Но наяву… Весь этот шум – мне иногда кажется, что я вот-вот сойду с ума.
– Оно и понятно. А сейчас ты что-нибудь слышишь?
Брат на секунду замолчал, прислушиваясь.
– Сейчас нет. Только шорохи какие-то.
– Слушай, может, ты превратился в радиоприемник?
– Может быть. Не знаю. И главное, я же никому не мог об этом рассказать… Вот ты мне веришь?
– Верю, конечно, но… Ты не можешь конкретнее объяснить? Это словно кто-то в тебя вселился, что ли? Сидит в твоей голове и все время чего-то от тебя хочет?
– Не-ет… Не так, – брат покачал головой. – Ну вот, например, один раз я слышал молитву североамериканского индейца.
– Что-что?
– Сейчас попробую объяснить. Я шел из школы и вдруг услышал голос. Низкий мужской голос, который что-то говорил. Ну, я прислушался и постепенно начал разбирать слова. «Вот я стою перед тобой, я – человек, один из твоих многочисленных сыновей. Я мал и слаб…» – и так далее и тому подобное. И он повторяет это раз за разом. Я побежал скорее домой, записал все, чтобы не забыть. Все время, пока я писал, он продолжал говорить. Я сразу понял, что это молитва. Но я ее ни разу не слышал до этого… А потом я как-то зашел в библиотеку, и мне попалась на глаза историческая книжка. Я начал ее листать и вдруг увидел эту молитву. Она в книжке была напечатана. Веришь? Ну прямо слово в слово. Оказывается, эта молитва была написана на могиле безымянного индейца. Известная какая-то молитва.
– А индеец ее тебе по-японски говорил?
– Я не знаю. Наверное, по-японски, – ответил брат.
Что я могу ему сказать? Тут уже не важно, правда это или вымысел и как называется эта болезнь… Бедный, бедный мой братик…
– Сначала я думал, что это мое предназначение.
– Предназначение?
– Ну да, что я должен начать записывать все, что говорят голоса, чтобы потом написать книгу. Но, похоже, они мне рассказывают давным-давно известные вещи. То есть, если я напишу книгу, это будет как бы плагиат. Когда я это понял, я испугался. И чем сильнее я их боюсь, тем они разговорчивее…
– Тем больше шума, – сказала я.
Брат кивнул и заплакал.
Когда он был совсем маленьким, я каждую ночь слышала, как он плачет, захлебываясь детскими, торопливыми слезами. Но сейчас он плакал как взрослый – прозрачные капли медленно, одна за другой, катились по его щекам и тихо падали в темноту.
– Ты молодец, хорошо держишься, – сказала я. – Я тебя понимаю. Как можно ходить в школу, когда в голове такое творится.
– Может, я просто свихнулся? – грустно спросил он. – Что мне делать?
– Ну-у… – Я попыталась придумать, что бы ему ответить, но у меня ничего не вышло. – Давай пока просто посидим немного, отдохнем.
С этими словами я уселась прямо на тротуар, прислонившись спиной к стене какого-то дома.
– Как я устал, – сказал брат, усаживаясь рядом со мной.
– Начнем с того, что маме лучше ничего не рассказывать. Это первое. Второе…
Брат вопросительно посмотрел на меня.
– Если предположить, что ты превратился в радиоприемник, то не мешало бы разобраться, как он работает.
– Ну, у радио есть разные программы. Их можно выбирать, – сказал брат.
– Вот то-то и оно. Во-первых, у радио есть возможность настройки, а во-вторых, если надоело слушать, его можно выключить. Соответственно, если радио не настраивается и не выключается, значит, оно никуда не годится. То есть тебе надо научиться настраивать свой приемник. Понимаешь, чтобы ты мог слушать только то, – что тебе хочется.
– А как этому научиться?
– Ну…
«Ты должен поверить в себя».
«Нужно воспитать в себе волю к протесту».
Сказать всегда легко, а вот сделать… Это похоже на послеобеденное чтение женских журналов – сидишь, грызешь сухарик, роняя крошки, и медленно перелистываешь страницы, на каждой из которых подробнейшим образом объясняется, что нужно сделать, чтобы похудеть. Абсолютно бессмысленное занятие. На словах мы все очень умные, но разве можно научить человека чему – то, чего сам не умеешь?
Особенно если этот человек – ребенок.
Он сейчас в том возрасте, когда еще сам толком не знает, чего хочет. Как он может выбирать?
Даже мы с Микико решили худеть только вдвоем. А иначе кто знает, получилось бы у нас или нет?
Как же ему объяснить?
Я молчала. Ночь, плотная как масло, тихо заливала ночные улицы. Дома и перекрестки многозначительно молчали в темноте.
Бетон холодил спину.
Я совсем растерялась.
– Слушай, хочешь, будем каждый день в бассейн ходить? – спросила я. Больше ничего мне в голову не пришло. В тот же момент брат сказал:
– Вот, снова голоса.
Теперь он задрал голову, старательно что-то выискивая в небе. Он буквально не сводил с неба глаз.
Наверное, когда голос раздается у тебя прямо в голове, потребность увидеть источник звука ощущается гораздо сильнее.
– И что? – как можно более спокойно спросила я.
– Саку, пошли скорее к храму.
– Зачем?
– Сейчас туда летающая тарелка прилетит, – ответил брат. – Если мы ее застанем, ты мне поверишь. Правда?
– Да я и так тебе верю, – сказала я, но посмотреть в его горящие глаза не решилась. Безумие заразительно. В свете уличного фонаря мелькнула его маленькая рука. Метнулась тонкая, темная тень.
– Скорее. – Брат вскочил.
– Иду – иду, – я поднялась на ноги. – Где этот твой храм, на холме?
– Ага. Скорее, а то пропустим. – И он побежал по дороге. Я побежала вслед за ним.
Меня вдруг охватило лихорадочное возбуждение. Все было так необычно – я как будто провалилась в другую реальность. Если бы все люди хоть изредка могли чувствовать что-то подобное.
– Саку! Быстрее, ну же!
Брат уже почти одолел подъем. Теперь он стоял, повернувшись ко мне, и в его лице не было ни тени сомнения. Впрочем, безумия тоже не наблюдалось.
Он был спокоен, как бодхисатва. Казалось, его лицо светится в темноте. У самой вершины холма.
Мы миновали тории и по узкой каменной лестнице поднялись к храму. Отсюда были видны маленькие темные силуэты домов, стоящих рядами вдоль тускло освещенных улочек. Какая огромная ночь. Где-то ехал грузовик, и его урчание звучало почти музыкой.
Запыхавшись от бега, мы остановились у огромного дерева. Воздух был наполнен густым запахом сочной зелени. Было трудно дышать.
Над деревом висело ночное небо, оно еле заметно светилось, словно отражая горевшие внизу городские огни.
Как раз когда я собиралась засмеяться и спросить: «И где же твоя тарелка?», плоскую картинку черного неба и ночного города с фонарями и неоновыми вывесками вдруг прорезала сияющая линия, раздался тонкий звук, и слева направо по небу проплыл странный объект.
Я восхищенно вздохнула.
Объект, мягко сияя, застыл в воздухе прямо перед нами, в самом центре пейзажа. Он был изящнее любого существующего на Земле аппарата. Спустя мгновение он ярко вспыхнул и исчез.
Вспышка была ослепительной. Я никогда не видела ничего подобного. Наверное, что-то похожее испытывает новорожденный, вынырнув на свет из темного материнского чрева. Момент рождения. Потоки света заливают тебя. Мгновение, которое невозможно пережить дважды. А как бы хотелось видеть этот свет вечно…
Я была ошеломлена.
Слов не было. Было только желание снова и снова видеть этот белый сияющий свет!
– Невероятно! Просто невероятно! Не-ве-ро-ят-но! – наконец произнесла я.
– Да, здорово, – кивнул брат.
– Ёшио, спасибо! Если бы не ты, я бы никогда эту красоту не увидела. – Я взглянула на брата, но, в отличие от меня, он нисколько не радовался. Стоял рядом с унылым видом.
– Что с тобой? Ты в порядке?
– Что же мне делать? А? – тоскливо спросил он.
– Ты разве не рад?
– Чему радоваться – то? – сказал он и помрачнел еще больше.
И мне вдруг стало так жалко его, моего маленького брата, который разучился радоваться жизни, радоваться тем редким прекрасным моментам, которые она иногда дарит – надо только уметь принимать ее подарки.
Какая разница – что, откуда, зачем? К черту логику! Мне так хотелось, чтобы он просто удивился и восхитился, чтобы у него дух захватило от увиденного.
Но он, похоже, так устал, что сил на удивление уже не осталось.
– Мы что-нибудь придумаем, слышишь? Обязательно придумаем! А сейчас пойдем домой. И еще раз спасибо! Мне жутко понравилась твоя летающая тарелка! – сказала я.
Брат кивнул и слабо улыбнулся.
«Надо обязательно ему помочь. Только как?» – думала я по дороге домой.
6. Идеальный отдых
Наступила весна.
Количество дней, когда нужно надевать пальто, стремительно уменьшается. Количество теплых дней не менее стремительно растет.
На сакуре в нашем саду один за другим раскрываются цветы. Каждый день я выглядываю из своего окна на втором этаже и вижу, что в зеленой шевелюре сада прибавилось розовых пятен. Это поднимает мне настроение.
От Рюичиро пришло письмо. Почтальон положил его в наш почтовый ящик в самый обычный полдень самого обычного скучного дня.
Дорогая Сакуми!
Как твои дела?
Я каким-то «невероятным образом» оказался в Шанхае.
Китай – замечательное место.
Только слишком много людей.
Довольно скоро (то есть еще в этом году) я вернусь в Японию.
Через несколько месяцев должна выйти моя книга.
Меня беспокоит, сможешь ли ты со мной встретиться.
Очень надеюсь, что сможешь.
Иногда, когда я вижу очередной духозахватывающий пейзаж, я думаю: «Как жаль, что я не могу показать это место Сакуми». Когда я скучаю по Японии, я скучаю и по тебе.
Здесь все очень большое, но особенно велики – просто до смешного – статуи Будды.
Ну вот, кажется, все. До встречи?
Рюичиро
Ну и письмо, ничего не скажешь. И это писал профессиональный литератор?}
Но сколько бы я ни издевалась над его стилем, мне становится грустно. Я тоже скучаю по Рюичиро.
Андроид с отказавшим блоком памяти,
грубый слепок с гадкого утенка…
После падения, потеряв вместе со старым миром старую память, первое, что я запомнила в новом мире, был он – Рюичиро. Падение стало для меня перерождением. Я шла по жизни на ощупь, еще не понимая, кто я, где я. Поначалу все казалось таким зыбким и непостоянным, кроме одного – прикосновения к его разгоряченной коже.
Мне нравилось это воспоминание. Я любила свою новую память.
Если мы все-таки встретимся, я точно расплачусь!
В разлуке, на расстоянии, когда я вдруг понимаю, какой он замечательный, у меня сердце замирает. Он талантливый писатель, он воспитанный, добросердечный, великодушный человек. У него красивые руки, волнующий голос… он, он, он…
А потом я понимаю, какая же он все-таки скотина, и задыхаюсь от негодования. Он хоть и звал меня с собой в поездку, но как-то вяло, особо не настаивал. Черствое сердце – он слишком быстро оправился после смерти моей сестры. Он месяцами не возвращается в Японию, а потом вдруг пишет о том, что очень хочет встретиться… он, он, он…
В то время как остальные люди оставляют меня равнодушными, мысли о Рюичиро пробуждают во мне множество самых разнообразных чувств. Амплитуда этих чувств ошеломляет, а конечный вектор – сила страдания моего сердца, погруженного в мысли о любимом человеке. Люди склонны страдать. И когда один несовершенный человек пытается принять другого несовершенного человека таким, какой он есть, со всеми его недостатками и изъянами, – оба они страдают Собственно говоря, единственная живая связь между людьми – это страдание наших сердец.
Если подумать, жизнь в людях еле – еле теплится.
Как в расцветающих повсюду цветах сакуры. Но эти нежные цветы щедро дарят нам свою красоту, свою мягкую энергию.
Один за другим опадают лепестки. Солнце пригревает. Дует ветер, шевелит ветви деревьев, и вот уже кружится сумасшедший розовый танец, с вкраплениями нежно – голубых клочков неба. Кружится, кружится и замирает. И я знаю – больше такого не будет. Мгновение прошло, и все закончилось. Но частичка меня успела раствориться в этом танце. Остаться в нем навечно. «Чудесно! Восхитительно! Браво!» Люди готовы страдать ради того, чтобы хоть раз в жизни пережить это мгновение.
В последнее время брату заметно полегчало.
Иногда он задумывался о чем-то и мрачнел, но после той ночи, когда мы вместе видели летающую тарелку, настроение у него улучшилось – может быть, оттого, что он удостоверился в своей нормальности, а может быть, оттого, что наконец-то есть кто – то, с кем можно поговорить.
При этом я видела, что он сдерживается и не бежит ко мне просто так, чтобы поплакать в жилетку. А ведь мог бы…
Он просто молодчина, мой младший брат.
Я очень хочу, чтобы он вырос настоящим мужчиной. Пусть он будет вором, психом, бабником; главное – оставаться настоящим мужчиной.
Впрочем, особенного оптимизма по поводу того, что с ним происходит, я не испытывала.
Допустим, ему полегчало. Но это еще ничего не значит. Проблема так и не решена. И, следовательно, в любой момент может снова наступить «плохой» период. Рецидив, который будет еще мучительнее того, что было раньше.
Неужели я ничего не могу сделать?
Теперь, когда я оставалась одна, я все время об этом думала.
Надо что-то делать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54