Капитан смерил Сергея уничтожающим взглядом, развернул паспорт и, глянув на него всего один раз, вновь уставился на Сергея.
— Это что еще за липа?! Как вы попали в вагон?
— Сел, на конечной станции… Там, где тупик и такая большая трещина.
— Все ясно. Пройдемте со мной.
Время здесь было тяжелое. Военное время. Хоть и шел уже сорок третий год и победа была не за горами, но с предателями и шпионами некогда им было церемониться, и лучше отправить под топор десяток невиновных, чем пропустить одного настоящего шпиона, проникшего в святая святых столицы. Человеческая жизнь в те годы стоила дешево. Этим принципом и руководствовались. Особенно хорошо он действовал, когда встречались с чем-то непонятным.
Объяснять ничего не нужно. А думать положено начальству. Подлый враг идет на любые выкрутасы, лишь бы усыпить бдительность, озадачить, заставить думать…
— Откуда у вас этот паспорт?
Следователь, который допрашивал Сергея, задавал этот вопрос в десятый раз, то вскользь, как бы походя, то вот так, как сейчас, в упор, со сверканием глаз и направленным в лицо ярким светом.
— Я же вам объяснял… Мне его выдали в паспортном отделе московской милиции…
— В каком году вам его выдали?
Все возвращалось на круги своя — разговор не имел никакого смысла. Они не верят ни одному его слову, да и кто бы на их месте поверил?
— В каком году вы родились? — Ну вот, опять… Война, которую они вели, уже кончилась, когда он родился… А их потомки разворовали победу, которую они завоевали ценой такой крови, этого они не поймут и не смогут простить…
— Так что это за государство, Российская Федерация? Гражданином какой страны вы являетесь?
И опять точно рассчитанные удары в лицо и в почки, пока не упадет на пол, не потеряет сознание, затем вода в лицо, и снова все те же вопросы… Вопросы — на которые не было вразумительных ответов, а в награду за это — боль.
Хорошо хоть он не чувствовал времени. Спроси его, когда начался допрос, год или месяц назад, он бы не смог ответить. И давно бы ответил на любые вопросы своих палачей, если бы знал, что им на них отвечать…
Но они спешили. То ли в силу военного времени, то ли по какой другой причине. Тройка собралась быстро…
«…За вражескую пропаганду и клевету на Советское государство (эту статью удружил ему российский паспорт с двуглавым орлом на обложке), за незаконное проникновение на секретный объект ноль—один… (А этой он добился своими собственными стараниями… Нужен был тебе этот бункер? Так получи его по высшей мере…) Трофимов Сергей Николаевич приговаривается к расстрелу. Ввиду военного времени приговор привести в исполнение немедленно».
Потом были два угрюмых конвоира с автоматами и бетонная стена подвала. Из бункера его не выводили, это он точно помнил, и почему-то колпак с головы сняли перед расстрелом, хотя он твердо помнил, что полагалось это делать наоборот…
И вот он снова стоял, прижавшись спиной к бетонной стене. Эта стена была небольшим пятиметровым квадратом, заляпанным чем-то темным, со следами пуль на ней… И наступили те самые, последние секунды, когда вся жизнь человека сжимается до немыслимо тонкого листочка — и он вдруг, в одночасье, понимает все, что было ему непонятно. Только вот поздно, поздно… Ничего уже не исправишь, ничего не изменишь… Мгновенно Сергей осознал среди тысяч разных вещей, что Алексей был прав, считая его виновным в гибели своей Наташи. А он до сих пор оправдывал себя в глубине души, объясняя все нелепой случайностью и собственной, Алексея, непредусмотрительностью. Зря, выходит, оправдывал… Если судить по большому счету… Вот только дыхания для этого не хватало и даже страха смерти, от которого люди падали на пол, выли, катались, умоляли их простить, — ничего этого в нем не осталось.
И тогда, в эту самую последнюю секунду, он понял, почему оказался у этой стенки… Не без его участия, пусть даже неосознанного, Павел изготовил машину времени и провел ее испытание. Удар по временному континууму перемешал его слои, разорвал равномерную структуру времени, и время теперь повернулось к нему своей оборотной стороной — прошлое стало будущим.
То самое прошлое, что, затаившись в подземельях и бункерах, ждало своего часа, теперь вырывалось наружу…
А потом пришла запредельная боль, и последний вопль перечеркнутого автоматными очередями тела утонул в грохоте выстрелов…
ГЛАВА 32
С большим трудом Копылову удалось оторвать взгляд от сказочного видения, возникшего на подлокотнике телепортационного кресла, и перевести его на того, кто сидел в самом кресле, на спутника этой женщины, за которую, как он предвидел, вскоре разгорится жестокая борьба, если он не сумеет сразу же, в эту первую минуту, поставить все на свои места.
Копылову очень не понравились глаза сидевшего в кресле человека. Словно два стальных холодных дула уперлись ему в лицо, и никакой растерянности не было в них, как будто он только что перенесся не через немыслимые бездны пространства, а просто перешел из одного дома в другой… Но, возможно, этот тип не понял, что с ним произошло? В любом случае права и обязанности новому колонисту следовало разъяснить немедленно. Со звонким щелчком захваты на подлокотниках разомкнулись, освобождая вновь прибывшего. Это происходило каждый раз, и каждый раз ошарашенный переходом человек еще долго не мог покинуть свое транспортное средство.
Однако на этот раз, едва Копылов успел раскрыть свой гроссбух со сводом правил и произнести хотя бы слово, его голова оказалась повернутой на девяносто градусов влево и прижата к стальной стенке кабины с такой силой, что он едва не потерял сознание, а правая рука вместе с гроссбухом была заведена за спину и вывернута настолько, что еще пару сантиметров, и захрустят сломанные суставы.
Но самым ужасным, самым непонятным во всем происшедшем было то, что у него уже не было никакого оружия, все оно совершенно непостижимым образом успело перекочевать в руки вновь прибывшего. Хриплый голос за спиной Копылова спросил с ледяным спокойствием:
— Ты кто?
— Я комендант этой колонии! — с искренним возмущением, все еще не понимая, что ситуация изменилась коренным образом, проблеял Копылов, стараясь хоть немного отстраниться от стены и все еще надеясь, что с минуты на минуту здесь появятся его стражи порядка, вооруженные карабинами, и все расставят на свои места. Но сразу же последовал следующий вопрос, и, секунду промедлив с ответом, он понял по стремительно возраставшей боли в вывернутом суставе, что отвечать все равно придется, причем отвечать правду.
— Сколько здесь еще вооруженных людей?
— Их двое! Всего двое! Не давите на мою руку! Мне больно!
— Конечно, тебе больно, и будет еще больней, если начнешь врать. Кто тебя назначил комендантом?
— Я сам! Сам себя назначил! Я прибыл первым, и потому…
— Сколько здесь людей?
— С вами четырнадцать семей! Все коттеджи уже заполнены, но я могу потесниться…
— Да уж, тебе придется потесниться, и ты даже не подозреваешь, насколько сильно.
Потом ему связали за спиной руки и грубо бросили на железный пол. И самым унизительным оказались слова, произнесенные нежным женским голоском:
— Не нужно его бить, дорогой. Этот человек уже не представляет опасности.
И, не заботясь больше о Копылове, вновь прибывший оставил его на попечении женщины, а сам, с пистолетом в руке, отправился «регулировать», как он выразился, обстановку.
Жанна склонилась над Копыловым и стала осторожно вытирать своим кружевным платочком кровоподтек у него на лбу, немало не заботясь о веревках, впившихся ему в руки.
— Вам не слишком больно?
— Лучше бы ослабили веревки!
— Отчим рассердится, а его не стоит сердить. Расскажите мне, пока его нет, как вы тут живете? Чем занимаетесь и когда мы сможем вернуться домой?
— Домой вы уже не вернетесь. Для тех, кто попал сюда, — это навсегда. Здесь другая планета — не Земля.
— Я читала о подобном в фантастических романах, но на самом деле этого не может быть. — Ее уверенность в том, что жизнь устроена именно так, как ей представляется, обескураживала. Было в этой девушке что-то наивное и жестокое одновременно. Вдалеке грохотнул карабин, и сразу же ему ответили два пистолетных выстрела. После чего стрельба прекратилась.
— Ваш отчим не слишком церемонится с людьми?
— Он суровый человек, но справедливый. Вы еще в этом убедитесь. Ему приходилось управлять на Земле огромной деловой империей, и очень скоро он наведет здесь порядок.
— В этом я нисколько не сомневаюсь. — Смотреть на Жанну, лежа на полу со связанными руками, казалось Копылову слишком унизительным. Он прекратил разговор и молчал до тех пор, пока не вернулся Митрохин, неся в руках два карабина.
— Вы их убили? — поинтересовалась девушка.
— В этом не было необходимости. Каждая лишняя пара рабочих рук в этом месте должна цениться на вес золота. — Небрежно бросив оружие в угол и не обращая на лежащего Копылова никакого внимания, Митрохин отправил Жанну, как он выразился, «принимать хозяйство». Затем подобрал с пола отлетевший в сторону свод правил Копылова и стал внимательно его изучать.
— Здесь есть ценные мысли, но не учтена местная обстановка.
— Откуда вы знаете, какая здесь обстановка! Вы только что прибыли! Развяжите меня! — Копылов чувствовал, что еще немного, и истерика возьмет верх над его здравым смыслом.
— Не сейчас. Во-первых, мы не закончили беседу, а во-вторых, я еще не решил, стоит ли вас оставлять в живых.
— Вы хотите сказать, что можете вот так, запросто, убить беспомощного, связанного человека? — проблеял Копылов неожиданно изменившимся голосом.
— Мне приходилось это проделывать много раз, и знаете, что в этом деле самое неприятное? — Не дождавшись ответа на свой риторический вопрос, он закончил: — Уборка трупа.
После этого Копылов начисто забыл о своих правах и не требовал больше, чтобы его развязали. Теперь он лежал тихо, стараясь не обращать на себя внимания, как будто это могло ему помочь избавиться от присутствия этого ужасного человека.
— Нет. Здесь все нужно переделать! — заявил Митрохин, закончив перелистывать свод правил. — Прежде всего необходимо ввести телесные наказания. — И он задумчиво посмотрел на Копылова, как будто примеряя его к новой роли, отчего журналист дернулся так, словно экзекуция уже началась.
— Вас когда-нибудь пороли в детстве? — Замерев, словно заяц, попавший в зубы к волку, Копылов молчал. — Уверен, что нет. Эта процедура воспитывает в человеке жесткость, целеустремленность, умение сопротивляться обстоятельствам. В вас эти качества отсутствуют. Пожалуй, я введу здесь несколько видоизмененное мусульманство. Суд шариата, знаете ли, публичные порки, многоженство… В этом что-то есть. Хотите стать муфтием?
— Но я же… Я же православный!
— Это не имеет значения, да и часто ли вы вспоминаете о том, что вы православный? Мы обратим вас в новую веру. Построим для вас мечеть.
— И что я буду в ней делать?
— Жить, разумеется, и читать по утрам молитвы!
— Мусульмане совершают намазы!
— Ну, вот видите! Вы разбираетесь в этом лучше меня. Ну, так что, по рукам?
— Вы беспринципный человек!
— Вовсе нет. У меня есть свои принципы. Если вы не согласны быть муфтием, я предложу вам другую должность.
— Какую? — со стоном спросил Копылов, пытаясь занять на полу более удобное положение.
— Ну, кто-то же должен охранять двор, запасы в доме и все прочее. Вы будете моим сторожевым псом.
— Вы хотите сказать… В переносном смысле?
— Зачем же в переносном? Я сделаю вам ошейник, построю будку, поскольку других псов здесь не предвидится, будете выполнять свой долг в прямом смысле.
— Почему вы издеваетесь надо мной? Что я вам сделал?
— Вы маленький, глупый человечек, который воспользовался ситуацией и вообразил себя комендантом. А я не люблю комендантов. Всю жизнь ненавидел комендантов, какие бы ипостаси они ни принимали. Я понятно объясняю? — Страдальчески сморщившись, Копылов кивнул.
— Ну, так что, будете принимать мусульманство?
Выполняя поручение отчима, Жанна спустилась в подвал, туда, где стояли затянутые инеем холодильные установки.
Что-то она должна была сделать, что-то подсчитать, выполнить очередной приказ отчима… Но вместо этого молодая женщина остановилась, прислонилась к полке и задумалась.
Мысли ей в голову лезли какие-то странные, незнакомые в прежней земной жизни. Почему-то она сразу же приняла как факт то обстоятельство, что они оказались в совершенно другом мире.
Может быть, в этом сыграли свою роль объяснения черноглазого парня, который смотрел на нее с таким восхищением, когда вез на свидание с отчимом… Она привыкла к восхищенным мужским взглядам, но здесь было что-то иное, не связанное прямо с ее внешностью. Если бы черноглазый знал побольше о ее жизни под опекой отчима, он бы не восхищался, и вместо того огонька, что она приметила в его глазах, она бы прочла в них одно презрение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56