать хотел. А разве оно получится? Себя-то Власий с собой захватил, на той лесной полянке не оставил.
Но быстрый бег успокоил душеньку молодецкую, позабыл в себе царский сын лютого зверя, юркнул его зверь глубоко в сердце да притаился там, спрятался.
И снова почувствовал Власий силу немереную, что перекатывалась под кожей железными мышцами да грудь распирала. Сила та богатырская, а деть-то ее и некуда. В Лукоморском царстве давно тихо и спокойно, ни тебе войны, ни злодеев-ворогов, ни чудищ поганых. Даже Кощей и тот куда-то сам сгинул, уж он, Власий, силушкой бы с выродком мерзким потягался!
Царевич остановился, тяжело дыша больше от нерадостных мыслей, нежели от быстрого бега. Он огляделся и вдруг словно проснулся – так бывает, когда глаза уже человек открыл, а сон в них еще не кончился.
Места вокруг странные, незнакомые. Лес перестал быть светлым да радостным, нарядные ели сменились буреломной чащей. Кругом сплошь все паутиной затянуто, да такой, что птица крупная в ней запутается и не вырвется.
– Господине Леший, хозяин зелен, побалуй, потаскай да перестань глаза отводить, – пробормотал Власий и поклонился.
Он обругал себя за то, что не попросил разрешения, когда в лес ступил, не почествовал лесного хозяина. Так на сестрицу был зол, что Закон нарушил.
Но молодая душа Власия ликовала, дождавшись наконец-то приключения. Он взмахнул мечом раз, прокладывая дорогу в буреломной чаще, взмахнул другой – и вышел на темную полянку. Деревья на другом конце поляны росли редко, а сквозь них сияние виделось, будто солнце жаркое на землю спустилось да задумалось на минутку. То горел на дневном свету хрустальный дворец.
Полянка тоже не была пустой. Посреди ее стоял сруб колодца, да такой широкий, будто озеро кто огораживал, но без журавля и без мотовила, а на другом краю, переминаясь с одной курьей ноги на другую, раскачивалась изба. Подошел Власий к колодцу, через край свесился и внутрь заглянул. Не было воды в том колодце, только лютая темень. Да такая, что завораживала, разум мутила. Так и смотрел Власий, не находя сил от края отпрянуть. И только руки мертвой хваткой в замшелые бревна сруба вцепились, будто тело царского сына отдельной жизнью от него вдруг зажило, само думать да действовать стало.
Глава 4
ВАРИАНТЫ С ЛЕТАЛЬНЫМ ИСХОДОМ
А по земле поднебесной летела весть, и несли ее на крыльях вездесущие ласточки. Донесли они эту весть и до царства Лукоморского. Потому-то вернулся Дворцовый с полпути назад обсудить новости с братом. А новости были важные. Пропал в Ирии бог новорожденный, коровий сын Велес. На земле поднебесной время по-другому течет, не так как в саду райском. Сейчас тому младенцу уже пятнадцать весен миновало, но по божеским меркам это очень мало – дите дитем. Сам дедушка Род приказал младенца того сыскать да в Ирий вернуть. Вся нечисть младшая, коей, собственно, являлись и Домовик с Дворцовым, должна была о всех странностях и чудных делах, что поодаль них творятся, доложить до самого Ирия.
А о чем докладывать-то? Странности да чудности на каждом шагу сплошь и рядом происходят. И потому устремился в Ирий поток целый разнообразной информации. Сварог в этом потоке едва не захлебнулся и усадил на сортировку известий младших сыновей – чтобы зерна от плевел, значит, отделяли. Худшего наказания для непоседливых гулеванов Ярилы и Уда отец придумать не мог. Специально не сообразил бы, а нечаянно вон как получилось. Вот и сидели несчастные гуляки да выслушивали приносимые ласточками вести о том, что в царстве Тридесятом капуста нестандартная уродилась – по виду лошадиную голову сильно напоминает, а в государстве Некотором Леший с Водяным местом жительства поменяться решили, и вышла из этого плачевная неразбериха.
И такой дребедени несли целые ворохи, да столько, что развеселые братья скисли лицом и приготовились потонуть в этой информации. Но так как отец Сварог обещал им, что если хорошо сработают, то от присмотра за Лелиными младенцами он их освободит, приставив к внукам мамок да нянек, то Ярила с Усладом хоть и скрипели зубами, но дело свое выполняли очень добросовестно. Менять подгузники вечно орущим младенцам поднадоело братьям изрядно. С похмелья у них на запахи была неадекватная реакция, а на подгузники племянников – особенно.
Потому-то они ждали вестей о скотьем боге Велесе с огромным нетерпением. И потому-то вернулся с полпути Дворцовый, чтобы обсудить с родственником последние новости. Сильно беспокоился он, чтобы его приемыш богом тем скотьим нечаянно не оказался.
– А вдруг моего сыночку в Ирий заберут?! – причитал Дворцовый, утирая слезы и сморкаясь в большой клетчатый платок. – Да как же он там без моего догляду жить будет?!
– Сыночка-свиночка, – передразнил родственника Домовик, мужчина солидный и основательный, не имеющий склонности к панике и истерике. – Да какой из него скотий бог получится, ежели он сам скотина и есть? О трех головах, пусть даже с интеллектом в них вложенным, а все равно зверь, ибо змеево отродье и прямой потомок, значится!
– И точно! – с преглубоким облегчением выдохнул Дворцовый. – А кто же тогда скотий бог-то получается?
– Да царевич наш, Власий, – ответил Домовик, помрачневший, словно туча грозовая. – Я в уголке сидел, когда младенцы царские народились, только отвернувшись, ибо скромный. И видел я, как птица в окно влетела да Власа-царевича Нениле-покойнице и подложила под бочок. А еще, брат Дворцовый, замечал я за царевичем нашим странности непонятные. Шибко уж скотина разная да зверье неокулыуренное его слушаются. Да сам он в обличье любой живности влезть может. Надо будет весть послать в Ирий, сообщить о том.
– Побойся Рода, Домовик! – Дворцовый даже отшатнулся от собеседника. – Неужели сердце в тебе окаменело навсегда и безвозвратно?! Ты ж Власия с рождения присматриваешь да обихаживаешь. Да как же ты его самолично в неизвестность подталкивать могешь? Жестоко енто, брат, ибо бесчеловечно!
– А я в человеки и не набиваюсь, да и не человек я вовсе, а домовой. А держать парня в тесных людских правилах, по-твоему, человечнее будет?! А ежели ему рамки те – как клетка малая?! И растет он в клетке той да уродуется, ибо столько места, сколько для его божественной сущности надобно, среди людей не предусмотрено? И это как, по-твоему, будет?!! Любовь великая? Жизни лишать за-ради того, чтоб собственному спокойствию потрафить?!! Вот что, ежели хошь, осуждай меня, но весть я пошлю однозначную, ибо не о своем спокойствии думаю, а об счастье Велесовом да о предназначении его высшем. – После слов этих подозвал Домовик ласточку, шепнул ей что-то и надолго умолк, наблюдая, как та взлетела под небеса и скрылась за лесом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40