Если Господь не убирает больного, не стирает из жизни, значит, там идет какое–то внутреннее творчество. В рамках данного мира мы можем этого не заметить. Но умирающий как раз уходит из нашего мира, перестраивается для жизни иной. Не надо ускорять его роды, не надо его выталкивать.
– Даже в XV – XVI веках в нищей России расписывать церкви не давали кому попало. Феофан Грек, инок Андрей Рублев… Это был истинный подвиг во имя веры. Они постились перед тем, как приступить к работе. Сейчас подряды на строительство русских храмов получают заезжие гастарбайтеры. Хорошо, если не турки. Почему?
– Я знаю в Сибири храмы, которые строили турецкие рабочие. Ничего плохого в этом я не вижу. Полагаю, что те мусульмане, которые помогали в строительстве наших храмов, не будут потом, как албанцы в Косово, взрывать православные церкви. Думаю, что это неплохое лекарство от экстремизма. Но они месили бетон, а не расписывали храмы. Уверяю, наши художники только православные.
– Не слишком ли богаты золоченые православные храмы на фоне бедности общей народной жизни?
– А Вы не задавали подобного вопроса профессиональным спортсменам? Содержание одного профессионального клуба обходится городу много дороже, чем строительство нового храма. Бюджет хоккейного клуба ЦСКА в 2004 году составил 20 миллионов долларов[35]. Раньше бояре гордились тем, кто какой монастырь поддерживает. Сегодняшние бояре содержат спортивных гладиаторов.
– Не хотите ли Вы своим аргументом усовестить Ваших эстрадных кумиров, берущих огромные гонорары за свою фанеру?
В России всегда избы с земляными полами соседствовали с золотыми куполами храма. В конце концов это выбор человека: вкладывает он средства в отделку своего санузла или в красоту, доступную не только для него. И храмы возводили не от избытка, а от нужды. От нужды в Боге, от нужды в надежде. Людям же, которые строят храм от сытости, храм не нужен. Им нужно стойло.
– Каков же, по–вашему, Божий замысел о России?
– На этот вопрос у меня нет ответа.
– У вас? Нет?
– Если бы был, я чувствовал бы себя совсем иначе… Пока же мне приходит в голову лишь плач пророка Исайи:
"Увы, народ грешный, народ обремененный беззакониями! Во что вас бить еще, продолжающие свое упорство? Земля ваша опустошена; города ваши сожжены огнем; поля ваши в ваших глазах съедают чужие; все опустело, как после разорения чужими… Омойтесь, очиститесь, удалите злые деяния ваши от очей Моих, перестаньте делать зло" .
(Ис. 1).
– Странно, что Вы цитируете Ветхий Завет.
– Что же тут странного? Я воспринимаю Ветхий Завет как органическую и необходимую часть Библии – он не годится лишь в качестве буквального морального руководства для современного человека. Я не люблю, например, когда в Израиле оправдывают свои "превентивные удары" при помощи примеров из книги Есфирь. Ветхий Завет потому и Ветхий, что это – дохристианский мир; оправдание тех людей – в том, что они не знали Христа. Им было так можно, нам – так нельзя.
– Далеко ли от консерватизма до национализма?
– Очень далеко. Ведь консерватизм христианина – это консерватизм имперского чувства, а империя – как раз и есть исконное противоядие против национализма, потому что империя может существовать только в том случае, если народ, созидающий ее, не навязывает себя по мелочам всем остальным народам.
– Значит, Вы не шовинист?
– Что вы, конечно же шовинист! Позвольте мне воспользоваться случаем, чтобы обратить внимание читателей на книгу современного французского историка Пюимежа "Шовен, солдат–землепашец: Эпизод из истории национализма". Толстенная, страниц четыреста большого формата. Оказывается, слово шовинизм происходит от имени литературного персонажа Шовена. Это не исторический деятель, а литературно–сценический персонаж французских театров второй половины XIX века. Так вот, в пьесах разных авторов была одинаковая трактовка образа Шовена: это солдат, ветеран наполеоновских войн. В рассказе Альфонса Додэ, повествующем о Парижской коммуне, описывается его смерть. Баррикады перегородили Париж. Коммунары и стоящие напротив солдаты императорской армии уже готовы стрелять друг в друга. И в эту минуту между ними выбегает Шовен, уже старик и инвалид, призывает не стрелять, и падает, сраженный залпами с обеих сторон. Додэ кончает свой рассказ краткой эпитафией: «То был последний француз». В общем – «в солдате–землепашце Шовене как раз и воплощается мечта о национальном примирении, о слиянии всех французов, к какому бы классу и к какой бы партии они ни принадлежали, во всеобщей любви на земле, к воинской доблести и к нации… Такова высшая функция мифа, та, которой все подчинено и которую превосходно передает гравюра Шарле, где старый служака разнимает двух молодых солдат, готовых схватиться друг с другом. „Мы французы, Шовен, дело можно уладить“, – поучает он новобранца. Этот призыв к „национальному согласию“ и по сей день лежит в основе речей французских политиков»[36].
Так вот, в этом смысле, я считаю, мы должны быть шовинистами. Русские должны радоваться друг другу, а не отворачиваться с угрюмым равнодушием, встречаясь на улицах чужих городов.
Но здесь сталкиваются две позиции. Одна говорит устами Честертона: "Хорошие люди любят другие народы. Плохие – забывают собственный". Другая озвучивает себя устами Карла Крауса: "Самое неприятное в шовинистах – это не столько их неприязнь к другим нациям, сколько любовь к своей собственной"[37].
– А патриотизм для Вас – ценность?
– Да. И это определяет некоторую нездравость в восприятии современной политики современным же русским православным человеком. Патриотизм – это аксиома русского православного сознания. Выводная из него теорема – поддержка сильного национального государства, государственническое мышление. Но сейчас у нас нет веры в то, что государство наше, не в смысле церковное, но хотя бы русское. Все отчетливее оно принимает черты колониальной администрации, управляемой из–за границы и ради интересов транснациональных монополий.
– А что значит быть русским?
– Я хотел бы обратить внимание на то, что в нашем языке наше национальное имя формулируется в грамматической форме имени прилагательного, а не существительного. О всех других народах мы говорим: немец, француз, грек, еврей, татарин…, т.е. мы употребляем имена существительные. А когда говорим о себе самих, мы говорим: русский, т.е. характеризуем себя именем прилагательным. А раз оно прилагательное, значит должно к чему–то прилагаться. Тем стержнем, к которому прилагается слово "русский", в нашей традиционной культуре было слово "христианин" – крестьянин. То есть главное – это вера, твоя душа, а твой язык, твоя культура – это то, что держится на этом стержне.
Сегодня же быть русским – это значит плыть против течения, быть участником Русского Сопротивления. Я говорю о сопротивлении не как о вооруженном повстанческом движении, а как о дисциплине мысли и чувства. Скажем, так: хочешь быть патриотом – выключи телевизор. То есть защити свое сознание от промывки мозгов, научись думать самостоятельно, не голосуй вместе с толпой на всех референдумах. Будь человеком, а не ходячей телеприставкой.
– Как Вы относитесь к идее «Москва – третий Рим?»
– Хорошо отношусь. Москва и в самом деле была третьим Римом. Это отнюдь не русская идея, а классическая средневековая и общеевропейская: идея translatio Imperiei, перехода Империи. По официальной византийской концепции Рим перешел на берега Босфора, в Константинополь (Царьград). А спустя тысячелетие падение Восточной Римской империи (1453) совпало с освобождением московского царства от татарской зависимости (1480). Т.е. те же самые агаряне (мусульмане), которые захватили Константинополь, они же оставили Москву в одном и том же XV столетии.
Это совпадение, конечно, потрясло не только русских. Идея, что Москва – третий Рим, принадлежит вовсе не старцу Филофею. Эту мысль приносили на Русь странники–монахи, дипломаты из Валахии, Румынии, Болгарии[38], Сербии и т. д. Впервые же ее выразил московский митрополит Зосима (позднее с позором смещенный с митрополичьего престола). В своем извещении о пасхалии на восьмую тысячу лет Зосима именует Москву новым Константинополем…[39] Кстати, говоря о старце Филофее как о проповеднике этой идеи, стоит помнить, что слово старец имело в те времена несколько иной и более буквальный оттенок, нежели в современной церковной речи. Оно означало не особый духовный дар, намоленность и прозорливость, а просто – возраст. Например: «14 июля 1631. От великого государя патриарха Филарета Никитича Московского и всея Русии… По нашему указу послан к вам в Корелской монастырь под начало старец Нафанайло в блудном деле, что был у нас в патриаршем дворе у Риз Положения в черных попех, и священствовать ему во веки не велено»[40]. Так что именование Феофила старцем само по себе не означает его духовную равновеликость оптинским старцам 19–20 веков… Так что нельзя об этой идее, сопряженной с его именем, сказать, будто она – святоотеческого происхождения. Значит, православный человек может просто обсуждать ее, обращая внимание не на авторитет сказавшего, а на ее суть.
Что эта идея означает? Там, где государство осознает себя служащим идеалам Православия, слугою Христа, и при этом осознает себя ответственным за судьбы Церкви не только в своих пределах, но и во всей ойкумене – вот такая страна и оказывается третьим Римом. И как единственна была Римская империя, так и в средневековой культуре, считавшей себя преемницей культуры античной, империя тоже могла быть только одна. Москва оказалась единственным независимым, самодержавным государством православного мира в XVI столетии. Самодержавное – не в смысле монархическое, а в смысле самоуправляющееся (самодержец – автократор). Государство, которое не является ничьей колонией, – вот это самодержавное государство. И "Москва – третий Рим" означало, что на Москве теперь лежит ответственность за судьбы Православия во всем мире. Соответственно, Россия обязана была своей политикой, финансами, армией, дипломатией и т. д. поддерживать православные общины, Православную Церковь во всем мире, вплоть до Африки. Так что, в этой части я с этой формулой согласен.
Но я не могу согласиться с ее продолжением – "четвертому не бывать". Это слишком дерзновенное пророчество. А ведь "закон и пророки до Иоанна Крестителя". В новозаветные времена нужды в пророчествах нет. Так что не стоит за Бога решать – куда и как Он еще раз повернет колесо истории.
Уже триста лет Москва не является третьим Римом. С 1703 года по 1917 "четвертым Римом" был Санкт–Петербург – столица империи и резиденция православного Императора и Синода (причем первенствующим членом Синода был петербургский митрополит, а не московский). Как переход власти от Первого Рима к Риму Второму произошел в рамках одного и того же государства (столица Римской Империи по воле императора была перенесена с берегов Тибра на берега Босфора), так и в Российском Царстве империя была перенесена с берегов Москвы на берега Невы. Петр и основал Петербург именно в день падения Константинополя – Второго Рима и ровно через 250 лет.
Впрочем, если перебирать такие совпадения, то нельзя не отметить, что 4 ноября – день Казанской иконы и по нынешнему официальному календарю, освобождения Москвы от поляков (то есть (воз)рождения ее в качестве Третьего Рима) – это еще и день основания Константинополя императором Константином Великим.
В 1918 году Москва снова стала столицей – но уже не православного государства. И по сю пору прописанная в Москве власть не является православной. Речь не о том, ходит президент в Церковь или нет. Речь о том, судит ли он себя Евангелием или нет? Видят ли законы России свою высшую цель, источник и оправдание в Православии? Является ли высшей целью внешней политики России поддержка Православия во всем мире? Этого в сегодняшней России нет. Москва уже не Третий Рим[41]. Место «Рима» вакантно.
Как видим, уже был и четвертый Рим. И безо всякого Рима почти век мы прожили. Так что не стоит схему Филофея возводить в ранг пророчества и тем паче церковного догмата[42].
Но если однажды в Минске (Тбилиси, Киеве, Кишиневе…) появится правительство, которое именно так будет осознавать цель своего служения, то Минск (Сухуми, Тирасполь…) и станет пятым Римом.
Кстати, для того, чтобы быть "новым Римом", вовсе необязательно быть сверхдержавой и ведущим игроком геополитики. Когда Москва приняла на себя служение "Третьего Рима", она не была даже "региональной сверхдержавой". Польша, Литва, Крымское ханство были для нее смертельными угрозами (или уж по меньшей мере равными соперниками). В 1571 году крымский хан сжег "Третий Рим", Москву из которой третье–римский император – Иван Грозный – предпочел убежать до подхода врага… Сверхдержавами тогда были Испания, Португалия, Англия… Важно, чтобы государство считало себя защитником Православия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Даже в XV – XVI веках в нищей России расписывать церкви не давали кому попало. Феофан Грек, инок Андрей Рублев… Это был истинный подвиг во имя веры. Они постились перед тем, как приступить к работе. Сейчас подряды на строительство русских храмов получают заезжие гастарбайтеры. Хорошо, если не турки. Почему?
– Я знаю в Сибири храмы, которые строили турецкие рабочие. Ничего плохого в этом я не вижу. Полагаю, что те мусульмане, которые помогали в строительстве наших храмов, не будут потом, как албанцы в Косово, взрывать православные церкви. Думаю, что это неплохое лекарство от экстремизма. Но они месили бетон, а не расписывали храмы. Уверяю, наши художники только православные.
– Не слишком ли богаты золоченые православные храмы на фоне бедности общей народной жизни?
– А Вы не задавали подобного вопроса профессиональным спортсменам? Содержание одного профессионального клуба обходится городу много дороже, чем строительство нового храма. Бюджет хоккейного клуба ЦСКА в 2004 году составил 20 миллионов долларов[35]. Раньше бояре гордились тем, кто какой монастырь поддерживает. Сегодняшние бояре содержат спортивных гладиаторов.
– Не хотите ли Вы своим аргументом усовестить Ваших эстрадных кумиров, берущих огромные гонорары за свою фанеру?
В России всегда избы с земляными полами соседствовали с золотыми куполами храма. В конце концов это выбор человека: вкладывает он средства в отделку своего санузла или в красоту, доступную не только для него. И храмы возводили не от избытка, а от нужды. От нужды в Боге, от нужды в надежде. Людям же, которые строят храм от сытости, храм не нужен. Им нужно стойло.
– Каков же, по–вашему, Божий замысел о России?
– На этот вопрос у меня нет ответа.
– У вас? Нет?
– Если бы был, я чувствовал бы себя совсем иначе… Пока же мне приходит в голову лишь плач пророка Исайи:
"Увы, народ грешный, народ обремененный беззакониями! Во что вас бить еще, продолжающие свое упорство? Земля ваша опустошена; города ваши сожжены огнем; поля ваши в ваших глазах съедают чужие; все опустело, как после разорения чужими… Омойтесь, очиститесь, удалите злые деяния ваши от очей Моих, перестаньте делать зло" .
(Ис. 1).
– Странно, что Вы цитируете Ветхий Завет.
– Что же тут странного? Я воспринимаю Ветхий Завет как органическую и необходимую часть Библии – он не годится лишь в качестве буквального морального руководства для современного человека. Я не люблю, например, когда в Израиле оправдывают свои "превентивные удары" при помощи примеров из книги Есфирь. Ветхий Завет потому и Ветхий, что это – дохристианский мир; оправдание тех людей – в том, что они не знали Христа. Им было так можно, нам – так нельзя.
– Далеко ли от консерватизма до национализма?
– Очень далеко. Ведь консерватизм христианина – это консерватизм имперского чувства, а империя – как раз и есть исконное противоядие против национализма, потому что империя может существовать только в том случае, если народ, созидающий ее, не навязывает себя по мелочам всем остальным народам.
– Значит, Вы не шовинист?
– Что вы, конечно же шовинист! Позвольте мне воспользоваться случаем, чтобы обратить внимание читателей на книгу современного французского историка Пюимежа "Шовен, солдат–землепашец: Эпизод из истории национализма". Толстенная, страниц четыреста большого формата. Оказывается, слово шовинизм происходит от имени литературного персонажа Шовена. Это не исторический деятель, а литературно–сценический персонаж французских театров второй половины XIX века. Так вот, в пьесах разных авторов была одинаковая трактовка образа Шовена: это солдат, ветеран наполеоновских войн. В рассказе Альфонса Додэ, повествующем о Парижской коммуне, описывается его смерть. Баррикады перегородили Париж. Коммунары и стоящие напротив солдаты императорской армии уже готовы стрелять друг в друга. И в эту минуту между ними выбегает Шовен, уже старик и инвалид, призывает не стрелять, и падает, сраженный залпами с обеих сторон. Додэ кончает свой рассказ краткой эпитафией: «То был последний француз». В общем – «в солдате–землепашце Шовене как раз и воплощается мечта о национальном примирении, о слиянии всех французов, к какому бы классу и к какой бы партии они ни принадлежали, во всеобщей любви на земле, к воинской доблести и к нации… Такова высшая функция мифа, та, которой все подчинено и которую превосходно передает гравюра Шарле, где старый служака разнимает двух молодых солдат, готовых схватиться друг с другом. „Мы французы, Шовен, дело можно уладить“, – поучает он новобранца. Этот призыв к „национальному согласию“ и по сей день лежит в основе речей французских политиков»[36].
Так вот, в этом смысле, я считаю, мы должны быть шовинистами. Русские должны радоваться друг другу, а не отворачиваться с угрюмым равнодушием, встречаясь на улицах чужих городов.
Но здесь сталкиваются две позиции. Одна говорит устами Честертона: "Хорошие люди любят другие народы. Плохие – забывают собственный". Другая озвучивает себя устами Карла Крауса: "Самое неприятное в шовинистах – это не столько их неприязнь к другим нациям, сколько любовь к своей собственной"[37].
– А патриотизм для Вас – ценность?
– Да. И это определяет некоторую нездравость в восприятии современной политики современным же русским православным человеком. Патриотизм – это аксиома русского православного сознания. Выводная из него теорема – поддержка сильного национального государства, государственническое мышление. Но сейчас у нас нет веры в то, что государство наше, не в смысле церковное, но хотя бы русское. Все отчетливее оно принимает черты колониальной администрации, управляемой из–за границы и ради интересов транснациональных монополий.
– А что значит быть русским?
– Я хотел бы обратить внимание на то, что в нашем языке наше национальное имя формулируется в грамматической форме имени прилагательного, а не существительного. О всех других народах мы говорим: немец, француз, грек, еврей, татарин…, т.е. мы употребляем имена существительные. А когда говорим о себе самих, мы говорим: русский, т.е. характеризуем себя именем прилагательным. А раз оно прилагательное, значит должно к чему–то прилагаться. Тем стержнем, к которому прилагается слово "русский", в нашей традиционной культуре было слово "христианин" – крестьянин. То есть главное – это вера, твоя душа, а твой язык, твоя культура – это то, что держится на этом стержне.
Сегодня же быть русским – это значит плыть против течения, быть участником Русского Сопротивления. Я говорю о сопротивлении не как о вооруженном повстанческом движении, а как о дисциплине мысли и чувства. Скажем, так: хочешь быть патриотом – выключи телевизор. То есть защити свое сознание от промывки мозгов, научись думать самостоятельно, не голосуй вместе с толпой на всех референдумах. Будь человеком, а не ходячей телеприставкой.
– Как Вы относитесь к идее «Москва – третий Рим?»
– Хорошо отношусь. Москва и в самом деле была третьим Римом. Это отнюдь не русская идея, а классическая средневековая и общеевропейская: идея translatio Imperiei, перехода Империи. По официальной византийской концепции Рим перешел на берега Босфора, в Константинополь (Царьград). А спустя тысячелетие падение Восточной Римской империи (1453) совпало с освобождением московского царства от татарской зависимости (1480). Т.е. те же самые агаряне (мусульмане), которые захватили Константинополь, они же оставили Москву в одном и том же XV столетии.
Это совпадение, конечно, потрясло не только русских. Идея, что Москва – третий Рим, принадлежит вовсе не старцу Филофею. Эту мысль приносили на Русь странники–монахи, дипломаты из Валахии, Румынии, Болгарии[38], Сербии и т. д. Впервые же ее выразил московский митрополит Зосима (позднее с позором смещенный с митрополичьего престола). В своем извещении о пасхалии на восьмую тысячу лет Зосима именует Москву новым Константинополем…[39] Кстати, говоря о старце Филофее как о проповеднике этой идеи, стоит помнить, что слово старец имело в те времена несколько иной и более буквальный оттенок, нежели в современной церковной речи. Оно означало не особый духовный дар, намоленность и прозорливость, а просто – возраст. Например: «14 июля 1631. От великого государя патриарха Филарета Никитича Московского и всея Русии… По нашему указу послан к вам в Корелской монастырь под начало старец Нафанайло в блудном деле, что был у нас в патриаршем дворе у Риз Положения в черных попех, и священствовать ему во веки не велено»[40]. Так что именование Феофила старцем само по себе не означает его духовную равновеликость оптинским старцам 19–20 веков… Так что нельзя об этой идее, сопряженной с его именем, сказать, будто она – святоотеческого происхождения. Значит, православный человек может просто обсуждать ее, обращая внимание не на авторитет сказавшего, а на ее суть.
Что эта идея означает? Там, где государство осознает себя служащим идеалам Православия, слугою Христа, и при этом осознает себя ответственным за судьбы Церкви не только в своих пределах, но и во всей ойкумене – вот такая страна и оказывается третьим Римом. И как единственна была Римская империя, так и в средневековой культуре, считавшей себя преемницей культуры античной, империя тоже могла быть только одна. Москва оказалась единственным независимым, самодержавным государством православного мира в XVI столетии. Самодержавное – не в смысле монархическое, а в смысле самоуправляющееся (самодержец – автократор). Государство, которое не является ничьей колонией, – вот это самодержавное государство. И "Москва – третий Рим" означало, что на Москве теперь лежит ответственность за судьбы Православия во всем мире. Соответственно, Россия обязана была своей политикой, финансами, армией, дипломатией и т. д. поддерживать православные общины, Православную Церковь во всем мире, вплоть до Африки. Так что, в этой части я с этой формулой согласен.
Но я не могу согласиться с ее продолжением – "четвертому не бывать". Это слишком дерзновенное пророчество. А ведь "закон и пророки до Иоанна Крестителя". В новозаветные времена нужды в пророчествах нет. Так что не стоит за Бога решать – куда и как Он еще раз повернет колесо истории.
Уже триста лет Москва не является третьим Римом. С 1703 года по 1917 "четвертым Римом" был Санкт–Петербург – столица империи и резиденция православного Императора и Синода (причем первенствующим членом Синода был петербургский митрополит, а не московский). Как переход власти от Первого Рима к Риму Второму произошел в рамках одного и того же государства (столица Римской Империи по воле императора была перенесена с берегов Тибра на берега Босфора), так и в Российском Царстве империя была перенесена с берегов Москвы на берега Невы. Петр и основал Петербург именно в день падения Константинополя – Второго Рима и ровно через 250 лет.
Впрочем, если перебирать такие совпадения, то нельзя не отметить, что 4 ноября – день Казанской иконы и по нынешнему официальному календарю, освобождения Москвы от поляков (то есть (воз)рождения ее в качестве Третьего Рима) – это еще и день основания Константинополя императором Константином Великим.
В 1918 году Москва снова стала столицей – но уже не православного государства. И по сю пору прописанная в Москве власть не является православной. Речь не о том, ходит президент в Церковь или нет. Речь о том, судит ли он себя Евангелием или нет? Видят ли законы России свою высшую цель, источник и оправдание в Православии? Является ли высшей целью внешней политики России поддержка Православия во всем мире? Этого в сегодняшней России нет. Москва уже не Третий Рим[41]. Место «Рима» вакантно.
Как видим, уже был и четвертый Рим. И безо всякого Рима почти век мы прожили. Так что не стоит схему Филофея возводить в ранг пророчества и тем паче церковного догмата[42].
Но если однажды в Минске (Тбилиси, Киеве, Кишиневе…) появится правительство, которое именно так будет осознавать цель своего служения, то Минск (Сухуми, Тирасполь…) и станет пятым Римом.
Кстати, для того, чтобы быть "новым Римом", вовсе необязательно быть сверхдержавой и ведущим игроком геополитики. Когда Москва приняла на себя служение "Третьего Рима", она не была даже "региональной сверхдержавой". Польша, Литва, Крымское ханство были для нее смертельными угрозами (или уж по меньшей мере равными соперниками). В 1571 году крымский хан сжег "Третий Рим", Москву из которой третье–римский император – Иван Грозный – предпочел убежать до подхода врага… Сверхдержавами тогда были Испания, Португалия, Англия… Важно, чтобы государство считало себя защитником Православия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67