Они с Михелем лежали рядом и согревали друг друга. Лизе-Лотта рассказывала ему бесконечные истории… Читала на память уже знакомого ему Гете. Англичан Шекспира, Шелли и Байрона. Запрещенного Гейне. Какое значение имели теперь запреты? Она была уверена, что они с мальчиком все равно погибнут. Так пусть он хотя бы получит удовольствие. То, что недоступно его сверстникам в свободной Германии – стихи Гейне!
Аарон целые дни пропадал в больнице. Возвращался измученный и молчаливый. У него совсем не было лекарств. Люди умирали десятками. Он ничем не мог облегчить их страдания! Он, врач! А возвращаясь – он видел страдания своей семьи.
Эстер работала на каком-то заводе и потому могла выходить за пределы территории гетто. Несмотря на то, что колонну евреев на завод и обратно препровождали охранники с собаками, Эстер умудрялась «вести коммерцию» и как-то где-то добывать кое-какие продукты.
Мордехай дни и ночи просиживал с другими пожилыми религиозными мужчинами у раввина. Они молились или вели нескончаемые разговоры о воле Божьей и о том, как следует ее принимать праведному иудею.
Голда крутилась по хозяйству… Хотя хозяйства-то никакого у нее не было! Но она помогала приготовить приносимые Эстер продукты, чтобы сделать их если не вкусными, то хотя бы съедобными. А в свободное время навещала знакомых, ухаживала за больными, за осиротевшими детьми. Проводить дни в бездеятельности она не могла. От отчаяния ее спасала только работа.
А Лизе-Лотта лежала в постели, прижимая к себе Михеля. С каждым днем у нее оставалось все меньше сил. И ей все больше хотелось умереть. Заснуть – и не проснуться. Надо сказать, спала она все больше… И даже часы бодрствования проводила в какой-то полудреме.
Возможно, она действительно умерла бы через несколько недель, если бы в один из вечеров Аарон не вернулся домой раньше обычного… Сразу после возвращения Эстер. Родителей еще не было: Голда ушла посидеть со своей умирающей от чахотки подругой, Мордехай молился.
Аарон выглядел возбужденным. В первый миг Лизе-Лотта даже приняла это возбуждение за веселость… Обычно он был бледен, глаза – тусклые, движения замедленные. Сейчас глаза его горели, на щеках выступили розовые пятна. Он заметался по комнате, бессмысленно перекладывая вещи с места на место. Лизе-Лотта следила за ним с тупым недоумением, прижимая к себе спящего Михеля. А Эстер, кажется, сразу поняла… И задала только один вопрос, показавшийся бессмысленным Лизе-Лотте – но сразу понятый Аароном:
– Что?!!
– Подписан приказ о ликвидации гетто.
Он сказал это так просто, что Лизе-Лотта не сразу поняла страшный смысл его слов.
И сразу перестал метаться.
Сел к столу.
Эстер подошла и села рядом.
– Когда? – спросила Эстер.
– Послезавтра.
– Сведения верные?
– Вернее некуда. Вот, я принес… Для папы с мамой. А нам не хватит, – Аарон показал два крохотных флакончика с бурым порошком.
Эстер судорожно сглотнула.
– Я не хочу, чтобы они пережили и ЭТО в свой последний час, – твердо сказал Аарон. – Я представляю, как все будет происходить, Эстер. А так – они заснут и не проснутся. Надо будет разбавить в теплой воде…
– Аарон, это грех.
– Тебе ли говорить о грехе? – усмехнулся Аарон. – И потом, убить кого-то – меньший грех, чем убить себя. Мы с тобой возьмем этот грех на себя. Или – я один… Папа и мама ничего не должны знать. Особенно папа. Пусть просто примут, как лекарство.
– Но, может быть, нам удастся как-то…
– Нет. Они убьют всех стариков, детей и больных. Тех, кто молод и еще может работать, отправят в лагерь. Но это – хуже смерти, Эстер! Если бы хватило для всех нас – я бы принес для всех…
Эстер расширившимися от ужаса глазами посмотрела на спящего Михеля.
Лизе-Лотта ждала, что Эстер закатит истерику – с визгом, рыданиями, топаньем ногами и швырянием всевозможных предметов… Как правило, небьющихся – несмотря на вспыльчивый характер, Эстер была экономна! Она обычно именно шумной истерикой реагировала на жизненные потрясения.
Но сейчас Эстер оставалась внешне спокойна.
– Дадим маме и Михелю, – сказала Эстер. – Папа все-таки мужчина… Он с его верой сумеет все принять так, как следует. Со смирением. Он не испугается. Особенно – если мамы уже не будет. Вряд ли ведь они сочтут Михеля достаточно крепким, чтобы работать в лагере. Не хочу, чтобы он видел, как будут убивать…
Аарон взял сестру за руки.
– Эстер, я надеюсь… Если Лизе-Лотта пойдет к коменданту и попросит связаться с ее дедом, скажет, что признала свои ошибки, что готова развестись и покаяться во всем… Возможно, они отпустят ее с Михелем! Не захотят связываться с Гисслером. Он – знаменитость. У него влияние в самых высоких кругах! А он – не такой же он зверь, чтобы позволить убить ее и своего внука! Тем более, теперь, когда она раскаялась и согласна на все…
– Ох, Аарон! Не поверят они в раскаяние теперь, когда известно о ликвидации!
– О ликвидации известно единицам среди нас. А они думают, что и вовсе никому. И не имеет значения, поверят они ей или нет. Они не захотят просто так убить немку, внучку знаменитого Гисслера. По крайней мере, я надеюсь, что они свяжутся с ним, а он, со своей стороны, сделает все…
Эстер и Аарон говорили так, словно Лизе-Лотты вовсе не было в комнате! О ней – как об отсутствующей. Хотя, по сути дела, она была почти что отсутствующей… И она молчала – не вмешивалась в разговор, пока Аарон не обратился к ней:
– Лизхен, ты должна встать сейчас, переодеться, расчесать волосы и пойти к коменданту. Завтра может быть поздно. У них будет слишком много дел, нужен день для подготовки… Да и твоему деду понадобится какое-то время чтобы добиться твоего освобождения.
– Я не хочу идти к коменданту. Я не хочу возвращаться к деду. Я не хочу жить без тебя, – пролепетала Лизе-Лотта, послушно поднимаясь с постели.
От долгого бездействия ноги и руки не слушались ее, а голова кружилась.
– Оденься прилично – никаких платков сверху не накручивай. Ты должна выглядеть аккуратной немкой, а не неопрятной еврейкой, – спокойно сказал Аарон, игнорируя ее слова.
– Я сейчас согрею воды, подожди. Помогу тебе вымыться, – вскочила Эстер.
– Эстер, у нас дров только на три дня! И неизвестно, где будем доставать потом… Мы не можем тратить на воду! – запротестовала Лизе-Лотта.
– Нам не нужны дрова на три дня, Лизхен, – тихо ответил Аарон. – Послезавтра мы умрем. Ты должна сейчас приложить все силы, чтобы спасти Михеля. Ты сможешь спасти его, только если спасешься сама. Без тебя он никому не нужен. Ты – немка. Хоть и осквернившая себя. Но ты можешь раскаяться и очиститься. Он – наполовину еврей. По крайней мере, все считают, что он еврей только наполовину… Ради тебя твой дед его примет. Но без тебя Мойше не нужен даже ему.
Эстер расчесала волосы Лизе-Лотты, заплела их в косы и уложила корзиночкой на затылке. Затем стащила с нее одежду и долго, сильно терла губкой, время от времени окуная губку в горячую воду. Постепенно Лизе-Лотта согрелась, онемение в теле прошло, и даже в голове прояснилось, хотя не до конца – она все еще ощущала себя отупевшей. Потом Эстер помогла ей одеться – тонкие чулки, блузка, костюм, пальто, шарфик, берет – Лизе-Лотта уже давно так не одевалась так цивилизованно. На этом пальто даже не было нашито шестиконечной желтой звезды, которую обязаны были носить все обитатели гетто – и Лизе-Лотта вместе с ними. Это пальто было слишком нарядное и Голда решила не портить его звездой… В гетто одежда служила лишь изначальной своей функции – защите от холода. Лизе-Лотта старалась натянуть на себя побольше слоев одежды, лишь бы было тепло. В этой приличной одежде ей было холодно. И как-то некомфортно. Но ни Аарон, ни Эстер даже слушать не желали ее жалоб! Аарон снова повторил ей все, что она должна сказать в комендатуре. Затем заставил и ее повторить – слово в слово, как заученный урок.
– Ты не пойдешь со мной? – жалобно спросила Эстер.
– Нет. Не могу. Ты ведь сбежала тайком от меня, потому что раскаялась и хочешь развестись, вернуться к настоящим людям, искупить свои прегрешения…
– А Михель разве не пойдет со мной?
– Нет. Ты пойдешь одна. У него слишком еврейская внешность. Они взбесятся… И потом, женщина с еврейским ребенком, просящая их о милосердии, вызовет меньше интереса и сочувствия, нежели немка, гнусно обманутая евреями. Иди, Лизхен.
Он поцеловал ее в щеку и вытолкнул из квартиры.
Больше Лизе-Лотта никогда его не видела. Она даже не успела в последний раз сказать ему, что любит… Она вообще никогда не говорила ему, что любит! Потому что считала, что любит только Джейми. Что Аарон ей – просто друг. Она поняла, что любит Аарона, когда вышла на улицу гетто, чтобы идти к коменданту. И Аарон, прощаясь, тоже не сказал ничего такого ей… Ничего такого, что говорят в книгах и в кино люди, когда прощаются навек. А с Эстер, Голдой и Мордехаем она даже не попрощалась.
Лизе-Лотта больше никогда не видела никого из них.
Чем ближе она подходила к воротам гетто, тем большим трудом давался ей каждый шаг. Обычно обитатели гетто боялись показываться близ ворот из-за дурной привычки охранников стрелять без предупреждения или спускать собак. Но Лизе-Лотта не боялась смерти. Как хорошо было бы умереть сейчас… Перестать думать и чувствовать. Скинуть с плеч ношу ответственности за судьбу Михеля. А главное – не ходить к коменданту! Не унижаться, не просить, не произносить всех этих лживых, предательских слов, которые Аарон заставил ее выучить! В какой-то момент она вовсе остановилась и чуть было не повернула назад. Но вернуться, встретить укоряющий взгляд Аарона… Это было еще страшнее. И Лизе-Лотта шагнула к воротам.
Несмотря на карие глаза и темные волосы, она никогда не была похожа на еврейку. Правда, встречались евреи, совершенно не похожие на евреев… И все-таки, наверное, если бы к воротам подошла такая, как Эстер, охранники повели бы себя не в пример грубее. А сейчас один из них, погладив насторожившуюся овчарку, лениво сказал Лизе-Лотте:
– К воротам подходить нельзя. Иди отсюда.
– Мне нужно к господину коменданту, – прошептала Лизе-Лотта.
– Он тебя не примет. Иди отсюда! – повторил охранник чуть резче.
Собака, чувствуя перемену в настроении хозяина, зарычала.
Другой охранник, зайдя за спину Лизе-Лотте, насмешливо сказал:
– О, да ты без звезды… Сбежать захотела, да? А ты знаешь, какое за это полагается наказание? За побег – расстрел. За то, что вышла без звезды… Тоже расстрел.
– Я не еврейка, – прошептала Лизе-Лотта. – Я немка! И господин комендант сказал, что примет меня, если я одумаюсь… И захочу развестись.
– Муж – еврей, да? И, наверное, не меньше дюжины крикливых маленьких жиденят! Между прочим, за расовое преступление мы тебя тоже можем расстрелять.
– Господин комендант сказал, что он примет меня, как только я… Осознаю свои заблуждения. Меня зовут Элизабет-Шарлотта Гисслер. Я внучка доктора Фридриха Гисслера, – прошептала Лизе-Лотта сквозь слезы.
Комендант Виленского гетто ничего не обещал Лизе-Лотте. Он даже никогда ее не видел. Разговор у нее был с комендантом Краковского гетто… Давно. Очень давно. Но ничего лучшего Лизе-Лотта придумать не могла. Аарон почему-то не проинструктировал ее относительно того, как ей выбраться за ворота!
Но охранники ей поверили. Они, конечно, не знали никакого доктора Гисслера – но решили, что рисковать из-за Лизе-Лотты не стоит. Пусть лучше комендант сам ее пристрелит – и сам же за это ответит, если придется.
Лизе-Лотту вывели за ворота. Ворот было двое: основные – замыкавшие собственно гетто – и еще одни, замыкавшие всю территорию в целом. В зоне между гетто и городом находились комендантские помещения, казармы, склады, гаражи, клетки с собаками… Здесь же казнили тех, кто нарушил правила, установленные для обитателей гетто. Лизе-Лотте не повезло: едва выйдя за ворота, она стала свидетельницей казни. Евреи – Лизе-Лотта не сосчитала, сколько их было, явно больше десяти, мужчины и женщины, разных возрастов – стояли на коленях лицом к стене. Высокий, статный солдат в черной форме шел вдоль стены и стрелял им в затылок из пистолета. Еще один солдат стоял, расслабленно привалившись к стене и направив на обреченных свой автомат – наверное, контролировал, чтобы не убежали. Но никто из них не сделал даже попытки убежать… Они просто стояли на коленях и ждали, когда придет очередь умереть! Все остальные военные, находившиеся перед комендатурой, спокойно беседовали, мыли автомобили, сновали взад-вперед по своим делам и совершенно не обращали внимания на происходящее – наверное, зрелище было для них привычным.
Лизе-Лотте прежде не приходилось видеть, как убивают. Слышать крики и выстрелы – приходилось. Но видеть… А охранники подгоняли ее – быстрей, быстрей! – к двери комендатуры, мимо трупов с лужицами крови у головы, мимо выщербленной пулями стены, мимо страшного черного солдата, похожего на одного из Всадников Апокалипсиса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Аарон целые дни пропадал в больнице. Возвращался измученный и молчаливый. У него совсем не было лекарств. Люди умирали десятками. Он ничем не мог облегчить их страдания! Он, врач! А возвращаясь – он видел страдания своей семьи.
Эстер работала на каком-то заводе и потому могла выходить за пределы территории гетто. Несмотря на то, что колонну евреев на завод и обратно препровождали охранники с собаками, Эстер умудрялась «вести коммерцию» и как-то где-то добывать кое-какие продукты.
Мордехай дни и ночи просиживал с другими пожилыми религиозными мужчинами у раввина. Они молились или вели нескончаемые разговоры о воле Божьей и о том, как следует ее принимать праведному иудею.
Голда крутилась по хозяйству… Хотя хозяйства-то никакого у нее не было! Но она помогала приготовить приносимые Эстер продукты, чтобы сделать их если не вкусными, то хотя бы съедобными. А в свободное время навещала знакомых, ухаживала за больными, за осиротевшими детьми. Проводить дни в бездеятельности она не могла. От отчаяния ее спасала только работа.
А Лизе-Лотта лежала в постели, прижимая к себе Михеля. С каждым днем у нее оставалось все меньше сил. И ей все больше хотелось умереть. Заснуть – и не проснуться. Надо сказать, спала она все больше… И даже часы бодрствования проводила в какой-то полудреме.
Возможно, она действительно умерла бы через несколько недель, если бы в один из вечеров Аарон не вернулся домой раньше обычного… Сразу после возвращения Эстер. Родителей еще не было: Голда ушла посидеть со своей умирающей от чахотки подругой, Мордехай молился.
Аарон выглядел возбужденным. В первый миг Лизе-Лотта даже приняла это возбуждение за веселость… Обычно он был бледен, глаза – тусклые, движения замедленные. Сейчас глаза его горели, на щеках выступили розовые пятна. Он заметался по комнате, бессмысленно перекладывая вещи с места на место. Лизе-Лотта следила за ним с тупым недоумением, прижимая к себе спящего Михеля. А Эстер, кажется, сразу поняла… И задала только один вопрос, показавшийся бессмысленным Лизе-Лотте – но сразу понятый Аароном:
– Что?!!
– Подписан приказ о ликвидации гетто.
Он сказал это так просто, что Лизе-Лотта не сразу поняла страшный смысл его слов.
И сразу перестал метаться.
Сел к столу.
Эстер подошла и села рядом.
– Когда? – спросила Эстер.
– Послезавтра.
– Сведения верные?
– Вернее некуда. Вот, я принес… Для папы с мамой. А нам не хватит, – Аарон показал два крохотных флакончика с бурым порошком.
Эстер судорожно сглотнула.
– Я не хочу, чтобы они пережили и ЭТО в свой последний час, – твердо сказал Аарон. – Я представляю, как все будет происходить, Эстер. А так – они заснут и не проснутся. Надо будет разбавить в теплой воде…
– Аарон, это грех.
– Тебе ли говорить о грехе? – усмехнулся Аарон. – И потом, убить кого-то – меньший грех, чем убить себя. Мы с тобой возьмем этот грех на себя. Или – я один… Папа и мама ничего не должны знать. Особенно папа. Пусть просто примут, как лекарство.
– Но, может быть, нам удастся как-то…
– Нет. Они убьют всех стариков, детей и больных. Тех, кто молод и еще может работать, отправят в лагерь. Но это – хуже смерти, Эстер! Если бы хватило для всех нас – я бы принес для всех…
Эстер расширившимися от ужаса глазами посмотрела на спящего Михеля.
Лизе-Лотта ждала, что Эстер закатит истерику – с визгом, рыданиями, топаньем ногами и швырянием всевозможных предметов… Как правило, небьющихся – несмотря на вспыльчивый характер, Эстер была экономна! Она обычно именно шумной истерикой реагировала на жизненные потрясения.
Но сейчас Эстер оставалась внешне спокойна.
– Дадим маме и Михелю, – сказала Эстер. – Папа все-таки мужчина… Он с его верой сумеет все принять так, как следует. Со смирением. Он не испугается. Особенно – если мамы уже не будет. Вряд ли ведь они сочтут Михеля достаточно крепким, чтобы работать в лагере. Не хочу, чтобы он видел, как будут убивать…
Аарон взял сестру за руки.
– Эстер, я надеюсь… Если Лизе-Лотта пойдет к коменданту и попросит связаться с ее дедом, скажет, что признала свои ошибки, что готова развестись и покаяться во всем… Возможно, они отпустят ее с Михелем! Не захотят связываться с Гисслером. Он – знаменитость. У него влияние в самых высоких кругах! А он – не такой же он зверь, чтобы позволить убить ее и своего внука! Тем более, теперь, когда она раскаялась и согласна на все…
– Ох, Аарон! Не поверят они в раскаяние теперь, когда известно о ликвидации!
– О ликвидации известно единицам среди нас. А они думают, что и вовсе никому. И не имеет значения, поверят они ей или нет. Они не захотят просто так убить немку, внучку знаменитого Гисслера. По крайней мере, я надеюсь, что они свяжутся с ним, а он, со своей стороны, сделает все…
Эстер и Аарон говорили так, словно Лизе-Лотты вовсе не было в комнате! О ней – как об отсутствующей. Хотя, по сути дела, она была почти что отсутствующей… И она молчала – не вмешивалась в разговор, пока Аарон не обратился к ней:
– Лизхен, ты должна встать сейчас, переодеться, расчесать волосы и пойти к коменданту. Завтра может быть поздно. У них будет слишком много дел, нужен день для подготовки… Да и твоему деду понадобится какое-то время чтобы добиться твоего освобождения.
– Я не хочу идти к коменданту. Я не хочу возвращаться к деду. Я не хочу жить без тебя, – пролепетала Лизе-Лотта, послушно поднимаясь с постели.
От долгого бездействия ноги и руки не слушались ее, а голова кружилась.
– Оденься прилично – никаких платков сверху не накручивай. Ты должна выглядеть аккуратной немкой, а не неопрятной еврейкой, – спокойно сказал Аарон, игнорируя ее слова.
– Я сейчас согрею воды, подожди. Помогу тебе вымыться, – вскочила Эстер.
– Эстер, у нас дров только на три дня! И неизвестно, где будем доставать потом… Мы не можем тратить на воду! – запротестовала Лизе-Лотта.
– Нам не нужны дрова на три дня, Лизхен, – тихо ответил Аарон. – Послезавтра мы умрем. Ты должна сейчас приложить все силы, чтобы спасти Михеля. Ты сможешь спасти его, только если спасешься сама. Без тебя он никому не нужен. Ты – немка. Хоть и осквернившая себя. Но ты можешь раскаяться и очиститься. Он – наполовину еврей. По крайней мере, все считают, что он еврей только наполовину… Ради тебя твой дед его примет. Но без тебя Мойше не нужен даже ему.
Эстер расчесала волосы Лизе-Лотты, заплела их в косы и уложила корзиночкой на затылке. Затем стащила с нее одежду и долго, сильно терла губкой, время от времени окуная губку в горячую воду. Постепенно Лизе-Лотта согрелась, онемение в теле прошло, и даже в голове прояснилось, хотя не до конца – она все еще ощущала себя отупевшей. Потом Эстер помогла ей одеться – тонкие чулки, блузка, костюм, пальто, шарфик, берет – Лизе-Лотта уже давно так не одевалась так цивилизованно. На этом пальто даже не было нашито шестиконечной желтой звезды, которую обязаны были носить все обитатели гетто – и Лизе-Лотта вместе с ними. Это пальто было слишком нарядное и Голда решила не портить его звездой… В гетто одежда служила лишь изначальной своей функции – защите от холода. Лизе-Лотта старалась натянуть на себя побольше слоев одежды, лишь бы было тепло. В этой приличной одежде ей было холодно. И как-то некомфортно. Но ни Аарон, ни Эстер даже слушать не желали ее жалоб! Аарон снова повторил ей все, что она должна сказать в комендатуре. Затем заставил и ее повторить – слово в слово, как заученный урок.
– Ты не пойдешь со мной? – жалобно спросила Эстер.
– Нет. Не могу. Ты ведь сбежала тайком от меня, потому что раскаялась и хочешь развестись, вернуться к настоящим людям, искупить свои прегрешения…
– А Михель разве не пойдет со мной?
– Нет. Ты пойдешь одна. У него слишком еврейская внешность. Они взбесятся… И потом, женщина с еврейским ребенком, просящая их о милосердии, вызовет меньше интереса и сочувствия, нежели немка, гнусно обманутая евреями. Иди, Лизхен.
Он поцеловал ее в щеку и вытолкнул из квартиры.
Больше Лизе-Лотта никогда его не видела. Она даже не успела в последний раз сказать ему, что любит… Она вообще никогда не говорила ему, что любит! Потому что считала, что любит только Джейми. Что Аарон ей – просто друг. Она поняла, что любит Аарона, когда вышла на улицу гетто, чтобы идти к коменданту. И Аарон, прощаясь, тоже не сказал ничего такого ей… Ничего такого, что говорят в книгах и в кино люди, когда прощаются навек. А с Эстер, Голдой и Мордехаем она даже не попрощалась.
Лизе-Лотта больше никогда не видела никого из них.
Чем ближе она подходила к воротам гетто, тем большим трудом давался ей каждый шаг. Обычно обитатели гетто боялись показываться близ ворот из-за дурной привычки охранников стрелять без предупреждения или спускать собак. Но Лизе-Лотта не боялась смерти. Как хорошо было бы умереть сейчас… Перестать думать и чувствовать. Скинуть с плеч ношу ответственности за судьбу Михеля. А главное – не ходить к коменданту! Не унижаться, не просить, не произносить всех этих лживых, предательских слов, которые Аарон заставил ее выучить! В какой-то момент она вовсе остановилась и чуть было не повернула назад. Но вернуться, встретить укоряющий взгляд Аарона… Это было еще страшнее. И Лизе-Лотта шагнула к воротам.
Несмотря на карие глаза и темные волосы, она никогда не была похожа на еврейку. Правда, встречались евреи, совершенно не похожие на евреев… И все-таки, наверное, если бы к воротам подошла такая, как Эстер, охранники повели бы себя не в пример грубее. А сейчас один из них, погладив насторожившуюся овчарку, лениво сказал Лизе-Лотте:
– К воротам подходить нельзя. Иди отсюда.
– Мне нужно к господину коменданту, – прошептала Лизе-Лотта.
– Он тебя не примет. Иди отсюда! – повторил охранник чуть резче.
Собака, чувствуя перемену в настроении хозяина, зарычала.
Другой охранник, зайдя за спину Лизе-Лотте, насмешливо сказал:
– О, да ты без звезды… Сбежать захотела, да? А ты знаешь, какое за это полагается наказание? За побег – расстрел. За то, что вышла без звезды… Тоже расстрел.
– Я не еврейка, – прошептала Лизе-Лотта. – Я немка! И господин комендант сказал, что примет меня, если я одумаюсь… И захочу развестись.
– Муж – еврей, да? И, наверное, не меньше дюжины крикливых маленьких жиденят! Между прочим, за расовое преступление мы тебя тоже можем расстрелять.
– Господин комендант сказал, что он примет меня, как только я… Осознаю свои заблуждения. Меня зовут Элизабет-Шарлотта Гисслер. Я внучка доктора Фридриха Гисслера, – прошептала Лизе-Лотта сквозь слезы.
Комендант Виленского гетто ничего не обещал Лизе-Лотте. Он даже никогда ее не видел. Разговор у нее был с комендантом Краковского гетто… Давно. Очень давно. Но ничего лучшего Лизе-Лотта придумать не могла. Аарон почему-то не проинструктировал ее относительно того, как ей выбраться за ворота!
Но охранники ей поверили. Они, конечно, не знали никакого доктора Гисслера – но решили, что рисковать из-за Лизе-Лотты не стоит. Пусть лучше комендант сам ее пристрелит – и сам же за это ответит, если придется.
Лизе-Лотту вывели за ворота. Ворот было двое: основные – замыкавшие собственно гетто – и еще одни, замыкавшие всю территорию в целом. В зоне между гетто и городом находились комендантские помещения, казармы, склады, гаражи, клетки с собаками… Здесь же казнили тех, кто нарушил правила, установленные для обитателей гетто. Лизе-Лотте не повезло: едва выйдя за ворота, она стала свидетельницей казни. Евреи – Лизе-Лотта не сосчитала, сколько их было, явно больше десяти, мужчины и женщины, разных возрастов – стояли на коленях лицом к стене. Высокий, статный солдат в черной форме шел вдоль стены и стрелял им в затылок из пистолета. Еще один солдат стоял, расслабленно привалившись к стене и направив на обреченных свой автомат – наверное, контролировал, чтобы не убежали. Но никто из них не сделал даже попытки убежать… Они просто стояли на коленях и ждали, когда придет очередь умереть! Все остальные военные, находившиеся перед комендатурой, спокойно беседовали, мыли автомобили, сновали взад-вперед по своим делам и совершенно не обращали внимания на происходящее – наверное, зрелище было для них привычным.
Лизе-Лотте прежде не приходилось видеть, как убивают. Слышать крики и выстрелы – приходилось. Но видеть… А охранники подгоняли ее – быстрей, быстрей! – к двери комендатуры, мимо трупов с лужицами крови у головы, мимо выщербленной пулями стены, мимо страшного черного солдата, похожего на одного из Всадников Апокалипсиса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60