В нынешних условиях мы просто не имеем права ждать пробуждения их совести, страха Божия – это преступление перед Богом и Отечеством! Они к покаянию неспособны. Как же к ним относиться? Со святою ненавистью и кроткой беспощадностью!"[316].
В общем, сегодня революционные настроения столь сильны и массовы, что не замечать их уже нельзя. И тут уже и я обращаюсь к архиереям и молвлю им на нашем, церковно–славянском наречии: "Владыки, дорогие, да ведь под вашими афедронами кафедры уже горят!".
Особенно отчетливо реформаторский потенциал заметен у ревнителей прославления Ивана Грозного…
Дискуссия об отношении к Ивану Грозному касается самых глубин церковной этики. Это вопрос о том, есть ли ограничения в средствах у церковного человека, преследующего цель, которая ему представляется предельно (беспредельно) благой.
У религиозного человека есть риск сорваться в большевизм. Большевизм был обречен на террор. Самое дурное в его практике было следствием самого высокого в его проповеди. Слишком уж велика была поставленная цель – счастье всего человечества на все будущие века. Эта цель – абсолютна в сознании ее служителя. Но абсолют именно потому и абсолют, что ни с чем не соотносим. В сиянии абсолюта растворяются все "частности" "великого пути". Все средства слишком малы для столь великой цели – и потому ни одно из них не может быть однозначно плохо. Это Император Николай II мог задуматься: а стоит ли ради сохранения своей власти или власти династии проливать кровь сотен людей? А Ленину над такими вопросами даже смешно было бы размышлять: по сравнению с безмерным счастьем миллионов, прыгнувших–таки "из царства необходимости в царство свободы", что значит жизнь нескольких тысяч, сломавших свои шеи в этом всемирно–историческом прыжке?! "Наша цель – оправдать наши средства".
Что–то похожее искушает и церковнослужителя: благо Церкви – это абсолют, и ради него, кажется, можно… Можно смолчать, можно поддакнуть, можно подписать, можно подтвердить, можно приговорить… В христианстве есть противовес этим искушениям Евангелие, молитва к Распятому за нас, традиция ежедневного покаянного труда. Но это все так легко забывается в суете нужных, еще более нужных, совсем неотложных дел…
Василий Розанов, юродивый русской философии[317], задался как–то вопросом: «Каким образом христианство, столь к человеку благожелательное, однако пришло к инквизиции? Ведь перелома из „да“ в „нет“, перелома в убеждениях, в вере, в идеалах мы при этом нигде не наблюдаем! В этом–то все и дело, что разлома нет! Нельзя сказать, исторически не было, что 1000 лет „гладили по голове“, но потом „начали жечь“. Ничего подобного! Никакого перелома, реформации, бури: тихое веяние. Веет, веет, гладит волосы, сладко, съедобно, веет, опять веет, горечь, опять сладко, еще слаще, веет, веет, чей–то раздался стон, но все замерло, веет, веет, выпали гвоздики, выпали иголочки, кого–то укололи, смертельно, веет, веет, хорошо ли, дурно ли, все мешается, все непонятно уже, веет, веет. Инквизиция вошла в Церковь „дифференциалами“… Никто не заметил ее! Когда те 5–6 кардиналов, которые постановили „сжечь“ и действительно „сожгли“ кого–то, то никому решительно не пришло на ум спросить, не „впали ли они в ересь?“, „не отделиться ли нам от них?“»[318]…
Правду ведь сказал. А с нами не случилось ли и не случится ли так же или того хуже?
И если для "Основ социальной концепции Русской Православной Церкви" вопрос о цели и средствах ясен, то все же нельзя столь же оптимистично сказать о том, что творится в умах всей многомиллионной Церкви. По выражению священника Владимира Зелинского, границы церковного почитания государственной власти еще с византийских времен остаются без должного надзора. И далее о. Владимир продолжает: "Всякая власть развращает. Абсолютная же власть вызывает трепет мистический… Сегодня власти, которая вызывает трепет, как бы нет. Но уже из одного предвкушения ее выплывает фигура сакрального хозяина, большого любителя "морали от держиморды", благосклонного к "чадцам", недругов же властным рыком удерживающего… Хозяина пока не видно, но нимб ему уже готов. И поскольку нимбу все же неуютно висеть в пустоте, воскрылия трепетов относят его на века назад, примеривая к венценосному челу садиста и бабника – словно бы не положено вере обходиться без обожания, ужаса и грозы. Конечно, если считать по трупам, Грозному до Сталина далеко – не та эпоха; но вот по части лжи он, пожалуй, поядовитей будет: генсек все–таки и постов не соблюдал, и поклонов не бил и орден пытальщиков и убийц не выдавал за монашеский"[319].
Те, кто сегодня восхваляют Ивана Грозного, себя прочат в опричники. Они не умеют любить и – им нужен "святой образец" для оправдания их ненависти. Неужели в этом – Традиция Православия? Нет. Реформатором, через колено ломавшим Россию, был Иван Грозный. Модернистами являются его нынешние почитатели.
Они ни во что не ставят голос Патриарха (который ясно высказал свою оценку их притязаний). Столь же решительно отметается ими голос церковного, литургического предания.
Литургическое предание выразило себя в службе святителю Филиппу Московскому, в частности в июньской службе, где в каноне на утрене содержится вполне ясная характеристика того человека, чье вмешательство в судьбу святителя Филиппа было столь трагическим. Этот человек не называется по имени, но ведь понятно, о ком идет речь и кто там называется "новым фараоном" и "новым Иродом".
Конечно, с точки зрения академического богословия можно сказать, что не всегда голос литургических текстов фактографически достоверен. Можно было бы на эту тему устроить дискуссию. Но чтобы ее развернуть, чтобы заглушить голос литургического предания, нужно столько эшелонов аргументов пригнать! Подлаживать литургию под свои политические "вкусы" нельзя. Иначе это будет откровеннейший модернизм. Я не хочу быть модернистом, поэтому я лучше поверю голосу литургического предания.
Есть еще голос церковной агиографии: в Житии свт. Филиппа ясно говорится о роли царя в его смерти. Но опричные модернисты прямо говорят о том, что Житие свт. Филиппа содержит "ложь"[320]. Для модернистов чудеса (которые, как им кажется, совершают написанные ими же «иконы» тех персонажей, в святости которых они уверены) важнее, чем праведно–назидательная жизнь самого этого персонажа. Поэтому они считают неверным «представление о том, что каждое житие должно быть назидательным для православного человека. Это не совсем так. То или иное житие может быть назидательным, а может быть и только констатацией каких–то известных фактов. По крайней мере назидательность не критерий святости»[321]. Понятно: какая уж назидательность в Иване Грозном…
Есть еще голос церковной истории. Мы верим в то, что история – это пространство диалога Бога и людей, в то, что церковная история и русская история – это часть священной истории, продолжение библейской истории. И поэтому голос исторического предания для нас очень значим. Так вот, когда царь Алексей Михайлович пожелал перенести мощи свт. Филиппа в Москву, Никон отвез на Соловки царскую грамоту – "молю тебя, разреши согрешение прадеда нашего царя Иоанна, совершенное против тебя завистию и несдержанною яростию". Это значит, что в церковном сознании XVII века в конфликте св. Филиппа и Ивана Грозного виновной стороной считался Царь.
А вот голос соловецкого инока Герасима Фирсова. Он пишет "Службу на перенесение мощей свт. Филиппа, митрополита Московского и всея Руси в Соловецкую церковь Преображения" – то есть еще до возвращения св. Филиппа в Москву. И тут читаем: "По истинне побарая, мужески царя обличил еси, им же в заточение отсылаем неправедно от престола отгоняешися нов, яко вторый Златоуст"[322].
Тот же инок составил житие св. Филиппа. Конфликт царя и митрополита тут передается так: "Некогда же благочестивому царю Иоанну, завистию лукаваго врага от праваго на горшее яко человеку мало уклонившемуся, царство бо свое странно некако и не составно разделити восхоте, и от сего неповинных много крови пролитие бысть, блаженный же со всяцем дерзновением царя о сем поучая обличив и многими лжами к нему оклеветан быв и от престола со многим бесчестием и ранами царскою силою отгнан и в заточение в град Тверь, в монастырь святых триех отрок послан быв. И там блаженную кончину за Христа страдалчески подъят: сановник бо некий, Малюта именем, прослутием Скуратов, от царя послан быв, иже с лестию к праведному пришедъ, благословения царю на дело недостойно прося, и заятъ подглавием страдалческая святого уста"[323].
В "Похвальном слове на перенесение мощей св. Филиппа, митрополита Московского и всея Руси" инок Герасим повествует подробнее:
"…Неправе некогда скипетры правяще без сомнения обличил зело мудре и разумне, подобясе пророком Илии и Крестителю. И еже о благочестии подъят гонения же и изгнания… О всепагубныхъ совещаний: единство державы царствия его странно некако и не составно в разделение привести покушается пребеззаконный и того самого наветника державе своей и ратника быти научает лукавый, яко меч того наостри на християнское множество и левъски люте гневом дыхати устроив яко многу бы во области его неповинных быти кровию пролитию! Вси же убо иже тогда святитилие и вельможи, ови страха ради и прещения, ови же прелестнаго сего света санов ради высоты и дароношения, хотению самодерьжца повинуются ни единому же супротив глаголющу. Приходит убо царь в церковь Божия Матере, приступает же к нашему сему новому богопроповеднику, возвещает совет неключим, просит благословен быти на дело недостойно благословения. Чтоже убо? Доблестная душа не содрогнуся страхом, но глаголаше: подобаше ти, рече, о царю, отвращати же ся и ненавидити богомерзких языческих обычаев же и законов, и державы царствия разделением не возмущати. К сим же и се вашему богохранимому разуму созерцати подобает, яко ни единого же от согрешающих, аще и праведне, яростию мучити лепо, понеже слепа есть страсть ярость: не может от горшаго лучьшее разсудити. Лепо ти, царю благий, косну быти в мучение повинных. Жительство согласно вере молю тя показати, зане елико убо преимеет кто начальством толико должен и добродетельми первенство имети… Тем же, царю благий, аще и страх державый твоея на всех будет и вселенную всю аще повинеши, прогневаеши же Бога не по заповедем Того житие управляя, не пользует тебе обладательство вселенныя, пришедши смерти внезапу… Слышавше же сия царь от святаго, показуя на прочих соньма святителй, глаголет: виждь, рече, о честный отче, яко вси сии единомыслени суть нам и не супротив глаголют, но по нашему изволению нас благословляют и сего ради многу честь и славу и дерзновение имеют в нашей державе… Паки же к сему страдалец рече:… не тако убо, о царю, не тако Богом власть и свое спасение строити подобает еже веселитися убивьственными кровми соплеменных, но обидимым подати помощь и содеяти ослабу скору, мучити же согрешающих косну быти… Чюдитися убо царь благодерзновению мужа, изменяет убо образ и ин из иного быв, рыкнув, яко лев, и гневом люте дхнув на святаго и всякого огня зелнейши яряся, бесчестием, изгнанием и мук нестерпимых томлением тому претяше и последнее смертию безчеловечною жития пременити обещаваше"[324].
И наконец, для меня как человека, который не является специалистом по русской средневековой истории, значим голос ведущего церковного специалиста по этому периоду – архимандрита Макария (Веретенникова). Он всю свою жизнь занимается XVI веком – веком Ивана Грозного. Он монах, архимандрит. Его статьи об Иване Грозном в "Журнале Московский Патриархии" и газете "Радонеж" говорят о тех фактах в жизни грозного царя, которые не оставляют шансов на его прославление в лике праведников… Вновь говорю: для того чтобы оспорить выводы ведущего специалиста, церковного человека, всю жизнь посвятившего изучению этой тематики, нужно иметь очень много серьезных аргументов, а не отбрехиваться по принципу "Ах, это ж иностранцы сказали, а они всегда врут". Несомненно, в том мифе об Иване Грозном, который сложился в европейской историографии, есть много лжи. Но и нельзя думать, что раз иностранцы солгали в одном, значит, и все остальные их сообщения – ложь. Это тоже некорректно.
Ну, а столь впечатляющее наших реформаторов изображение Иоанна Васильевича в нимбе просто выдает меру их незнакомства с русской историей. Ведь нимб в иератической живописи – это не только знак личной святости, но и знак святости того служения, которое нес изображенный человек. Далеко не все люди, чьи изображения сопровождаются нимбами, прославлены Церковью. С нимбом изображали себя на монетах своей чеканки и св. князь Владимир, и непрославленный Церковью князь Ярослав Владимирович, и анафематствованный Церковью Святополк Окаянный (убийца своих братьев – свв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
В общем, сегодня революционные настроения столь сильны и массовы, что не замечать их уже нельзя. И тут уже и я обращаюсь к архиереям и молвлю им на нашем, церковно–славянском наречии: "Владыки, дорогие, да ведь под вашими афедронами кафедры уже горят!".
Особенно отчетливо реформаторский потенциал заметен у ревнителей прославления Ивана Грозного…
Дискуссия об отношении к Ивану Грозному касается самых глубин церковной этики. Это вопрос о том, есть ли ограничения в средствах у церковного человека, преследующего цель, которая ему представляется предельно (беспредельно) благой.
У религиозного человека есть риск сорваться в большевизм. Большевизм был обречен на террор. Самое дурное в его практике было следствием самого высокого в его проповеди. Слишком уж велика была поставленная цель – счастье всего человечества на все будущие века. Эта цель – абсолютна в сознании ее служителя. Но абсолют именно потому и абсолют, что ни с чем не соотносим. В сиянии абсолюта растворяются все "частности" "великого пути". Все средства слишком малы для столь великой цели – и потому ни одно из них не может быть однозначно плохо. Это Император Николай II мог задуматься: а стоит ли ради сохранения своей власти или власти династии проливать кровь сотен людей? А Ленину над такими вопросами даже смешно было бы размышлять: по сравнению с безмерным счастьем миллионов, прыгнувших–таки "из царства необходимости в царство свободы", что значит жизнь нескольких тысяч, сломавших свои шеи в этом всемирно–историческом прыжке?! "Наша цель – оправдать наши средства".
Что–то похожее искушает и церковнослужителя: благо Церкви – это абсолют, и ради него, кажется, можно… Можно смолчать, можно поддакнуть, можно подписать, можно подтвердить, можно приговорить… В христианстве есть противовес этим искушениям Евангелие, молитва к Распятому за нас, традиция ежедневного покаянного труда. Но это все так легко забывается в суете нужных, еще более нужных, совсем неотложных дел…
Василий Розанов, юродивый русской философии[317], задался как–то вопросом: «Каким образом христианство, столь к человеку благожелательное, однако пришло к инквизиции? Ведь перелома из „да“ в „нет“, перелома в убеждениях, в вере, в идеалах мы при этом нигде не наблюдаем! В этом–то все и дело, что разлома нет! Нельзя сказать, исторически не было, что 1000 лет „гладили по голове“, но потом „начали жечь“. Ничего подобного! Никакого перелома, реформации, бури: тихое веяние. Веет, веет, гладит волосы, сладко, съедобно, веет, опять веет, горечь, опять сладко, еще слаще, веет, веет, чей–то раздался стон, но все замерло, веет, веет, выпали гвоздики, выпали иголочки, кого–то укололи, смертельно, веет, веет, хорошо ли, дурно ли, все мешается, все непонятно уже, веет, веет. Инквизиция вошла в Церковь „дифференциалами“… Никто не заметил ее! Когда те 5–6 кардиналов, которые постановили „сжечь“ и действительно „сожгли“ кого–то, то никому решительно не пришло на ум спросить, не „впали ли они в ересь?“, „не отделиться ли нам от них?“»[318]…
Правду ведь сказал. А с нами не случилось ли и не случится ли так же или того хуже?
И если для "Основ социальной концепции Русской Православной Церкви" вопрос о цели и средствах ясен, то все же нельзя столь же оптимистично сказать о том, что творится в умах всей многомиллионной Церкви. По выражению священника Владимира Зелинского, границы церковного почитания государственной власти еще с византийских времен остаются без должного надзора. И далее о. Владимир продолжает: "Всякая власть развращает. Абсолютная же власть вызывает трепет мистический… Сегодня власти, которая вызывает трепет, как бы нет. Но уже из одного предвкушения ее выплывает фигура сакрального хозяина, большого любителя "морали от держиморды", благосклонного к "чадцам", недругов же властным рыком удерживающего… Хозяина пока не видно, но нимб ему уже готов. И поскольку нимбу все же неуютно висеть в пустоте, воскрылия трепетов относят его на века назад, примеривая к венценосному челу садиста и бабника – словно бы не положено вере обходиться без обожания, ужаса и грозы. Конечно, если считать по трупам, Грозному до Сталина далеко – не та эпоха; но вот по части лжи он, пожалуй, поядовитей будет: генсек все–таки и постов не соблюдал, и поклонов не бил и орден пытальщиков и убийц не выдавал за монашеский"[319].
Те, кто сегодня восхваляют Ивана Грозного, себя прочат в опричники. Они не умеют любить и – им нужен "святой образец" для оправдания их ненависти. Неужели в этом – Традиция Православия? Нет. Реформатором, через колено ломавшим Россию, был Иван Грозный. Модернистами являются его нынешние почитатели.
Они ни во что не ставят голос Патриарха (который ясно высказал свою оценку их притязаний). Столь же решительно отметается ими голос церковного, литургического предания.
Литургическое предание выразило себя в службе святителю Филиппу Московскому, в частности в июньской службе, где в каноне на утрене содержится вполне ясная характеристика того человека, чье вмешательство в судьбу святителя Филиппа было столь трагическим. Этот человек не называется по имени, но ведь понятно, о ком идет речь и кто там называется "новым фараоном" и "новым Иродом".
Конечно, с точки зрения академического богословия можно сказать, что не всегда голос литургических текстов фактографически достоверен. Можно было бы на эту тему устроить дискуссию. Но чтобы ее развернуть, чтобы заглушить голос литургического предания, нужно столько эшелонов аргументов пригнать! Подлаживать литургию под свои политические "вкусы" нельзя. Иначе это будет откровеннейший модернизм. Я не хочу быть модернистом, поэтому я лучше поверю голосу литургического предания.
Есть еще голос церковной агиографии: в Житии свт. Филиппа ясно говорится о роли царя в его смерти. Но опричные модернисты прямо говорят о том, что Житие свт. Филиппа содержит "ложь"[320]. Для модернистов чудеса (которые, как им кажется, совершают написанные ими же «иконы» тех персонажей, в святости которых они уверены) важнее, чем праведно–назидательная жизнь самого этого персонажа. Поэтому они считают неверным «представление о том, что каждое житие должно быть назидательным для православного человека. Это не совсем так. То или иное житие может быть назидательным, а может быть и только констатацией каких–то известных фактов. По крайней мере назидательность не критерий святости»[321]. Понятно: какая уж назидательность в Иване Грозном…
Есть еще голос церковной истории. Мы верим в то, что история – это пространство диалога Бога и людей, в то, что церковная история и русская история – это часть священной истории, продолжение библейской истории. И поэтому голос исторического предания для нас очень значим. Так вот, когда царь Алексей Михайлович пожелал перенести мощи свт. Филиппа в Москву, Никон отвез на Соловки царскую грамоту – "молю тебя, разреши согрешение прадеда нашего царя Иоанна, совершенное против тебя завистию и несдержанною яростию". Это значит, что в церковном сознании XVII века в конфликте св. Филиппа и Ивана Грозного виновной стороной считался Царь.
А вот голос соловецкого инока Герасима Фирсова. Он пишет "Службу на перенесение мощей свт. Филиппа, митрополита Московского и всея Руси в Соловецкую церковь Преображения" – то есть еще до возвращения св. Филиппа в Москву. И тут читаем: "По истинне побарая, мужески царя обличил еси, им же в заточение отсылаем неправедно от престола отгоняешися нов, яко вторый Златоуст"[322].
Тот же инок составил житие св. Филиппа. Конфликт царя и митрополита тут передается так: "Некогда же благочестивому царю Иоанну, завистию лукаваго врага от праваго на горшее яко человеку мало уклонившемуся, царство бо свое странно некако и не составно разделити восхоте, и от сего неповинных много крови пролитие бысть, блаженный же со всяцем дерзновением царя о сем поучая обличив и многими лжами к нему оклеветан быв и от престола со многим бесчестием и ранами царскою силою отгнан и в заточение в град Тверь, в монастырь святых триех отрок послан быв. И там блаженную кончину за Христа страдалчески подъят: сановник бо некий, Малюта именем, прослутием Скуратов, от царя послан быв, иже с лестию к праведному пришедъ, благословения царю на дело недостойно прося, и заятъ подглавием страдалческая святого уста"[323].
В "Похвальном слове на перенесение мощей св. Филиппа, митрополита Московского и всея Руси" инок Герасим повествует подробнее:
"…Неправе некогда скипетры правяще без сомнения обличил зело мудре и разумне, подобясе пророком Илии и Крестителю. И еже о благочестии подъят гонения же и изгнания… О всепагубныхъ совещаний: единство державы царствия его странно некако и не составно в разделение привести покушается пребеззаконный и того самого наветника державе своей и ратника быти научает лукавый, яко меч того наостри на християнское множество и левъски люте гневом дыхати устроив яко многу бы во области его неповинных быти кровию пролитию! Вси же убо иже тогда святитилие и вельможи, ови страха ради и прещения, ови же прелестнаго сего света санов ради высоты и дароношения, хотению самодерьжца повинуются ни единому же супротив глаголющу. Приходит убо царь в церковь Божия Матере, приступает же к нашему сему новому богопроповеднику, возвещает совет неключим, просит благословен быти на дело недостойно благословения. Чтоже убо? Доблестная душа не содрогнуся страхом, но глаголаше: подобаше ти, рече, о царю, отвращати же ся и ненавидити богомерзких языческих обычаев же и законов, и державы царствия разделением не возмущати. К сим же и се вашему богохранимому разуму созерцати подобает, яко ни единого же от согрешающих, аще и праведне, яростию мучити лепо, понеже слепа есть страсть ярость: не может от горшаго лучьшее разсудити. Лепо ти, царю благий, косну быти в мучение повинных. Жительство согласно вере молю тя показати, зане елико убо преимеет кто начальством толико должен и добродетельми первенство имети… Тем же, царю благий, аще и страх державый твоея на всех будет и вселенную всю аще повинеши, прогневаеши же Бога не по заповедем Того житие управляя, не пользует тебе обладательство вселенныя, пришедши смерти внезапу… Слышавше же сия царь от святаго, показуя на прочих соньма святителй, глаголет: виждь, рече, о честный отче, яко вси сии единомыслени суть нам и не супротив глаголют, но по нашему изволению нас благословляют и сего ради многу честь и славу и дерзновение имеют в нашей державе… Паки же к сему страдалец рече:… не тако убо, о царю, не тако Богом власть и свое спасение строити подобает еже веселитися убивьственными кровми соплеменных, но обидимым подати помощь и содеяти ослабу скору, мучити же согрешающих косну быти… Чюдитися убо царь благодерзновению мужа, изменяет убо образ и ин из иного быв, рыкнув, яко лев, и гневом люте дхнув на святаго и всякого огня зелнейши яряся, бесчестием, изгнанием и мук нестерпимых томлением тому претяше и последнее смертию безчеловечною жития пременити обещаваше"[324].
И наконец, для меня как человека, который не является специалистом по русской средневековой истории, значим голос ведущего церковного специалиста по этому периоду – архимандрита Макария (Веретенникова). Он всю свою жизнь занимается XVI веком – веком Ивана Грозного. Он монах, архимандрит. Его статьи об Иване Грозном в "Журнале Московский Патриархии" и газете "Радонеж" говорят о тех фактах в жизни грозного царя, которые не оставляют шансов на его прославление в лике праведников… Вновь говорю: для того чтобы оспорить выводы ведущего специалиста, церковного человека, всю жизнь посвятившего изучению этой тематики, нужно иметь очень много серьезных аргументов, а не отбрехиваться по принципу "Ах, это ж иностранцы сказали, а они всегда врут". Несомненно, в том мифе об Иване Грозном, который сложился в европейской историографии, есть много лжи. Но и нельзя думать, что раз иностранцы солгали в одном, значит, и все остальные их сообщения – ложь. Это тоже некорректно.
Ну, а столь впечатляющее наших реформаторов изображение Иоанна Васильевича в нимбе просто выдает меру их незнакомства с русской историей. Ведь нимб в иератической живописи – это не только знак личной святости, но и знак святости того служения, которое нес изображенный человек. Далеко не все люди, чьи изображения сопровождаются нимбами, прославлены Церковью. С нимбом изображали себя на монетах своей чеканки и св. князь Владимир, и непрославленный Церковью князь Ярослав Владимирович, и анафематствованный Церковью Святополк Окаянный (убийца своих братьев – свв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67