Она вроде ключа. Ничего не выходит, святой отец, — он обернулся к отцу Игнасио, на руках, на лице все еще блестели капли воды, — Аттертон ушел со своим дагором, а остальным туда путь закрыт.
— Как вы думаете, — Элейна сжимала и разжимала пальцы, — что с ним?
— Ну, если честно, мэм… Он мог сломать ногу. Упасть. Провалиться в какую-нибудь ловушку. Я слышал всякие рассказы про заброшенные храмы. Там всегда ловушки, разве нет? От грабителей могил и все такое…
— Вчера он тоже ходил туда, — заметил отец Игнасио, — и благополучно вернулся. Причем, в полной темноте.
— Он же взял факел? — с надеждой спросила она.
— Нет. Он сказал, там свет. Такой свет, что не нужен никакой иной.
— Что это значит?
— Не знаю.
— Зато он знает! — Мэри вскочила, и, подобрав юбки, побежала по песку к Арчи, сидевшему поодаль с опущенной головой. — Почему он молчит? Что там было? — она глядела на юношу с какой-то странной, требовательной яростью, — Что это было?
— Неважно, — сказал юноша тихо. Сейчас, под беспощадным солнечным светом он выглядел выгоревшим, почти бесцветным, — ведь я все-таки вернулся.
Он поглядел на Элейну, и отец Игнасио увидел, как под его взглядом она краснеет — краска залила даже виски.
— Это из-за тебя я вернулся, Элейна. Я думал о тебе. Не он.
— Замолчи, — нервно сказала она. — Мы подождем… мы ведь подождем? — она с надеждой смотрела на Томпсона, на отца Игнасио…
— Конечно подождем, мэм, — вежливо ответил Томпсон, — сколько сможем.
* * *
Молоты грохотали у него в голове, и отец Игнасио поднялся на сухом тростнике, служившем ему ложем. Песчаные блохи лениво разбрелись в разные стороны. Это лихорадка, подумал он, если бы она отпустила… на час… на полчаса… если бы голова стала ясной, я бы сказал им… Убедил бы их уйти — здесь больше нечего ждать, не на что надеяться.
Но женское упорство — вещь почти неодолимая, тем более, Мэри неожиданно поддержала Элейну. Он, конечно, вернется, сказала она — будет просто нехорошо взять вот так и уйти, когда, быть может, он взывает о помощи, ранен или просто заблудился во тьме пещер. Но время шло, леди Элейна напрасно сидела на берегу, кусая губы, а он, отец Игнасио, трясся от жары и холода одновременно, и молоты у него в голове все грохотали.
В голове? Он неверными шагами направился к костру, где Томпсон деловито паковал заплечный мешок — он затянул ремни и уставился на священника снизу вверх.
— А, вы тоже их слышите? Похоже на барабаны, — сказал он, наконец, — странно только, они идут вроде как из-под воды.
— Как вы думаете, — отец Игнасио покрутил затекшей шеей, — кто это?
— Ну… кто-то же проложил тропу сюда, верно? О местных племенах ходят дурные слухи. И я бы…
— Да?
— Не думаете же вы, что Аттертон еще жив? Пора кончать этот цирк. Впрочем, если они будут медлить, уйду один. Я отработал свое.
Бу-бум… бу-бум…
Невидимые барабаны во тьме выбивали причудливый ритм, от которого можно сойти с ума…
— Сударыня, — выговорил он, морщась от боли и пытаясь разглядеть лицо Элейны в клочковатой тьме, — Послушайте… эти сокровища, их хватит, чтобы организовать спасательную экспедицию… вернуться сюда с солдатами… Но сейчас надо уходить.
Интересно, земля трясется, или это только ему кажется из-за лихорадки?
Эта черная Африка с ее мертвечиной, с ее мерзкими болезнями, с ее уродливыми тварями и злобными духами — эта Африка проклята Господом.
* * *
Томпсон шел впереди, насторожив карабин, тогда, как остальные, поддерживая друг друга, спешили за ним; сначала по песку и по вывороченным корням прибрежного кустарника, потом — оскальзываясь в подсохшей грязи. Лилии исчезли; Болото стянуло бурой коркой, сквозь которую кое-где торчали редкие пучки тростника и осоки. Ярко синие стрекозы метались над ней, точно стайка обезумевших серафимов. Сухая слизь на тропе блестела, словно спекшееся стекло.
— Бум-мм, — глухо звучало позади.
По корке подсохшей грязи побежали темные трещины.
Мэри взвизгнула:
— Это там, внизу. Они просыпаются.
— Кто?
— Они. Те, кто спит там… спал… Мы разбудили их.
— Черт! — Томпсон водил стволом карабина из стороны в сторону, — Да оттуда кто-то лезет. Водяной дьявол! Точно! Мы не подарили ему ничего по дороге сюда, вот он и разозлился.
— Это языческая чушь, — прошипел отец Игнасио, едва ворочая пересохшим языком.
— Нет! — настаивал Томпсон, — говорю вам, я слышал такие истории. Бросьте же ему что-нибудь, пока он не потопил всех нас…
— Нет!
Плоская поверхность начала вспучиваться, в трещины заливалась мутная зеленая вода.
— Отец Игнасио!
Мэри в ужасе вцепилась в него, и он не мог оттолкнуть ее, чтобы защититься крестным знамением.
— Бросьте! — кричал Томпсон, — мэм, эти ваши цацки! Отдайте ему…
Вода вновь всосалась в болото с чавкающим звуком.
— Нет! — Элейна Аттертон судорожно прижимала к себе сумку, — не это! Ричард ради них… нет!
— Хоть что-нибудь!
Что-то пронеслось в воздухе, сверкая, точно золотая муха, и пулей ушло в липкую грязь прежде, чем отец Игнасио успел сказать хотя бы слово. Опять этот чавкающий звук, поверхность болота вздрогнула и застыла. Разлетевшиеся в испуге стрекозы вновь зависли над остриями осоки.
Леди Аттертон обернула к нему бледное лицо.
— Теперь вы проклянете меня, отец Ингасио? — спросила она с нервным смехом.
— Нет, — сказал он угрюмо, — что сделано, то сделано.
— Да, пожалуй, — она вздохнула, — помогите мне, Арчи.
Юноша протянул ей руку, помогая перебраться через рытвину… Мэри осторожно, мелкими шагами, тоже двинулась вперед. Томпсон пропустил идущих, все еще настороже, карабин неподвижно лежал в его руках.
— Ну вот, — сказал он отцу Игнасио с короткой усмешкой, — как хорошо все уладилось, верно? Аттертона больше нет, и будь я проклят, если его вообще удастся найти.
— Всегда есть надежда. Элейна надеется.
— Уже нет. Видели, что она кинула туда, этой твари, чем бы та ни была?
— Отец Игнасио молча покачал головой.
— Свое обручальное кольцо, — фыркнул Томпсон, — свое обручальное кольцо.
* * *
Деревья, сплошь затянутые паутиной вновь остались позади. Вот странное дело, думал отец Игнасио, мы не любим пауков, не любим и боимся. За то, что он раскидывают сети, за то, что эти сети — липкие, за то, что мухи, попадая в них, невыносимо зудят и бьются… За то, что они высасывают свои жертвы, оставляя лишь спеленутые сухие шкурки. За то, что у них восемь ног и полным-полно глаз по всему телу. А ведь они истребляют тех, кто несет нам лишь страдание — мух, москитов, ядовитых насекомых. Значит, нам противен именно внешний облик, повадка, способ убийства. Выходит, есть древние механизмы любви и ненависти — неуправляемые. И если бы у человечества вдруг появились благодетели, создания, раскрывающие перед нами некие новые, неведомые прежде двери, но чьи привычки и черты, чей способ жизни показался бы нам отвратителен… Как знать, не стали бы мы истреблять этих благодетелей, брезговать ими, сторониться их… стыдиться…
Он вздрогнул и прерывал свои раздумья, словно в них было нечто неприличное.
— Отец Игнасио, — окликнул его юноша, шедший следом, бледный и напряженный.
Он обернулся.
— Да?
— Я хотел сказать вам… давно собирался… я восхищаюсь вами, отец Игнасио. Нет, правда. Вашим… терпением, вашим пониманием. Как, должно быть, прекрасно прожить такую жизнь — в которой нечего стыдиться.
Он что, подумал отец Игнасио, нарочно? Не может быть… Но в глазах Арчи была лишь трогательная доверчивость, открытость — юные, широко распахнутые, искренние глаза.
— А я… — я еще не построил свою жизнь, а уже… о стольком сожалею. Это я виноват в том, что Аттертон… Я знал, что он не вернется, не сможет… И я не отказал, когда он просил, и…
— Где он сейчас, Арчи?
— Я не могу рассказать.
— Не хотите?
— Нет, просто не могу. Как можно рассказать о том, чему у нас нет понятий? Это все равно, что… рассказывать глухому о симфонии. Что здесь рояль, а здесь вступают скрипки, а контрапункт…
— Бетховен был глухим, — напомнил отец Игнасио. — а вы, когда вышли оттуда, говорили совершенно понятные вещи. Про сидевшую на троне женщину с головой рептилии. Про…
Где же он врет, мучительно гадал он, как узнать? Что-то показал ему дагор, это наверняка, что-то он видел сам… Как отличить одно от другого? Наверняка реальны только принесенные оттуда предметы. Вещи. Изделия. Их можно описать словами, их можно потрогать… Нет смысла гадать, я устал, надо бы устроить привал — пока мы не зашли глубоко в лес, и тогда…
— Томпсон, — раздался удивленный, звонкий голос Элейны, — что вы делаете, Томпсон?
* * *
— Я вовсе не хочу вас убивать, — охотник стоял, чуть согнув ноги, поводя стволом карабина.
— Вы забрали все снаряжение, — спокойно заметил отец Игнасио, — это и значит, убить.
— Выберетесь — такое ваше счастье, — сказал Томпсон, — а теперь, — обернулся он к Арчи, — давай-ка сюда сумку. Положи ее вон туда и отойди.
— Не боитесь, Томпсон? — отец Игнасио ощущал на плече мелко дрожащую руку Мэри.
— Чего?
— Бога.
— Здесь нет Бога, — мягко возразил Томпсон, — это место не для него. Думаете, ему есть до вас дело? До этого мира, до этого места, провонявшего мертвечиной? Поглядите на себя. Вы все помешанные, каждый по-своему. Все съедены изнутри.
— А вы? Полагаю, будет излишне напоминать, что алчность — это смертный грех.
— Алчность, — Томпсон пожал плечами, — грех, что да то да. Но человеческий грех. Ладно, Арчи, бросай сумку, а то и правда, пристрелю.
— Но это… — жалобно проговорила Элейна, — ради этого Ричард…
Юноша вопросительно поглядел на священника, словно искал у него поддержки.
— Отдайте, Арчи, — сказал отец Игнасио, — он зашел слишком далеко и теперь не отступится. Ему некуда отступать.
Томпсон растянул губы в улыбке.
— Верно. — Он, не выпуская карабина, медленно нагнулся за сумкой, — я тут дольше вас всех, за исключением вот его, — он кивнул в сторону отца Игнасио, — я-то знаю, людские законы здесь не действуют. Потому что тут нет людей. Одни живые мертвецы. Уж такая это земля, она всех перекраивает на свой лад.
Он ухватил сумку за ремень и резко выпрямился. Потом затряс рукой, словно пытался сбросить что-то. И только потом закричал.
От его руки отделилось что-то небольшое и бурое, как червячок — отделилось, пролетело по воздуху, упало и рухнуло в кусты.
Томпсон упал на колени, отбросив карабин, и, выхватив висящий на поясе нож, полоснул по руке. Алая кровь брызнула вверх фонтаном, заляпав листья низко нависшей ветки.
— Что это? — Мэри все еще держалась за локоть отца Игнасио, но теперь ее рука и вовсе ходила ходуном.
— Земляная змейка. Видимо, он ухватился за нее вместе с ремнем сумки.
Надо бы подойти к нему, — отрешенно подумал отец Игнасио, — я ведь врач. Это моя обязанность. Впрочем, чем тут поможешь? Он либо истечет кровью, либо погибнет от яда, укус земляной змейки смертелен.
Покачивая головой, он извлек из тюка, валявшегося на земле, кусок полотна и подошел к охотнику.
— Протяните руку, Томпсон, — сказал он, — я наложу жгут.
Одновременно ногой он поддел карабин и отшвырнул его в сторону.
Но Томпсон только тряс головой и пытался отползти в сторону. Скорее всего он видел только смутные силуэты — яд земляной змейки в первую очередь поражает зрение. Нож он по-прежнему держал, выставив перед собой.
— Не подходите ко мне! — он выталкивал слова из пересохшего горла, — не дотрагивайтесь до меня, нелюди! Это вы можете — натравить на человека змею! Будьте вы прокляты!
Отец Игнасио полез за пазуху за крестом, но Томпсон завизжал и забился еще сильнее.
— Нет! — вопил он, дергая стремительно чернеющим лицом, — убери это! убери!
— Но последнее причастие…
Томпсон продолжал вопить и делать неверные движения окровавленными синими руками, точно отталкивая что-то от себя. Ноги его скребли по земле, загребая палые листья.
Потом он затих.
Только тогда священник сумел приблизиться к нему. Он наклонился над лежащим и приподнял веко. Потом перекрестил тело и обернулся к остальным.
— Умер, — сказал он. — Я полагаю… Надо все же похоронить его по-христиански. Земля здесь мягкая. Вы справитесь, Арчи?
Молодой человек оторвал напряженный взгляд от лица умирающего.
— Да, — сказал он, — да, конечно. Господи, до чего же жутко он выглядит!
— Это земляная змейка, — машинально ответил отец Игнасио, — когда она кусает, всегда так…
— Да, — молодой человек нервно хихикнул, — до чего своевременно это случилось, верно?
— Не говорите так, — строго сказал отец Игнасио, — хотя, впрочем… да, конечно. Интересно, можно ли это рассматривать как Божью кару?
Мэри отчаянно плакала. Отец Игнасио неуверенно потрепал ее по плечу.
— Все уже позади.
— Почему он сказал… — всхлипнула она.
— Что?
— Нелюди. Про то, что мы… Отец Игнасио, мне страшно.
Он на миг задумался.
— Мне тоже, моя дорогая. Мне тоже.
* * *
"Fidelium Deus omnium Conditor et Redemptor, animabus famulorum famularumque tuarum remissionem cunctorum tribue peccatorum:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
— Как вы думаете, — Элейна сжимала и разжимала пальцы, — что с ним?
— Ну, если честно, мэм… Он мог сломать ногу. Упасть. Провалиться в какую-нибудь ловушку. Я слышал всякие рассказы про заброшенные храмы. Там всегда ловушки, разве нет? От грабителей могил и все такое…
— Вчера он тоже ходил туда, — заметил отец Игнасио, — и благополучно вернулся. Причем, в полной темноте.
— Он же взял факел? — с надеждой спросила она.
— Нет. Он сказал, там свет. Такой свет, что не нужен никакой иной.
— Что это значит?
— Не знаю.
— Зато он знает! — Мэри вскочила, и, подобрав юбки, побежала по песку к Арчи, сидевшему поодаль с опущенной головой. — Почему он молчит? Что там было? — она глядела на юношу с какой-то странной, требовательной яростью, — Что это было?
— Неважно, — сказал юноша тихо. Сейчас, под беспощадным солнечным светом он выглядел выгоревшим, почти бесцветным, — ведь я все-таки вернулся.
Он поглядел на Элейну, и отец Игнасио увидел, как под его взглядом она краснеет — краска залила даже виски.
— Это из-за тебя я вернулся, Элейна. Я думал о тебе. Не он.
— Замолчи, — нервно сказала она. — Мы подождем… мы ведь подождем? — она с надеждой смотрела на Томпсона, на отца Игнасио…
— Конечно подождем, мэм, — вежливо ответил Томпсон, — сколько сможем.
* * *
Молоты грохотали у него в голове, и отец Игнасио поднялся на сухом тростнике, служившем ему ложем. Песчаные блохи лениво разбрелись в разные стороны. Это лихорадка, подумал он, если бы она отпустила… на час… на полчаса… если бы голова стала ясной, я бы сказал им… Убедил бы их уйти — здесь больше нечего ждать, не на что надеяться.
Но женское упорство — вещь почти неодолимая, тем более, Мэри неожиданно поддержала Элейну. Он, конечно, вернется, сказала она — будет просто нехорошо взять вот так и уйти, когда, быть может, он взывает о помощи, ранен или просто заблудился во тьме пещер. Но время шло, леди Элейна напрасно сидела на берегу, кусая губы, а он, отец Игнасио, трясся от жары и холода одновременно, и молоты у него в голове все грохотали.
В голове? Он неверными шагами направился к костру, где Томпсон деловито паковал заплечный мешок — он затянул ремни и уставился на священника снизу вверх.
— А, вы тоже их слышите? Похоже на барабаны, — сказал он, наконец, — странно только, они идут вроде как из-под воды.
— Как вы думаете, — отец Игнасио покрутил затекшей шеей, — кто это?
— Ну… кто-то же проложил тропу сюда, верно? О местных племенах ходят дурные слухи. И я бы…
— Да?
— Не думаете же вы, что Аттертон еще жив? Пора кончать этот цирк. Впрочем, если они будут медлить, уйду один. Я отработал свое.
Бу-бум… бу-бум…
Невидимые барабаны во тьме выбивали причудливый ритм, от которого можно сойти с ума…
— Сударыня, — выговорил он, морщась от боли и пытаясь разглядеть лицо Элейны в клочковатой тьме, — Послушайте… эти сокровища, их хватит, чтобы организовать спасательную экспедицию… вернуться сюда с солдатами… Но сейчас надо уходить.
Интересно, земля трясется, или это только ему кажется из-за лихорадки?
Эта черная Африка с ее мертвечиной, с ее мерзкими болезнями, с ее уродливыми тварями и злобными духами — эта Африка проклята Господом.
* * *
Томпсон шел впереди, насторожив карабин, тогда, как остальные, поддерживая друг друга, спешили за ним; сначала по песку и по вывороченным корням прибрежного кустарника, потом — оскальзываясь в подсохшей грязи. Лилии исчезли; Болото стянуло бурой коркой, сквозь которую кое-где торчали редкие пучки тростника и осоки. Ярко синие стрекозы метались над ней, точно стайка обезумевших серафимов. Сухая слизь на тропе блестела, словно спекшееся стекло.
— Бум-мм, — глухо звучало позади.
По корке подсохшей грязи побежали темные трещины.
Мэри взвизгнула:
— Это там, внизу. Они просыпаются.
— Кто?
— Они. Те, кто спит там… спал… Мы разбудили их.
— Черт! — Томпсон водил стволом карабина из стороны в сторону, — Да оттуда кто-то лезет. Водяной дьявол! Точно! Мы не подарили ему ничего по дороге сюда, вот он и разозлился.
— Это языческая чушь, — прошипел отец Игнасио, едва ворочая пересохшим языком.
— Нет! — настаивал Томпсон, — говорю вам, я слышал такие истории. Бросьте же ему что-нибудь, пока он не потопил всех нас…
— Нет!
Плоская поверхность начала вспучиваться, в трещины заливалась мутная зеленая вода.
— Отец Игнасио!
Мэри в ужасе вцепилась в него, и он не мог оттолкнуть ее, чтобы защититься крестным знамением.
— Бросьте! — кричал Томпсон, — мэм, эти ваши цацки! Отдайте ему…
Вода вновь всосалась в болото с чавкающим звуком.
— Нет! — Элейна Аттертон судорожно прижимала к себе сумку, — не это! Ричард ради них… нет!
— Хоть что-нибудь!
Что-то пронеслось в воздухе, сверкая, точно золотая муха, и пулей ушло в липкую грязь прежде, чем отец Игнасио успел сказать хотя бы слово. Опять этот чавкающий звук, поверхность болота вздрогнула и застыла. Разлетевшиеся в испуге стрекозы вновь зависли над остриями осоки.
Леди Аттертон обернула к нему бледное лицо.
— Теперь вы проклянете меня, отец Ингасио? — спросила она с нервным смехом.
— Нет, — сказал он угрюмо, — что сделано, то сделано.
— Да, пожалуй, — она вздохнула, — помогите мне, Арчи.
Юноша протянул ей руку, помогая перебраться через рытвину… Мэри осторожно, мелкими шагами, тоже двинулась вперед. Томпсон пропустил идущих, все еще настороже, карабин неподвижно лежал в его руках.
— Ну вот, — сказал он отцу Игнасио с короткой усмешкой, — как хорошо все уладилось, верно? Аттертона больше нет, и будь я проклят, если его вообще удастся найти.
— Всегда есть надежда. Элейна надеется.
— Уже нет. Видели, что она кинула туда, этой твари, чем бы та ни была?
— Отец Игнасио молча покачал головой.
— Свое обручальное кольцо, — фыркнул Томпсон, — свое обручальное кольцо.
* * *
Деревья, сплошь затянутые паутиной вновь остались позади. Вот странное дело, думал отец Игнасио, мы не любим пауков, не любим и боимся. За то, что он раскидывают сети, за то, что эти сети — липкие, за то, что мухи, попадая в них, невыносимо зудят и бьются… За то, что они высасывают свои жертвы, оставляя лишь спеленутые сухие шкурки. За то, что у них восемь ног и полным-полно глаз по всему телу. А ведь они истребляют тех, кто несет нам лишь страдание — мух, москитов, ядовитых насекомых. Значит, нам противен именно внешний облик, повадка, способ убийства. Выходит, есть древние механизмы любви и ненависти — неуправляемые. И если бы у человечества вдруг появились благодетели, создания, раскрывающие перед нами некие новые, неведомые прежде двери, но чьи привычки и черты, чей способ жизни показался бы нам отвратителен… Как знать, не стали бы мы истреблять этих благодетелей, брезговать ими, сторониться их… стыдиться…
Он вздрогнул и прерывал свои раздумья, словно в них было нечто неприличное.
— Отец Игнасио, — окликнул его юноша, шедший следом, бледный и напряженный.
Он обернулся.
— Да?
— Я хотел сказать вам… давно собирался… я восхищаюсь вами, отец Игнасио. Нет, правда. Вашим… терпением, вашим пониманием. Как, должно быть, прекрасно прожить такую жизнь — в которой нечего стыдиться.
Он что, подумал отец Игнасио, нарочно? Не может быть… Но в глазах Арчи была лишь трогательная доверчивость, открытость — юные, широко распахнутые, искренние глаза.
— А я… — я еще не построил свою жизнь, а уже… о стольком сожалею. Это я виноват в том, что Аттертон… Я знал, что он не вернется, не сможет… И я не отказал, когда он просил, и…
— Где он сейчас, Арчи?
— Я не могу рассказать.
— Не хотите?
— Нет, просто не могу. Как можно рассказать о том, чему у нас нет понятий? Это все равно, что… рассказывать глухому о симфонии. Что здесь рояль, а здесь вступают скрипки, а контрапункт…
— Бетховен был глухим, — напомнил отец Игнасио. — а вы, когда вышли оттуда, говорили совершенно понятные вещи. Про сидевшую на троне женщину с головой рептилии. Про…
Где же он врет, мучительно гадал он, как узнать? Что-то показал ему дагор, это наверняка, что-то он видел сам… Как отличить одно от другого? Наверняка реальны только принесенные оттуда предметы. Вещи. Изделия. Их можно описать словами, их можно потрогать… Нет смысла гадать, я устал, надо бы устроить привал — пока мы не зашли глубоко в лес, и тогда…
— Томпсон, — раздался удивленный, звонкий голос Элейны, — что вы делаете, Томпсон?
* * *
— Я вовсе не хочу вас убивать, — охотник стоял, чуть согнув ноги, поводя стволом карабина.
— Вы забрали все снаряжение, — спокойно заметил отец Игнасио, — это и значит, убить.
— Выберетесь — такое ваше счастье, — сказал Томпсон, — а теперь, — обернулся он к Арчи, — давай-ка сюда сумку. Положи ее вон туда и отойди.
— Не боитесь, Томпсон? — отец Игнасио ощущал на плече мелко дрожащую руку Мэри.
— Чего?
— Бога.
— Здесь нет Бога, — мягко возразил Томпсон, — это место не для него. Думаете, ему есть до вас дело? До этого мира, до этого места, провонявшего мертвечиной? Поглядите на себя. Вы все помешанные, каждый по-своему. Все съедены изнутри.
— А вы? Полагаю, будет излишне напоминать, что алчность — это смертный грех.
— Алчность, — Томпсон пожал плечами, — грех, что да то да. Но человеческий грех. Ладно, Арчи, бросай сумку, а то и правда, пристрелю.
— Но это… — жалобно проговорила Элейна, — ради этого Ричард…
Юноша вопросительно поглядел на священника, словно искал у него поддержки.
— Отдайте, Арчи, — сказал отец Игнасио, — он зашел слишком далеко и теперь не отступится. Ему некуда отступать.
Томпсон растянул губы в улыбке.
— Верно. — Он, не выпуская карабина, медленно нагнулся за сумкой, — я тут дольше вас всех, за исключением вот его, — он кивнул в сторону отца Игнасио, — я-то знаю, людские законы здесь не действуют. Потому что тут нет людей. Одни живые мертвецы. Уж такая это земля, она всех перекраивает на свой лад.
Он ухватил сумку за ремень и резко выпрямился. Потом затряс рукой, словно пытался сбросить что-то. И только потом закричал.
От его руки отделилось что-то небольшое и бурое, как червячок — отделилось, пролетело по воздуху, упало и рухнуло в кусты.
Томпсон упал на колени, отбросив карабин, и, выхватив висящий на поясе нож, полоснул по руке. Алая кровь брызнула вверх фонтаном, заляпав листья низко нависшей ветки.
— Что это? — Мэри все еще держалась за локоть отца Игнасио, но теперь ее рука и вовсе ходила ходуном.
— Земляная змейка. Видимо, он ухватился за нее вместе с ремнем сумки.
Надо бы подойти к нему, — отрешенно подумал отец Игнасио, — я ведь врач. Это моя обязанность. Впрочем, чем тут поможешь? Он либо истечет кровью, либо погибнет от яда, укус земляной змейки смертелен.
Покачивая головой, он извлек из тюка, валявшегося на земле, кусок полотна и подошел к охотнику.
— Протяните руку, Томпсон, — сказал он, — я наложу жгут.
Одновременно ногой он поддел карабин и отшвырнул его в сторону.
Но Томпсон только тряс головой и пытался отползти в сторону. Скорее всего он видел только смутные силуэты — яд земляной змейки в первую очередь поражает зрение. Нож он по-прежнему держал, выставив перед собой.
— Не подходите ко мне! — он выталкивал слова из пересохшего горла, — не дотрагивайтесь до меня, нелюди! Это вы можете — натравить на человека змею! Будьте вы прокляты!
Отец Игнасио полез за пазуху за крестом, но Томпсон завизжал и забился еще сильнее.
— Нет! — вопил он, дергая стремительно чернеющим лицом, — убери это! убери!
— Но последнее причастие…
Томпсон продолжал вопить и делать неверные движения окровавленными синими руками, точно отталкивая что-то от себя. Ноги его скребли по земле, загребая палые листья.
Потом он затих.
Только тогда священник сумел приблизиться к нему. Он наклонился над лежащим и приподнял веко. Потом перекрестил тело и обернулся к остальным.
— Умер, — сказал он. — Я полагаю… Надо все же похоронить его по-христиански. Земля здесь мягкая. Вы справитесь, Арчи?
Молодой человек оторвал напряженный взгляд от лица умирающего.
— Да, — сказал он, — да, конечно. Господи, до чего же жутко он выглядит!
— Это земляная змейка, — машинально ответил отец Игнасио, — когда она кусает, всегда так…
— Да, — молодой человек нервно хихикнул, — до чего своевременно это случилось, верно?
— Не говорите так, — строго сказал отец Игнасио, — хотя, впрочем… да, конечно. Интересно, можно ли это рассматривать как Божью кару?
Мэри отчаянно плакала. Отец Игнасио неуверенно потрепал ее по плечу.
— Все уже позади.
— Почему он сказал… — всхлипнула она.
— Что?
— Нелюди. Про то, что мы… Отец Игнасио, мне страшно.
Он на миг задумался.
— Мне тоже, моя дорогая. Мне тоже.
* * *
"Fidelium Deus omnium Conditor et Redemptor, animabus famulorum famularumque tuarum remissionem cunctorum tribue peccatorum:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10