Интересно, чем питаются эти оленьки? Мышами? Водяными крысами? Кем-то еще более беззащитным, более слабым, кем-то, у кого нет клыков, или есть, но совсем маленькие.
— Я видела их, видела, отец Игнасио, клянусь, они шли за нами, идут за нами, черные, страшные, это они, они!
— Никто не видел их кроме тебя, Мэри. Только ты.
— Богом клянусь!
— Не клянись Богом, Мэри, — он поднялся на ноги. Она была немногим ниже его; он что же, умалился за время странствий по лесу? А теперь слушай. Ты пойдешь со мной. Вернешься в монастырь. Я напишу письмо настоятельнице. И это все, что я могу для тебя сделать.
— Но я…
— А теперь иди. Позови Арчи. И замкни свои уста, слышишь, ты… просто — скажи ему, пора собираться.
Она побежала к деревьям на краю поляны, оглядываясь через плечо. Он покачал головой, и, наклонившись, стал разбирать скудные пожитки.
* * *
— Мы скоро выйдем из леса, — сказал молодой человек, — я чувствую.
— Надеюсь, — отец Игнасио покачал головой. Особых изменений он не видел, впрочем… — вон там, да.
— Заросшая вырубка. Какое… какое облегчение, отец Игнасио, этот кошмар позади, и мы… — голос его упал до шепота, — отец, что вы сказали Мэри? Она больше не хочет со мной говорить. И мне не нравится, как она смотрит.
— Я сказал ей, что она вернется со мной в монастырь, — сухо сказал отец Игнасио, — и прошу вас, больше не говорить об этом. Ни с ней. Ни со мной.
— Но я только…
— Я не желаю это обсуждать, Арчи.
— Но я обязан. Она…
Он обернулся к Мэри и на его лице, точно в зеркале отразился чужой ужас.
Мэри открыла рот. Она пыталась крикнуть, но изо рта ее вырывались только бессмысленные кудахчущие звуки; дрожащей рукой она указывала куда-то вперед, туда, где за вырубкой, поросшей желтыми цветами, раскачивались ветви.
— Мэри! — молодой человек повернулся к ней, схватил за плечи. — Мэри!
Она молчала, оседая в его руках, точно фигурка из воска, зрачки ушли под лоб, видны были лишь закатившиеся белые глаза.
— Мэри, что там? Что ты увидела?
Она тоненько взвизгнула и осела. Отец Игнасио с ужасом увидел, как на юбке ее расплывается мокрое пятно.
— Мэри!
Арчи положил ее, ставшую неожиданно тяжелой на землю, и снял с плеча карабин. Отец Игнасио следил за вороненым стволом — право-лево, право-лево.
Систола-диастола, систола-диастола.
— Ты слышал что-нибудь? — спросил он Арчи шепотом.
Тот покачал головой.
— Ничего. Только бабочки.
— Бабочки…
Он всматривался в переплетение ветвей, пятна, пятна… некоторые двигаются, некоторые нет… мессмерическое движение пятен, от которого кружится голова. Теплый хаос, из которого прорастает безумие.
— Нет. Ничего. Что ты видела, Мэри? Мэри! Что с ней, отец Игнасио, что с ней?
— Она мертва, — медленно сказал отец Игнасио, склонившись над девушкой.
— Мертва? Но как же? Почему?
Отец Игнасио поднял голову и поглядел в лицо молодому человеку выцветшими глазами в ободках воспаленных век
— От страха, я полагаю, — сказал он.
* * *
Арчи опустился на корточки, и протянул было дрожащие пальцы к бледному лицу, но отец Игнасио оттолкнул его с такой яростью, словно прикосновение этих пальцев несло с собой опасность. Они так и сидели рядом, молча, а солнце все ползло по небу, невидимое сквозь кроны, и лишь свет вокруг менялся с золотистого на розовый, а потом на багряный.
Отец Игнасио поймал себя на том, что гладит высохшей узловатой рукой лежащую у него на коленях растрепанную голову.
— Бедная, — сказал он тихо, — бедная девочка.
Арчи пошевелился. Заходящее солнце било ему в спину и светлые волосы, казалось, были обведены огненным ореолом.
— Кого она увидела, как вы думаете? — жалобно спросил он.
— Себя, — сказал отец Игнасио, — тебя. Нас.
— Вы хотите сказать, за нами никто не шел? Никто нас не преследовал?
— Никто. Только мы. Только мы сами.
Он помолчал.
— Дагор, — сказал он наконец, — демон, которого боятся туземцы. Та тварь, которая росла у вас на груди. Кстати, Арчи, вы опять наглухо застегиваете куртку. Почему?
— Отец Игнасио, не думаете же вы…
— Всего лишь придаток. Почка. Ее можно убрать, и она отрастает вновь.
— Я человек, отец Игнасио, — спокойно сказал юноша. — Такой же, как вы.
— Такой же, как я? Нет. Вы и есть дагор, Арчи. То самое чудовище, которое сопровождало нас всю дорогу. Зачем вы пришли в миссию, Арчи? Не будь вас, мы были бы чисты. Лечили бы туземцев, несли им слово Божье. А вы кинули нас в топку адских страстей, вы играли на струнах похоти, алчности, гордыни… Вы к каждому подбирали свой ключ. Вы истребляли нас по одному.
— Томпсона укусила змея, — напомнил Арчи.
— Ну да. Вы властны даже над малыми тварями лесными. И еще — кто на самом деле убил Элейну, Арчи? Мэри? Или все-таки вы?
— Я любил ее, — тихо сказал юноша.
— И Мэри тоже? — горько спросил священник. — Вам стоило лишь поманить ее пальцем, и она пошла с вами. Что такого вы показали Аттертону, что заставило его бросить все, бросить молодую жену, славу, доброе имя, и уйти навсегда. Откуда у вас такая власть? Дьявольская власть.
— Я дал ему счастье, — сказал Арчи мягко, — я открыл перед ним двери.
— Эти двери ведут в преисподнюю, — сказал священник, — Четыре человека, Арчи, четверо — отданных на растерзание демону, умерших без покаяния. А сколько их было до этого? До того, как вы, умирая от истощения, добрались до миссии? Но я положу этому конец, Арчи.
Он осторожно снял голову девушки со своих колен и встал.
— Не хватайтесь за ваш карабин, Арчи. Он разряжен. Я разрядил его еще там, у костра. А это, — добавил он, извлекая из побуревшей потрепанной рясы блестящий предмет, — это пистолет Аттертона.
— Отец Игнасио, — юноша тоже вскочил, — его детские губы дрогнули, — убийство — тоже грех.
— Значит, это — тот грех, который вы приготовили именно для меня. Я возьму его на душу.
Выстрел, ударивший в грудь Арчи, сотряс и его тело, Арчи пошатнулся и упал на колени, алое пятно спереди на рубахе стало расплываться, расплываться…
— Вы… не понимаете, отец Игнасио, — выталкивал он толчками вместе с кровью, — вы… это чудо, вели…чественное чудо… обладание… покой… золотистый… по… Я не… одинок…никогда… а она… вечный брак… вечный… и нет вины… понимаете?
— Нет. — Сказал отец Игнасио.
Белая, залитая кровью и лучами заходящего солнца фигура сложилась пополам, точно карманный нож и уткнулась головой в траву.
Отец Игнасио постоял над ним, потом взял за руки и, кряхтя, перетащил туда, где лежала Мэри. Положил их бок о бок, точно двух больших кукол и выпрямился.
Лес за его спиной вспыхнул алым и золотым — стайка попугаев, щебеча, уселась на ближайшем дереве и наблюдала, как отец Игнасио, взяв иззубренный топорик, отвалил первый пласт лесной подстилки.
* * *
В синих, вымытых добела солнцем, ветром и морем портовых городах есть места, темные, липкие, грубые, места, куда не решаются заглядывать люди, которым есть что терять.
Но молодой человек, спустившийся по ступенькам, нагнул голову и шагнул в дверной проем.
— Хозяин сказал, что у вас есть что-то для меня? — спросил он, стараясь не обращать внимания на густой жирный запах, казалось, липнувший к его полотняному платью.
Он был младший сын достойного семейства, и его только что услали в колонию из-за нежелательной любви. Он хотел вернуться назад в блеске богатства и славы, а на этой земле и то и другое еще было доступно — впрочем, как и смерть от лихорадки или укуса ядовитого насекомого. Но он был юн и отважен и великодушен. А потому готов терпеть лишения и опасности.
Но здесь он не обнаружил никакой опасности — просто грязный подвал и человек на грязной подстилке, фитиль лампы дергался и коптил, в одно-единственное грязное узкое окошко под потолком билась огромная бабочка.
— Затерянный город? — молодой человек недоверчиво покачал головой.
Его было не так просто обмануть, он получил хорошее образование и перед тем, как оказаться здесь, читал записки путешественников и листал подшивки старых газет в местном клубе, у окна, выходящего на залив, где качались белые мачты.
— Записки лорда Аттертона, — сказал тот, что сидел на матрасе, — они у меня. Карта, рисунки, наброски…
— Но экспедиция Аттертона погибла, — молодой человек недоверчиво покачал головой. — Никто не вернулся.
— Один вернулся. Он принес вот это:
На узловатой ладони лежала статуэтка женщины с жабьей головой. Вставные глаза из желтых камней смотрели в потолок.
— Никогда такого не видел, — сказал молодой человек после долгого молчания.
— Да…
— Значит, затерянный город все-таки существует?
— Затерянный город существует, — подтвердил собеседник. Только теперь молодой человек разглядел, что он очень стар. — Арки над водой, храмы, в которых содержится нечто, недоступное человеку… Прекрасный, величественный город, а там, внутри, в золоте и блеске еще нечто более прекрасное, более величественное… Но туда не пройти одному.
— Нет? — молодой человек пожал плечами. Он и не собирался идти один, у него был слуга, тихий спокойный выносливый человек, и он собирался нанять туземных носильщиков, и охотника…
— Вам нужен проводник.
— Но если есть записная книжка… и карта… Сколько вы просите за них?
— Они останутся у меня. Я позволю вам их скопировать, но они останутся у меня. Тем более, они вам не помогут. Вам нужен кто-то, кто поведет вас туда.
— Вы? — молодой человек недоверчиво покачал головой, — но вы… извините, но…
Он говорил обиняками, испытывая неловкость, свойственную молодым здоровым людям, для которых старость — просто скверная неизлечимая болезнь вроде проказы.
— Нет, не я. Но я могу вам помочь. Подойдите ко мне. Нет, еще ближе.
Хозяин притона услышал за дверью приглушенный шум, короткий вскрик, звук падения.
Он лишь пожал плечами.
Здесь творилось и не такое — через черный ход притона не раз глубокой ночью двое, сгорбившись, уносили третьего, чтобы кинуть его в воды залива, а этот… поскольку такое повторялось уже не раз, он знал, что юноша вскоре встанет и выйдет, впрочем, он будет необычно бледен и выйдет он пошатываясь, со счастливым, пьяным выражением на лице и застывшими, расширенными глазами, но уйдет он живым и на своих ногах. В соседнем подвале подобном этому располагалась опиумная курильня, оттуда выходили люди именно с такими выражениями лиц, так что ничего необычного здесь, опять же не было.
А потом, со временем, придет другой. Из-за этого нет нужды беспокоиться, тем более, что старый постоялец ему неплохо платит.
Эта страна, думал хозяин притона, не надо пытаться ее понять, не надо проникать в ее тайны, они черные и гнилые, они убивают того, кто подошел слишком близко. Лучше сидеть здесь, в портовом переулке, и подсчитывать липкие монеты за стойкой, и видеть, как молодые люди, жаждущие богатства и приключений приходят и уходят, приходят и уходят…
Как хорошо, думал Отец Игнасио, привалившись к стене, и закрыв глаза, как хорошо, какое счастье, золотистый покой… золотистый… ни вины, ни боли… Долго шел я к этому по темным дорогам, и наконец, вот оно, рядом, сверкающее, неизбывное, вечное, то, чем можно делиться, но что невозможно отнять.
Узловатые, но крепкие пальцы пробежались по жесткому сукну, застегивая его на все пуговицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
— Я видела их, видела, отец Игнасио, клянусь, они шли за нами, идут за нами, черные, страшные, это они, они!
— Никто не видел их кроме тебя, Мэри. Только ты.
— Богом клянусь!
— Не клянись Богом, Мэри, — он поднялся на ноги. Она была немногим ниже его; он что же, умалился за время странствий по лесу? А теперь слушай. Ты пойдешь со мной. Вернешься в монастырь. Я напишу письмо настоятельнице. И это все, что я могу для тебя сделать.
— Но я…
— А теперь иди. Позови Арчи. И замкни свои уста, слышишь, ты… просто — скажи ему, пора собираться.
Она побежала к деревьям на краю поляны, оглядываясь через плечо. Он покачал головой, и, наклонившись, стал разбирать скудные пожитки.
* * *
— Мы скоро выйдем из леса, — сказал молодой человек, — я чувствую.
— Надеюсь, — отец Игнасио покачал головой. Особых изменений он не видел, впрочем… — вон там, да.
— Заросшая вырубка. Какое… какое облегчение, отец Игнасио, этот кошмар позади, и мы… — голос его упал до шепота, — отец, что вы сказали Мэри? Она больше не хочет со мной говорить. И мне не нравится, как она смотрит.
— Я сказал ей, что она вернется со мной в монастырь, — сухо сказал отец Игнасио, — и прошу вас, больше не говорить об этом. Ни с ней. Ни со мной.
— Но я только…
— Я не желаю это обсуждать, Арчи.
— Но я обязан. Она…
Он обернулся к Мэри и на его лице, точно в зеркале отразился чужой ужас.
Мэри открыла рот. Она пыталась крикнуть, но изо рта ее вырывались только бессмысленные кудахчущие звуки; дрожащей рукой она указывала куда-то вперед, туда, где за вырубкой, поросшей желтыми цветами, раскачивались ветви.
— Мэри! — молодой человек повернулся к ней, схватил за плечи. — Мэри!
Она молчала, оседая в его руках, точно фигурка из воска, зрачки ушли под лоб, видны были лишь закатившиеся белые глаза.
— Мэри, что там? Что ты увидела?
Она тоненько взвизгнула и осела. Отец Игнасио с ужасом увидел, как на юбке ее расплывается мокрое пятно.
— Мэри!
Арчи положил ее, ставшую неожиданно тяжелой на землю, и снял с плеча карабин. Отец Игнасио следил за вороненым стволом — право-лево, право-лево.
Систола-диастола, систола-диастола.
— Ты слышал что-нибудь? — спросил он Арчи шепотом.
Тот покачал головой.
— Ничего. Только бабочки.
— Бабочки…
Он всматривался в переплетение ветвей, пятна, пятна… некоторые двигаются, некоторые нет… мессмерическое движение пятен, от которого кружится голова. Теплый хаос, из которого прорастает безумие.
— Нет. Ничего. Что ты видела, Мэри? Мэри! Что с ней, отец Игнасио, что с ней?
— Она мертва, — медленно сказал отец Игнасио, склонившись над девушкой.
— Мертва? Но как же? Почему?
Отец Игнасио поднял голову и поглядел в лицо молодому человеку выцветшими глазами в ободках воспаленных век
— От страха, я полагаю, — сказал он.
* * *
Арчи опустился на корточки, и протянул было дрожащие пальцы к бледному лицу, но отец Игнасио оттолкнул его с такой яростью, словно прикосновение этих пальцев несло с собой опасность. Они так и сидели рядом, молча, а солнце все ползло по небу, невидимое сквозь кроны, и лишь свет вокруг менялся с золотистого на розовый, а потом на багряный.
Отец Игнасио поймал себя на том, что гладит высохшей узловатой рукой лежащую у него на коленях растрепанную голову.
— Бедная, — сказал он тихо, — бедная девочка.
Арчи пошевелился. Заходящее солнце било ему в спину и светлые волосы, казалось, были обведены огненным ореолом.
— Кого она увидела, как вы думаете? — жалобно спросил он.
— Себя, — сказал отец Игнасио, — тебя. Нас.
— Вы хотите сказать, за нами никто не шел? Никто нас не преследовал?
— Никто. Только мы. Только мы сами.
Он помолчал.
— Дагор, — сказал он наконец, — демон, которого боятся туземцы. Та тварь, которая росла у вас на груди. Кстати, Арчи, вы опять наглухо застегиваете куртку. Почему?
— Отец Игнасио, не думаете же вы…
— Всего лишь придаток. Почка. Ее можно убрать, и она отрастает вновь.
— Я человек, отец Игнасио, — спокойно сказал юноша. — Такой же, как вы.
— Такой же, как я? Нет. Вы и есть дагор, Арчи. То самое чудовище, которое сопровождало нас всю дорогу. Зачем вы пришли в миссию, Арчи? Не будь вас, мы были бы чисты. Лечили бы туземцев, несли им слово Божье. А вы кинули нас в топку адских страстей, вы играли на струнах похоти, алчности, гордыни… Вы к каждому подбирали свой ключ. Вы истребляли нас по одному.
— Томпсона укусила змея, — напомнил Арчи.
— Ну да. Вы властны даже над малыми тварями лесными. И еще — кто на самом деле убил Элейну, Арчи? Мэри? Или все-таки вы?
— Я любил ее, — тихо сказал юноша.
— И Мэри тоже? — горько спросил священник. — Вам стоило лишь поманить ее пальцем, и она пошла с вами. Что такого вы показали Аттертону, что заставило его бросить все, бросить молодую жену, славу, доброе имя, и уйти навсегда. Откуда у вас такая власть? Дьявольская власть.
— Я дал ему счастье, — сказал Арчи мягко, — я открыл перед ним двери.
— Эти двери ведут в преисподнюю, — сказал священник, — Четыре человека, Арчи, четверо — отданных на растерзание демону, умерших без покаяния. А сколько их было до этого? До того, как вы, умирая от истощения, добрались до миссии? Но я положу этому конец, Арчи.
Он осторожно снял голову девушки со своих колен и встал.
— Не хватайтесь за ваш карабин, Арчи. Он разряжен. Я разрядил его еще там, у костра. А это, — добавил он, извлекая из побуревшей потрепанной рясы блестящий предмет, — это пистолет Аттертона.
— Отец Игнасио, — юноша тоже вскочил, — его детские губы дрогнули, — убийство — тоже грех.
— Значит, это — тот грех, который вы приготовили именно для меня. Я возьму его на душу.
Выстрел, ударивший в грудь Арчи, сотряс и его тело, Арчи пошатнулся и упал на колени, алое пятно спереди на рубахе стало расплываться, расплываться…
— Вы… не понимаете, отец Игнасио, — выталкивал он толчками вместе с кровью, — вы… это чудо, вели…чественное чудо… обладание… покой… золотистый… по… Я не… одинок…никогда… а она… вечный брак… вечный… и нет вины… понимаете?
— Нет. — Сказал отец Игнасио.
Белая, залитая кровью и лучами заходящего солнца фигура сложилась пополам, точно карманный нож и уткнулась головой в траву.
Отец Игнасио постоял над ним, потом взял за руки и, кряхтя, перетащил туда, где лежала Мэри. Положил их бок о бок, точно двух больших кукол и выпрямился.
Лес за его спиной вспыхнул алым и золотым — стайка попугаев, щебеча, уселась на ближайшем дереве и наблюдала, как отец Игнасио, взяв иззубренный топорик, отвалил первый пласт лесной подстилки.
* * *
В синих, вымытых добела солнцем, ветром и морем портовых городах есть места, темные, липкие, грубые, места, куда не решаются заглядывать люди, которым есть что терять.
Но молодой человек, спустившийся по ступенькам, нагнул голову и шагнул в дверной проем.
— Хозяин сказал, что у вас есть что-то для меня? — спросил он, стараясь не обращать внимания на густой жирный запах, казалось, липнувший к его полотняному платью.
Он был младший сын достойного семейства, и его только что услали в колонию из-за нежелательной любви. Он хотел вернуться назад в блеске богатства и славы, а на этой земле и то и другое еще было доступно — впрочем, как и смерть от лихорадки или укуса ядовитого насекомого. Но он был юн и отважен и великодушен. А потому готов терпеть лишения и опасности.
Но здесь он не обнаружил никакой опасности — просто грязный подвал и человек на грязной подстилке, фитиль лампы дергался и коптил, в одно-единственное грязное узкое окошко под потолком билась огромная бабочка.
— Затерянный город? — молодой человек недоверчиво покачал головой.
Его было не так просто обмануть, он получил хорошее образование и перед тем, как оказаться здесь, читал записки путешественников и листал подшивки старых газет в местном клубе, у окна, выходящего на залив, где качались белые мачты.
— Записки лорда Аттертона, — сказал тот, что сидел на матрасе, — они у меня. Карта, рисунки, наброски…
— Но экспедиция Аттертона погибла, — молодой человек недоверчиво покачал головой. — Никто не вернулся.
— Один вернулся. Он принес вот это:
На узловатой ладони лежала статуэтка женщины с жабьей головой. Вставные глаза из желтых камней смотрели в потолок.
— Никогда такого не видел, — сказал молодой человек после долгого молчания.
— Да…
— Значит, затерянный город все-таки существует?
— Затерянный город существует, — подтвердил собеседник. Только теперь молодой человек разглядел, что он очень стар. — Арки над водой, храмы, в которых содержится нечто, недоступное человеку… Прекрасный, величественный город, а там, внутри, в золоте и блеске еще нечто более прекрасное, более величественное… Но туда не пройти одному.
— Нет? — молодой человек пожал плечами. Он и не собирался идти один, у него был слуга, тихий спокойный выносливый человек, и он собирался нанять туземных носильщиков, и охотника…
— Вам нужен проводник.
— Но если есть записная книжка… и карта… Сколько вы просите за них?
— Они останутся у меня. Я позволю вам их скопировать, но они останутся у меня. Тем более, они вам не помогут. Вам нужен кто-то, кто поведет вас туда.
— Вы? — молодой человек недоверчиво покачал головой, — но вы… извините, но…
Он говорил обиняками, испытывая неловкость, свойственную молодым здоровым людям, для которых старость — просто скверная неизлечимая болезнь вроде проказы.
— Нет, не я. Но я могу вам помочь. Подойдите ко мне. Нет, еще ближе.
Хозяин притона услышал за дверью приглушенный шум, короткий вскрик, звук падения.
Он лишь пожал плечами.
Здесь творилось и не такое — через черный ход притона не раз глубокой ночью двое, сгорбившись, уносили третьего, чтобы кинуть его в воды залива, а этот… поскольку такое повторялось уже не раз, он знал, что юноша вскоре встанет и выйдет, впрочем, он будет необычно бледен и выйдет он пошатываясь, со счастливым, пьяным выражением на лице и застывшими, расширенными глазами, но уйдет он живым и на своих ногах. В соседнем подвале подобном этому располагалась опиумная курильня, оттуда выходили люди именно с такими выражениями лиц, так что ничего необычного здесь, опять же не было.
А потом, со временем, придет другой. Из-за этого нет нужды беспокоиться, тем более, что старый постоялец ему неплохо платит.
Эта страна, думал хозяин притона, не надо пытаться ее понять, не надо проникать в ее тайны, они черные и гнилые, они убивают того, кто подошел слишком близко. Лучше сидеть здесь, в портовом переулке, и подсчитывать липкие монеты за стойкой, и видеть, как молодые люди, жаждущие богатства и приключений приходят и уходят, приходят и уходят…
Как хорошо, думал Отец Игнасио, привалившись к стене, и закрыв глаза, как хорошо, какое счастье, золотистый покой… золотистый… ни вины, ни боли… Долго шел я к этому по темным дорогам, и наконец, вот оно, рядом, сверкающее, неизбывное, вечное, то, чем можно делиться, но что невозможно отнять.
Узловатые, но крепкие пальцы пробежались по жесткому сукну, застегивая его на все пуговицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10