– Я бы даже, заметил, что главных претендентов! И это, Елизавета Андреевна, еще не весь вопрос…
Она думала, как лучше, не отталкивая от себя, все же удерживать на расстоянии стареющего ловеласа.
– Вот и чудно! – кивнул Пронин на нетронутый ею кофе. – Холодный он тоже хорош, но мне по сердцу все-таки горячий!
Ловким движением директор распечатал коробку, изящно выхватил из фигурной формочки конфету, раскусил так, чтобы наполнявший ее ликер оказался нетронутым. Протянул…
Елизавета Андреевна смутилась, но конфету все-таки взяла.
– И в чем же, Василий Иванович, состоит вторая часть вопроса? – она посмотрела в глаза директору.
– Совет директоров, который я имею честь возглавлять, решил возродить добрые традиции шефства над нашей немировской школой. Но только не по-советски, над всеми скопом, а лишь над избранными, подающими надежду старшеклассниками, – Пронин высосал из новой конфеты ликер и облизнул губы. – Уже в этом году пять счастливчиков поедут отдыхать за счет мясокомбината в Краснодарский край, на море. Представляете, целый месяц нежиться на золотых песках и лазурных волнах! Под щедрым южным солнцем!
– Представляю… – Елизавета Андреевна едва удержалась, чтобы не расплакаться. – И претенденты, естественно, еще не определены?
– Разумеется, нет! И вот еще, со следующего учебного года мы выберем стипендиатов, которых станем готовить для учебы в ВУЗе. За счет предприятия. Надо жить завтрашним днем, готовить квалифицированные кадры на будущее.
Ей на мгновение показалось, что напротив сидит не похотливый стареющий бывший партаппаратчик, а предлагающий заключить сделку сатана, которого она видела на афише «Конца Света». Искуситель, кому доподлинно известны ее сомнения, страхи и тайные желания…
– Поедемте, Василий Иванович. – Она посмотрела на дно кофейной чашки. – Не то обеденное время закончится.
– У вас действительно трезвый и очень верный взгляд. Да и прежний образ жизни еще написан на вашем лице. – Пронин поднялся с кресла и галантно подал руку. – Поверьте, Елизавета Андреевна, мне бы очень не хотелось увидеть на нем следы коммуналки. Они ох как прилипчивы: раз появятся, так никакими кремами и лосьонами не вывести, словно яд, сразу в кровь проникают.
* * *
По давно заведенному правилу, в шесть часов вечера 24 апреля Сергей Олегович купил пару красных гвоздик и пошел туда, где трагически погиб его лучший ученик, «прометеевец» Федор Красносельских. Снегов никогда не считал его самоубийцей, твердо зная, что Федя был убит, и эта смерть оказалась очень выгодной многим. Тогда история с «покончившим с собой» школьником стала настоящим подарком для власти: близилась московская олимпиада, и партийному начальству требовалось отчитаться об успешной борьбе с пережитками. Журналисты быстренько окрестили этот случай «старообрядческим изуверством», а над Фединым отцом, бывшим главой незарегистрированной церковной общины, был проведен показательный судебный процесс. Чего стоили одни заголовки районных и областных газет: «Кто заставил умереть комсомольца?», «Остановить религиозный террор в семьях!», «Беспоповцы толкнули Прометея в петлю!»
К вечеру в Парке культуры и отдыха оказалось на удивление многолюдно. Пусть еще не работали аттракционы, не открылся питейный бар «Карусели», не появились заваленные шоколадными плитками и жареными пирожками лотки, но на запущенных аллеях пригретые солнышком немировские обыватели уже примеривались к предстоящему лету. Сергей Олегович подошел к барельефу памяти. Застывшие в предсмертных муках красногвардейцы теперь показались ему пленниками Дантовского ада, обреченными безнадежно прорываться сквозь непроницаемую бетонную скорлупу.
Мы были там, – мне страшно этих строк, – Где тени в недрах ледяного слоя Сквозят глубоко, как в стекле сучок. Одни лежат, другие вмерзли стоя…
Услышав за спиной строфы из «Божественной комедии», Снегов вздрогнул, но не обернулся.
– Зачем пришел? – он ссутулился и опустил голову ниже. – Не стоило в этот день тебе здесь появляться.
– Все-таки исполнилось двадцать лет, – подошедший мужчина положил руку на плечо Снегова. – Здравствуй, Учитель!
– Здравствуй, Борис.
– Пойдемте, Сергей Олегович, помянем «Прометея».
Они вышли на маленькую полянку за барельефом и остановились у большой стройной березы, с верхних веток которой кое-где еще свисали белые капроновые ленточки – привязанные на память выпускные банты одноклассниц.
– Береза как подтянулась! Тогда, в восьмидесятом, совсем малюсенькой была, – Борис провел ладонью по морщинистому стволу. – Как только под Федькой не сломалась!
Он вытащил из бокового кармана куртки фляжку с водкой и протянул Снегову.
– Послушай, Заря, – сделав большой глоток, Сергей Олегович возвратил фляжку ученику, – ты веришь, что Федя покончил с собой?
– Не верю, а знаю! – Борис вылил оставшуюся во фляжке водку на ствол березы. – Прометей сгорел на хворосте, заботливо припасенном тобою, Учитель!
– Я учил вас постигать и ценить истину, видеть подлинное, а не кажущееся, – Снегов достал папиросу из старинного портсигара, украшенного головами горгон. – Прикасаться к жизни и проникать в ее суть…
– Вот Прометей однажды и увидел подлинное, – Борис тоже закурил. – У тебя, Учитель, неспроста горгоны на портсигаре. «Узрев запретное – умри!» – не о том ли говорят их безумные глаза?
Сергей Олегович небрежно махнул рукой:
– Какие там умыслы… Еще в Перестройку выменял портсигар на водочные талоны. Всю жизнь хотел иметь вещицу из «серебряного века», а тут такая удача!
– Видите, – усмехнулся Борис, – Леночке Лаптевой в далеком восьмидесятом тоже очень хотелось иметь модные джины. Только где их в Немирове взять? Да и в Перми, на «балке», они стоили не меньше трех сотен. – Он обошел вокруг учителя и встал напротив. – Мой отец, если помните, тогда в загранку на сухогрузах ходил и как раз той весной привез мне «Монтану».
– Она отдалась тебе за джинсы… – Снегов погладил березу словно живую. – Ты же знал, Федя боготворил Леночку. Иначе как «лапочка» ее и не называл. Любил он ее… За что так с Федей? Вы же товарищами были!
– Полно вам, Сергей Олегович! Не место здесь выспренним словам! – Заря ударил кулаком по березе. – По собственной глупости Прометей удавился. Но именно вы лелеяли в нас поэтическое чутье жизни, пестовали болезненный трепет перед внутренним миром, чистотой помыслов! На протяжении трех лет постоянно твердили о необходимости приносить «священную жертву» каждым часом, каждым чувством своей жизни!
– Я хотел, чтобы вы стали Творцами…
– Живущий по забытым книгам неудачник. Вот кем ты был и кем навсегда остался! – Заря неожиданно расхохотался в лицо. – Поэтому двадцать лет назад я положил конец твоему истлевшему от старости мирку! Лучший ученик, подобно Учителю, бредивший Блоком и Данте, удавился на вот этой березе! На том месте, где его недоступная Прекрасная Дама открылась ему обыкновенной шлюхой, трахающейся за импортную тряпку! Чем не «Священная Жертва»?
– Ты до сих пор так и не понял, какой ты подлец! – Снегов со всей силы ударил Бориса портсигаром по лицу.
На разбитой щеке показалась тонкая струйка крови. Пробежав по подбородку, скользнула вниз, в землю, к пробуждающимся корням березы.
– Вот и еще на том же месте принесена «Священная Жертва»! – Борис вырвал из рук Снегова серебряный портсигар с головами горгон. – Я приму этот удар как последнее посвящение Учителя!
Глава 18
ДИСКОТЕКА В СТИЛЕ ВУДУ
Цепляясь за ветви сосен, солнце медлило с закатом, играло, разбивая набегающий сумрак яркими пятнами. Так бывает весной: дневное светило уходит за горизонт, а заблудившиеся лучи все еще продолжают жить угасающим солнечным эхом…
Дома Ивану с трудом удалось отпроситься заночевать у вымышленного товарища. Выйдя окольными путями за город, он пошел по старой кладбищенской дороге, которую местные жители называли почему-то «золотой россыпью».
Пройдя несколько сотен метров, Иван ощутил вокруг себя пугающую холодную пустоту. Остановился, затаил дыхание, стараясь услышать стремительно сгущавшиеся сумерки. Из придорожных низин тянуло сыростью и кладбищенской тоской, заставляющей сторониться обочин и держаться середины дороги. Где-то рядом ухнул филин. Иван вздрогнул. Может, пока не поздно, стоит вернуться? Потоптался по гравию, с тревогой наблюдая, как в вышине меркнут фиолетовые оттенки и на весеннее небо наползает непроглядно черная, почти зимняя мгла.
Уйти – значит надолго здесь застрять. Без этих денег вырваться из Немирова невозможно… Иван посмотрел на завораживающую ледяным холодом сияющую звездную бездну. Значит, новая жизнь должна родиться на кладбище, раз прежняя тоже оборвалась на нем… Он наглухо застегнул куртку и надел кастет. Теперь готов к любой неожиданной встрече!
Ближе к часовне дорога стала подниматься вверх, кладбищенский лес редел, деревья становились низкими и чахлыми, словно эта земля подверглась радиоактивному или химическому загрязнению. Тихое и неподвижное днем, после заката кладбище словно пробуждало в своих недрах дремавшие силы, и они рвались из потаенных глубин через несмолкающий шепот ключей, или надсадно ныли, выкарабкиваясь из земли через треснувшие иссохшие стволы умирающих деревьев.
Вот и часовня! Тревожнее забилось сердце, и ему в ответ Иван почувствовал, как сдавливает обожженные пальцы нагретый теплом кастет. Царившие вокруг часовни странный шум и мелькание огней Ивана не испугали, а придали решительности. Если бы засаду решили устроить, залегли бы в дозор… Он пытался разглядеть происходящее возле танцующих в ночи ярких языков пламени… Или у старшеклассников опять вечеринка в стиле вуду?.. Наверняка, кто-то из них и закладывает в тайник дурь.
Первое, что он услышал отчетливо, была пронзительная песня Агутина, несущаяся из переносного кассетного магнитофона:
Все так, как всегда, просто счастье и беда,
Но кто-то скажет: «Не везет – пропащая душа…»
Иван еще раз вспомнил о рассказе Алешки про «школьных шаманов» и снова пожалел, что не сдержался на хуторе, жестоко обидев его. «Ничего, придет время, и тебе помогу выбраться из Немирова, – прошептал Храмов, продираясь сквозь колючие заросли шиповника к вросшему в землю остову часовни. – «Тогда отыщешь и неформалов себе по вкусу, и «Арию» на концерте живьем слопаешь».
Он стремительно обогнул остатки чугунной ограды и, опасаясь быть замеченным тусующимися возле входа в часовню, по-пластунски нырнул в еле заметный проем подвала.
Пахло прелой листвой и гниющим деревом. Кирпичные стены густо набухали мхом. Густые заросли в темноте казались нескончаемым барельефом. Иван с трудом развернулся и прополз к противоположной стене. Здесь подвал был доверху завален землей и мусором, зато теперь было легко и удобно следить за происходящим вокруг горящего костра. Судя по неровному смеху, повсеместно раздававшимся девичьему визгу и грубым восклицаниям разогретых вином парней, вечеринка в полном разгаре…
А это еще кто? Иван присмотрелся к странным, угловато-скованным движениям одиноко танцующей девушки. Яркий свет костра упал на оцепеневшее девичье лицо. Девушка повернулась к часовне, и взгляд Ивана встретился с блуждающими, безумными глазами одноклассницы, «заучки» Лены Затеевой. Холодная дрожь пробежала по его спине. Неужели пятерка по поведению и расположение директора впрямь этого стоят?!
Музыка оборвалась внезапно. Из глубины леса послышался бой барабанов, под нарастающие раскаты к костру вышел человек в спортивном костюме и надетой на лицо маске недремлющей в ночи совы. Мужчина оглядел собравшихся и, резко вскинув вверх руки, возвестил:
– Poteau mitan! Дорога духов ждет! Боги жаждут ваших тел!
По его команде возле костра вкопали большой кол, а близлежащую землю стали обильно посыпать мукой, поверх которой раскидывали взятые с мясокомбината внутренности убитых животных. По кругу передавалась бутылка, и каждый причастившийся из нее тут же срывался в безудержный, необузданный пляс. Одержимость нарастала, танцующие срывали с себя одежды и прыгали через костер, вновь и вновь предавались неистовым содроганиям. Когда порожденная ночными плясками страсть слилась с барабанными ритмами, а лихорадочные судороги тел соединились в почти синхронные движения, тогда разлитое в воздухе возбуждение накрыло танцующих людей, выплескиваясь из них яростным кличем:
– Пе-ту-ха! Пе-ту-ха! Пе-ту-ха!
Иван не успел разглядеть, как в руках «совы» оказалась птица, но совершенно отчетливо почуял, как под возбужденные крики и ритмичное хлопанье в ладоши собравшихся ломались петушиные лапы и крылья, а на вкопанный подле костра кол лилась припасенная загодя жертвенная кровь.
Иван осторожно подался вперед и тут же отпрянул. Человек в совиной маске заметил в подвале движение и, развернувшись туда, одним ударом длинного широкого ножа снес голову трепыхавшейся птице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Она думала, как лучше, не отталкивая от себя, все же удерживать на расстоянии стареющего ловеласа.
– Вот и чудно! – кивнул Пронин на нетронутый ею кофе. – Холодный он тоже хорош, но мне по сердцу все-таки горячий!
Ловким движением директор распечатал коробку, изящно выхватил из фигурной формочки конфету, раскусил так, чтобы наполнявший ее ликер оказался нетронутым. Протянул…
Елизавета Андреевна смутилась, но конфету все-таки взяла.
– И в чем же, Василий Иванович, состоит вторая часть вопроса? – она посмотрела в глаза директору.
– Совет директоров, который я имею честь возглавлять, решил возродить добрые традиции шефства над нашей немировской школой. Но только не по-советски, над всеми скопом, а лишь над избранными, подающими надежду старшеклассниками, – Пронин высосал из новой конфеты ликер и облизнул губы. – Уже в этом году пять счастливчиков поедут отдыхать за счет мясокомбината в Краснодарский край, на море. Представляете, целый месяц нежиться на золотых песках и лазурных волнах! Под щедрым южным солнцем!
– Представляю… – Елизавета Андреевна едва удержалась, чтобы не расплакаться. – И претенденты, естественно, еще не определены?
– Разумеется, нет! И вот еще, со следующего учебного года мы выберем стипендиатов, которых станем готовить для учебы в ВУЗе. За счет предприятия. Надо жить завтрашним днем, готовить квалифицированные кадры на будущее.
Ей на мгновение показалось, что напротив сидит не похотливый стареющий бывший партаппаратчик, а предлагающий заключить сделку сатана, которого она видела на афише «Конца Света». Искуситель, кому доподлинно известны ее сомнения, страхи и тайные желания…
– Поедемте, Василий Иванович. – Она посмотрела на дно кофейной чашки. – Не то обеденное время закончится.
– У вас действительно трезвый и очень верный взгляд. Да и прежний образ жизни еще написан на вашем лице. – Пронин поднялся с кресла и галантно подал руку. – Поверьте, Елизавета Андреевна, мне бы очень не хотелось увидеть на нем следы коммуналки. Они ох как прилипчивы: раз появятся, так никакими кремами и лосьонами не вывести, словно яд, сразу в кровь проникают.
* * *
По давно заведенному правилу, в шесть часов вечера 24 апреля Сергей Олегович купил пару красных гвоздик и пошел туда, где трагически погиб его лучший ученик, «прометеевец» Федор Красносельских. Снегов никогда не считал его самоубийцей, твердо зная, что Федя был убит, и эта смерть оказалась очень выгодной многим. Тогда история с «покончившим с собой» школьником стала настоящим подарком для власти: близилась московская олимпиада, и партийному начальству требовалось отчитаться об успешной борьбе с пережитками. Журналисты быстренько окрестили этот случай «старообрядческим изуверством», а над Фединым отцом, бывшим главой незарегистрированной церковной общины, был проведен показательный судебный процесс. Чего стоили одни заголовки районных и областных газет: «Кто заставил умереть комсомольца?», «Остановить религиозный террор в семьях!», «Беспоповцы толкнули Прометея в петлю!»
К вечеру в Парке культуры и отдыха оказалось на удивление многолюдно. Пусть еще не работали аттракционы, не открылся питейный бар «Карусели», не появились заваленные шоколадными плитками и жареными пирожками лотки, но на запущенных аллеях пригретые солнышком немировские обыватели уже примеривались к предстоящему лету. Сергей Олегович подошел к барельефу памяти. Застывшие в предсмертных муках красногвардейцы теперь показались ему пленниками Дантовского ада, обреченными безнадежно прорываться сквозь непроницаемую бетонную скорлупу.
Мы были там, – мне страшно этих строк, – Где тени в недрах ледяного слоя Сквозят глубоко, как в стекле сучок. Одни лежат, другие вмерзли стоя…
Услышав за спиной строфы из «Божественной комедии», Снегов вздрогнул, но не обернулся.
– Зачем пришел? – он ссутулился и опустил голову ниже. – Не стоило в этот день тебе здесь появляться.
– Все-таки исполнилось двадцать лет, – подошедший мужчина положил руку на плечо Снегова. – Здравствуй, Учитель!
– Здравствуй, Борис.
– Пойдемте, Сергей Олегович, помянем «Прометея».
Они вышли на маленькую полянку за барельефом и остановились у большой стройной березы, с верхних веток которой кое-где еще свисали белые капроновые ленточки – привязанные на память выпускные банты одноклассниц.
– Береза как подтянулась! Тогда, в восьмидесятом, совсем малюсенькой была, – Борис провел ладонью по морщинистому стволу. – Как только под Федькой не сломалась!
Он вытащил из бокового кармана куртки фляжку с водкой и протянул Снегову.
– Послушай, Заря, – сделав большой глоток, Сергей Олегович возвратил фляжку ученику, – ты веришь, что Федя покончил с собой?
– Не верю, а знаю! – Борис вылил оставшуюся во фляжке водку на ствол березы. – Прометей сгорел на хворосте, заботливо припасенном тобою, Учитель!
– Я учил вас постигать и ценить истину, видеть подлинное, а не кажущееся, – Снегов достал папиросу из старинного портсигара, украшенного головами горгон. – Прикасаться к жизни и проникать в ее суть…
– Вот Прометей однажды и увидел подлинное, – Борис тоже закурил. – У тебя, Учитель, неспроста горгоны на портсигаре. «Узрев запретное – умри!» – не о том ли говорят их безумные глаза?
Сергей Олегович небрежно махнул рукой:
– Какие там умыслы… Еще в Перестройку выменял портсигар на водочные талоны. Всю жизнь хотел иметь вещицу из «серебряного века», а тут такая удача!
– Видите, – усмехнулся Борис, – Леночке Лаптевой в далеком восьмидесятом тоже очень хотелось иметь модные джины. Только где их в Немирове взять? Да и в Перми, на «балке», они стоили не меньше трех сотен. – Он обошел вокруг учителя и встал напротив. – Мой отец, если помните, тогда в загранку на сухогрузах ходил и как раз той весной привез мне «Монтану».
– Она отдалась тебе за джинсы… – Снегов погладил березу словно живую. – Ты же знал, Федя боготворил Леночку. Иначе как «лапочка» ее и не называл. Любил он ее… За что так с Федей? Вы же товарищами были!
– Полно вам, Сергей Олегович! Не место здесь выспренним словам! – Заря ударил кулаком по березе. – По собственной глупости Прометей удавился. Но именно вы лелеяли в нас поэтическое чутье жизни, пестовали болезненный трепет перед внутренним миром, чистотой помыслов! На протяжении трех лет постоянно твердили о необходимости приносить «священную жертву» каждым часом, каждым чувством своей жизни!
– Я хотел, чтобы вы стали Творцами…
– Живущий по забытым книгам неудачник. Вот кем ты был и кем навсегда остался! – Заря неожиданно расхохотался в лицо. – Поэтому двадцать лет назад я положил конец твоему истлевшему от старости мирку! Лучший ученик, подобно Учителю, бредивший Блоком и Данте, удавился на вот этой березе! На том месте, где его недоступная Прекрасная Дама открылась ему обыкновенной шлюхой, трахающейся за импортную тряпку! Чем не «Священная Жертва»?
– Ты до сих пор так и не понял, какой ты подлец! – Снегов со всей силы ударил Бориса портсигаром по лицу.
На разбитой щеке показалась тонкая струйка крови. Пробежав по подбородку, скользнула вниз, в землю, к пробуждающимся корням березы.
– Вот и еще на том же месте принесена «Священная Жертва»! – Борис вырвал из рук Снегова серебряный портсигар с головами горгон. – Я приму этот удар как последнее посвящение Учителя!
Глава 18
ДИСКОТЕКА В СТИЛЕ ВУДУ
Цепляясь за ветви сосен, солнце медлило с закатом, играло, разбивая набегающий сумрак яркими пятнами. Так бывает весной: дневное светило уходит за горизонт, а заблудившиеся лучи все еще продолжают жить угасающим солнечным эхом…
Дома Ивану с трудом удалось отпроситься заночевать у вымышленного товарища. Выйдя окольными путями за город, он пошел по старой кладбищенской дороге, которую местные жители называли почему-то «золотой россыпью».
Пройдя несколько сотен метров, Иван ощутил вокруг себя пугающую холодную пустоту. Остановился, затаил дыхание, стараясь услышать стремительно сгущавшиеся сумерки. Из придорожных низин тянуло сыростью и кладбищенской тоской, заставляющей сторониться обочин и держаться середины дороги. Где-то рядом ухнул филин. Иван вздрогнул. Может, пока не поздно, стоит вернуться? Потоптался по гравию, с тревогой наблюдая, как в вышине меркнут фиолетовые оттенки и на весеннее небо наползает непроглядно черная, почти зимняя мгла.
Уйти – значит надолго здесь застрять. Без этих денег вырваться из Немирова невозможно… Иван посмотрел на завораживающую ледяным холодом сияющую звездную бездну. Значит, новая жизнь должна родиться на кладбище, раз прежняя тоже оборвалась на нем… Он наглухо застегнул куртку и надел кастет. Теперь готов к любой неожиданной встрече!
Ближе к часовне дорога стала подниматься вверх, кладбищенский лес редел, деревья становились низкими и чахлыми, словно эта земля подверглась радиоактивному или химическому загрязнению. Тихое и неподвижное днем, после заката кладбище словно пробуждало в своих недрах дремавшие силы, и они рвались из потаенных глубин через несмолкающий шепот ключей, или надсадно ныли, выкарабкиваясь из земли через треснувшие иссохшие стволы умирающих деревьев.
Вот и часовня! Тревожнее забилось сердце, и ему в ответ Иван почувствовал, как сдавливает обожженные пальцы нагретый теплом кастет. Царившие вокруг часовни странный шум и мелькание огней Ивана не испугали, а придали решительности. Если бы засаду решили устроить, залегли бы в дозор… Он пытался разглядеть происходящее возле танцующих в ночи ярких языков пламени… Или у старшеклассников опять вечеринка в стиле вуду?.. Наверняка, кто-то из них и закладывает в тайник дурь.
Первое, что он услышал отчетливо, была пронзительная песня Агутина, несущаяся из переносного кассетного магнитофона:
Все так, как всегда, просто счастье и беда,
Но кто-то скажет: «Не везет – пропащая душа…»
Иван еще раз вспомнил о рассказе Алешки про «школьных шаманов» и снова пожалел, что не сдержался на хуторе, жестоко обидев его. «Ничего, придет время, и тебе помогу выбраться из Немирова, – прошептал Храмов, продираясь сквозь колючие заросли шиповника к вросшему в землю остову часовни. – «Тогда отыщешь и неформалов себе по вкусу, и «Арию» на концерте живьем слопаешь».
Он стремительно обогнул остатки чугунной ограды и, опасаясь быть замеченным тусующимися возле входа в часовню, по-пластунски нырнул в еле заметный проем подвала.
Пахло прелой листвой и гниющим деревом. Кирпичные стены густо набухали мхом. Густые заросли в темноте казались нескончаемым барельефом. Иван с трудом развернулся и прополз к противоположной стене. Здесь подвал был доверху завален землей и мусором, зато теперь было легко и удобно следить за происходящим вокруг горящего костра. Судя по неровному смеху, повсеместно раздававшимся девичьему визгу и грубым восклицаниям разогретых вином парней, вечеринка в полном разгаре…
А это еще кто? Иван присмотрелся к странным, угловато-скованным движениям одиноко танцующей девушки. Яркий свет костра упал на оцепеневшее девичье лицо. Девушка повернулась к часовне, и взгляд Ивана встретился с блуждающими, безумными глазами одноклассницы, «заучки» Лены Затеевой. Холодная дрожь пробежала по его спине. Неужели пятерка по поведению и расположение директора впрямь этого стоят?!
Музыка оборвалась внезапно. Из глубины леса послышался бой барабанов, под нарастающие раскаты к костру вышел человек в спортивном костюме и надетой на лицо маске недремлющей в ночи совы. Мужчина оглядел собравшихся и, резко вскинув вверх руки, возвестил:
– Poteau mitan! Дорога духов ждет! Боги жаждут ваших тел!
По его команде возле костра вкопали большой кол, а близлежащую землю стали обильно посыпать мукой, поверх которой раскидывали взятые с мясокомбината внутренности убитых животных. По кругу передавалась бутылка, и каждый причастившийся из нее тут же срывался в безудержный, необузданный пляс. Одержимость нарастала, танцующие срывали с себя одежды и прыгали через костер, вновь и вновь предавались неистовым содроганиям. Когда порожденная ночными плясками страсть слилась с барабанными ритмами, а лихорадочные судороги тел соединились в почти синхронные движения, тогда разлитое в воздухе возбуждение накрыло танцующих людей, выплескиваясь из них яростным кличем:
– Пе-ту-ха! Пе-ту-ха! Пе-ту-ха!
Иван не успел разглядеть, как в руках «совы» оказалась птица, но совершенно отчетливо почуял, как под возбужденные крики и ритмичное хлопанье в ладоши собравшихся ломались петушиные лапы и крылья, а на вкопанный подле костра кол лилась припасенная загодя жертвенная кровь.
Иван осторожно подался вперед и тут же отпрянул. Человек в совиной маске заметил в подвале движение и, развернувшись туда, одним ударом длинного широкого ножа снес голову трепыхавшейся птице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32