И почему же этот день мы должны считать праздником? Логичнее день суверенитета России отмечать в память о венчании на царство первого русского царя – Ивана Васильевича Грозного… Конституции приходят и уходят. А Москва впервые стала столицей самостоятельного ("самодержавного") государства именно в тот день.
Россия – страна с непредсказуемым прошлым. Каждая новая власть стремится взять контроль над школой, а, значит, над учебниками, и следовательно, над историей. И поэтому в качестве общенационального дня надежней было бы избрать день без исторического предисловия, без конкретного событийно–символического сюжета, который может перетолкован так или иначе. В этом празднике главным стала бы идея, а не историческое событие. Не то, что произошло в прошлом, а то, что происходит и есть всегда. Общенациональным мог бы стать, например, День Матери. Дату для него можно было бы избрать с том, чтобы хотя бы у части людей были особые ассоциации с ним. Например – 21 сентября. День Рождества Богородицы. Это еще и день Куликовской битвы. Так что разным людям была бы дана возможность выбрать в спектре значений этого дня. Но государство от своего имени предлагало бы участие только в его "общечеловеческой" составляющей.
А вообще такого рода праздники могли бы устанавливаться с учетом лишь одного фактора: психологического. Когда люди (и дети) устают в беспросветной череде будней, стоит дать им возможность отдыха. Конечно, хорошо сумрачные и короткие дни ноября разрядить фейерверком праздника.
Я бы хотел видеть в нашем календаре два праздника: День русского народа и День народов России. Их могла бы разделять неделя. И в этой неделе умещались бы детские осенние каникулы.
Смысл первого праздника вполне понятен: сегодня русский народ – это, говоря языком ООН, "разделенная нация". Нация, разрезанная границами и разбросанная по всему миру. Нация вымирающая, утратившая веру в свое будущее. Федеральные СМИ до сих слово "русский" произносят запинаясь, с чувством смущения, предпочитая иметь дело с "россиянами". Мы не радуемся другу другу, потеряли чувство естественной национальной солидарности и традиции взаимопомощи. 52% – женщины – имеют право на свой праздник (я не против Женского Дня, но мне хотелось бы, чтобы это был день женщин, а не революционерок). А 75% – русские жители России – разве не могут иметь свой день?
Ну, а объяснять необходимость праздника, который напоминал бы о федеративном устройстве нашего государства и о его многоликой национальной структуре, излишне. Как праздновать дни интернациональной дружбы, нас учить также не надо. Это как раз в нашей школьно–государственной традиции.
В общем – хорошо, что в поисках поводов для государственных праздников стали смотреть за рамки советского периода в истории нашей страны. Но признать нынешнюю праздничную реформу логичной и целостной трудно. С точки зрения чисто календарной мы вернулись к сумятице 1920 года. Тогда Екатеринодарский областной отдел труда и бюро профсоюзов установили следующий перечень праздничных дней: Новый год, первый и второй день Рождества, Крещение, "день 9 января", "день ниспровержения самодержавия" (12 марта), день народной коммуны (18 марта), Благовещение, Страстная суббота, Светлый понедельник, 1 мая, Вознесение, Духов день, Преображение, Успение, 7 ноября[32].
– Может ли священник быть для паствы «политическим учителем», т.е. рекомендовать за кого голосовать или говорить о своих политических взглядах?
– Я думаю, что говорить священник может – он тоже человек. Но только в частном общении, а не с церковного амвона. Служба кончилась, подошел прихожанин и спросил о чем–то интернсном именно для него: «а как вы об этом думаете, каково ваше мнение». Ответить можно, даже если вопрос о политике. Нельзя лишь а) выдавать это свое мнение за позицию всей Церкви; б) нельзя ставить под сомнение полноту православности вопрошающего прихожанина, если окажется, что он со священником в этом политическом вопросе все же несогласен.
Священник может сказать, что вот такая позиция мне симпатична, вот такому политику я пока доверяю. Но нельзя из этого делать вывод, что и все остальные чада Православной Церкви должны отдать свои голоса упомянутому лицу.
Когда мне приходится говорить на эту тему (конечно, не в храме, а в лекционных аудиториях), то я это делаю только за рамками самой же лекции – в ходе послелекционной дискуссии.
В России периодически случаются стихийные бедствия под названием выборы. Они длятся по полтора–два месяца. Я не считаю, что на это время я должен отказываться от работы и не появляться на людях. А поскольку у людей в эти дни повышенная политическая температура, они, конечно, спрашивают меня и о том, что я могу сказать по поводу тех или иных кандидатов (местных или федеральных). Если различия между кандидатами мне известны и кажутся значимыми с точки зрения интересов Церкви, то я не ухожу от ответа. Правда, в этих своих ответах стараюсь опираться не на газетные сообщения, а на личный опыт общения с теми или иными политическими лидерами.
– А священнику легко удержаться от соблазна стать еще и политическим лидером?
– Если это настоящий священник, то легко. Потому что он обращается к той глубине человека, которая не затрагивается политической идеологией. Имя этой глубины – образ Божий, а не образ политического лидера.
Это не–партийность хорошо передана в стихотворении Владимира Соколова, написанном в самую страстно–политическую и перестроечную пору – в 1989 году:
…Так звездочет, звездой влекомый,
Оказывается ни с чем,
Когда его любой знакомый
Хватает за рукав: ты с кем?
Ему, когда он глаз не сводит
С отрады будущей земной,
И в голову–то не приходит
Спросить, озлясь: а кто со мной?
С ним никого, с ним только вечность.
…Ни крыши нет, ни потолка,
ни стен… Он брошен в бесконечность,
А там не смотрят свысока.
Он в апогее, он в зените,
Он в перигее звездных стуж…
А что он ест? Повремените!
Вы не кормильцы этих душ.
Он долго ищет свет в подъезде,
Но Вифлеемская звезда
Среди нависнувших созвездий
Ему мерцает иногда.
– Как на Ваш взгляд – способно ли православие сегодня стать политической силой? И способна ли современная православная молодежь реально войти в политическую элиту и привнести в нее свои ценности?
– Я думаю, что так вопрос ставить преждевременно – сразу войти в политическую элиту. Когда старшеклассник решает поступать в Университет, он же не ставит пред собой цель сразу стать членом президиума Российской Академии Наук. Ты сначала докажи свое право быть студентом, потом раз в полгода надо доказывать свое право продолжать там учебу. Потом докажи свое право называться кандидатом наук, а потом уже твои заслуги и твой опыт приведут тебя в состав президиума Российской Академии Наук. Также и здесь – надо работать по принципу "глаза боятся, а руки делают".
– Как Вы считаете, появится ли в итоге православная активная востребованная молодежь?
– Отдельные люди есть уже и сейчас. В будущем их будет больше. Но обещать целое поколение молодых православных политиков – это было бы дерзостью. Ведь культура политического действия, как и любая культура, подобна английскому газону – она вырастает не за неделю, а за несколько столетий.
– Мне доводилось слышать, что в церковных кругах разрабатывается своя социальная программа. Что такое социальная программа Церкви? Если она предусматривает некий выход на общество, на те проблемы, что не удается решить светской власти, то как это пересекается в двух различных мирах?
– Вернее говорить о социальной концепции. И речь не о том, чтобы предложить обществу какую–то программу действий. Речь идет о том, чтобы мы, церковные люди, сами осознали для себя возможные координаты нашей оценки тех или иных вызовов современности.
Проблема биоэтики, генной инженерии, контрацептивов, клонирования – вот новые вызовы, на которые не могли ответить богословы прошлых веков. Вопросы новые, но ответить на них мы должны как люди ортодоксальной христианской традиции. Потому наша концепция вызвала немалый интерес у западных богословов. На Западе социальные доктрины тех или иных церквей известны давно. Но у них есть вполне сознательная установка на обновление. Русская же Церковь сознательно позиционирует себя в качестве ортодоксальной, консервативной – и при этом в обществе, которое радикально меняется, где трансформация происходит гораздо быстрее, чем, например, в Бельгии или Италии. Поэтому к нашей концепции интерес особый: как все это совместить?
Но изначальной установкой при разработке нашей социальной концепции было – уйти от политики. Мы исходили из того, что социальная концепция Русской Православной Церкви – это концепция для всей Церкви, а не только для России… То есть она адресована и православным людям в Прибалтике и в Молдавии, Украине и в США, Германии и Японии. Поэтому там нет оценки деятельности российских правительств и вообще никак не упоминается политический контекст современной жизни в России.
– Да, Основы Социальной Концепции РПЦ в виде документального свода – это в своем роде эксклюзив, этого нет ни в одной из национальных Православных Церквей. Какие проблемы они затрагивают и в чем смысл их принятия именно в наше время?
– Дело в том, что за все 20 веков христианской истории схема взаимоотношений Церкви и государства не отличалась особым разнообразием. В течение всех двух тысяч лет нашей истории Церковь бывала только в двух возможных социальных ситуациях: первая – когда гонят нас; вторая – когда гоним мы. Триста лет Римская империя гнала христиан, потом полторы тысячи лет христиане гнали всех остальных, потом коммунисты опять гнали христиан…
И только в нынешних условиях отделенности, дистанции стало возможно общение и диалог, порою переходящий во взаимную критику. Ведь когда Церковь и государство составляли единое целое, тогда не до диалога. Между левой и правой рукой никакого диалога быть не может. И с палачами тоже какой уж диалог…
Принятие Социальной концепции на Архиерейском соборе 2000 года означает, что нынешняя модель от ношений Церкви и государства сохранится надолго. Это модель нейтралитета в диапазоне от благожелательного до холодно–враждебного, но, тем не менее, без открытых гонений. То, что называется свободой совести. Для Православия это впервые: Церковь, существующая в светском обществе.
Концепция исходит из того, что та ситуация, которая сегодня есть в мире – это всерьез и надолго. Государство отделено от Церкви, и Собор в своей социальной концепции признает эту реальность и, более того, находит в этом некий добрый знак, потому что принцип свободы совести – говорится в этой социальной концепции, – это есть способ легального существования Церкви в нерелигиозном окружении. А раз эта разделенность между Церковью и обществом, Церковью и государством – это всерьез и надолго, то мы должны начать диалог, исходя из осознания того, что мир людей населен разными существами.
Сегодня мы разделены. А, значит, должны узнать друг друга. Социальная концепция и есть наш откровенный рассказ светскому обществу о том, какими мы хотим видеть наши отношения.
Основы социальной концепции – это честное декларирование того, какие цели мы перед собой ставим. Какими мы, Церковь, прошедшая через искушение властью и искушение гонением, видим себя в обществе, что мы можем сказать о тех людях, с которыми мы беседуем, в чем мы можем стать на их позиции, в чем не можем. В общем, это есть честное приглашение к свободному диалогу.
Диалог предполагает честную декларацию о том, чего мы хотим в этом диалоге, какие принципы мы отстаиваем, ради чего мы на него идем и, соответственно, где пределы возможных компромиссов. Вот об этом говорит эта социальная концепция. То есть это не только документ, адресованный внутрь самой Церкви, но и документ, адресованный ко всем тем, кто вступает с нами в диалог и общение.
– Откуда появились идеи, заложенные в Основах Социальной Концепции? Можно ли сказать, что они догматически уже были в церковном обиходе, а потом их только оформили документально?
– Концепция – не догмат. Это не более, чем эскиз, набросок, черновик; отсюда и название: "Основы концепции". Слово же концепция подчеркивает, что это не учение, не доктрина, а некое наше представление о том, что мы пережили в ХХ веке, понимание современной ситуации. Это слово о современности, но сказанное с сознательно консервативных, традиционалистских позиций.
Вот небольшой пример конфликта современности и традиции. Работая над этим документом, мы дошли до такого места, где нужно было высказать отношение Православия к смертной казни. Поначалу все казалось просто: надо заявить протест против смертной казни; это варварство, государство не должно убивать… Ну, а затем митрополит Кирилл сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Россия – страна с непредсказуемым прошлым. Каждая новая власть стремится взять контроль над школой, а, значит, над учебниками, и следовательно, над историей. И поэтому в качестве общенационального дня надежней было бы избрать день без исторического предисловия, без конкретного событийно–символического сюжета, который может перетолкован так или иначе. В этом празднике главным стала бы идея, а не историческое событие. Не то, что произошло в прошлом, а то, что происходит и есть всегда. Общенациональным мог бы стать, например, День Матери. Дату для него можно было бы избрать с том, чтобы хотя бы у части людей были особые ассоциации с ним. Например – 21 сентября. День Рождества Богородицы. Это еще и день Куликовской битвы. Так что разным людям была бы дана возможность выбрать в спектре значений этого дня. Но государство от своего имени предлагало бы участие только в его "общечеловеческой" составляющей.
А вообще такого рода праздники могли бы устанавливаться с учетом лишь одного фактора: психологического. Когда люди (и дети) устают в беспросветной череде будней, стоит дать им возможность отдыха. Конечно, хорошо сумрачные и короткие дни ноября разрядить фейерверком праздника.
Я бы хотел видеть в нашем календаре два праздника: День русского народа и День народов России. Их могла бы разделять неделя. И в этой неделе умещались бы детские осенние каникулы.
Смысл первого праздника вполне понятен: сегодня русский народ – это, говоря языком ООН, "разделенная нация". Нация, разрезанная границами и разбросанная по всему миру. Нация вымирающая, утратившая веру в свое будущее. Федеральные СМИ до сих слово "русский" произносят запинаясь, с чувством смущения, предпочитая иметь дело с "россиянами". Мы не радуемся другу другу, потеряли чувство естественной национальной солидарности и традиции взаимопомощи. 52% – женщины – имеют право на свой праздник (я не против Женского Дня, но мне хотелось бы, чтобы это был день женщин, а не революционерок). А 75% – русские жители России – разве не могут иметь свой день?
Ну, а объяснять необходимость праздника, который напоминал бы о федеративном устройстве нашего государства и о его многоликой национальной структуре, излишне. Как праздновать дни интернациональной дружбы, нас учить также не надо. Это как раз в нашей школьно–государственной традиции.
В общем – хорошо, что в поисках поводов для государственных праздников стали смотреть за рамки советского периода в истории нашей страны. Но признать нынешнюю праздничную реформу логичной и целостной трудно. С точки зрения чисто календарной мы вернулись к сумятице 1920 года. Тогда Екатеринодарский областной отдел труда и бюро профсоюзов установили следующий перечень праздничных дней: Новый год, первый и второй день Рождества, Крещение, "день 9 января", "день ниспровержения самодержавия" (12 марта), день народной коммуны (18 марта), Благовещение, Страстная суббота, Светлый понедельник, 1 мая, Вознесение, Духов день, Преображение, Успение, 7 ноября[32].
– Может ли священник быть для паствы «политическим учителем», т.е. рекомендовать за кого голосовать или говорить о своих политических взглядах?
– Я думаю, что говорить священник может – он тоже человек. Но только в частном общении, а не с церковного амвона. Служба кончилась, подошел прихожанин и спросил о чем–то интернсном именно для него: «а как вы об этом думаете, каково ваше мнение». Ответить можно, даже если вопрос о политике. Нельзя лишь а) выдавать это свое мнение за позицию всей Церкви; б) нельзя ставить под сомнение полноту православности вопрошающего прихожанина, если окажется, что он со священником в этом политическом вопросе все же несогласен.
Священник может сказать, что вот такая позиция мне симпатична, вот такому политику я пока доверяю. Но нельзя из этого делать вывод, что и все остальные чада Православной Церкви должны отдать свои голоса упомянутому лицу.
Когда мне приходится говорить на эту тему (конечно, не в храме, а в лекционных аудиториях), то я это делаю только за рамками самой же лекции – в ходе послелекционной дискуссии.
В России периодически случаются стихийные бедствия под названием выборы. Они длятся по полтора–два месяца. Я не считаю, что на это время я должен отказываться от работы и не появляться на людях. А поскольку у людей в эти дни повышенная политическая температура, они, конечно, спрашивают меня и о том, что я могу сказать по поводу тех или иных кандидатов (местных или федеральных). Если различия между кандидатами мне известны и кажутся значимыми с точки зрения интересов Церкви, то я не ухожу от ответа. Правда, в этих своих ответах стараюсь опираться не на газетные сообщения, а на личный опыт общения с теми или иными политическими лидерами.
– А священнику легко удержаться от соблазна стать еще и политическим лидером?
– Если это настоящий священник, то легко. Потому что он обращается к той глубине человека, которая не затрагивается политической идеологией. Имя этой глубины – образ Божий, а не образ политического лидера.
Это не–партийность хорошо передана в стихотворении Владимира Соколова, написанном в самую страстно–политическую и перестроечную пору – в 1989 году:
…Так звездочет, звездой влекомый,
Оказывается ни с чем,
Когда его любой знакомый
Хватает за рукав: ты с кем?
Ему, когда он глаз не сводит
С отрады будущей земной,
И в голову–то не приходит
Спросить, озлясь: а кто со мной?
С ним никого, с ним только вечность.
…Ни крыши нет, ни потолка,
ни стен… Он брошен в бесконечность,
А там не смотрят свысока.
Он в апогее, он в зените,
Он в перигее звездных стуж…
А что он ест? Повремените!
Вы не кормильцы этих душ.
Он долго ищет свет в подъезде,
Но Вифлеемская звезда
Среди нависнувших созвездий
Ему мерцает иногда.
– Как на Ваш взгляд – способно ли православие сегодня стать политической силой? И способна ли современная православная молодежь реально войти в политическую элиту и привнести в нее свои ценности?
– Я думаю, что так вопрос ставить преждевременно – сразу войти в политическую элиту. Когда старшеклассник решает поступать в Университет, он же не ставит пред собой цель сразу стать членом президиума Российской Академии Наук. Ты сначала докажи свое право быть студентом, потом раз в полгода надо доказывать свое право продолжать там учебу. Потом докажи свое право называться кандидатом наук, а потом уже твои заслуги и твой опыт приведут тебя в состав президиума Российской Академии Наук. Также и здесь – надо работать по принципу "глаза боятся, а руки делают".
– Как Вы считаете, появится ли в итоге православная активная востребованная молодежь?
– Отдельные люди есть уже и сейчас. В будущем их будет больше. Но обещать целое поколение молодых православных политиков – это было бы дерзостью. Ведь культура политического действия, как и любая культура, подобна английскому газону – она вырастает не за неделю, а за несколько столетий.
– Мне доводилось слышать, что в церковных кругах разрабатывается своя социальная программа. Что такое социальная программа Церкви? Если она предусматривает некий выход на общество, на те проблемы, что не удается решить светской власти, то как это пересекается в двух различных мирах?
– Вернее говорить о социальной концепции. И речь не о том, чтобы предложить обществу какую–то программу действий. Речь идет о том, чтобы мы, церковные люди, сами осознали для себя возможные координаты нашей оценки тех или иных вызовов современности.
Проблема биоэтики, генной инженерии, контрацептивов, клонирования – вот новые вызовы, на которые не могли ответить богословы прошлых веков. Вопросы новые, но ответить на них мы должны как люди ортодоксальной христианской традиции. Потому наша концепция вызвала немалый интерес у западных богословов. На Западе социальные доктрины тех или иных церквей известны давно. Но у них есть вполне сознательная установка на обновление. Русская же Церковь сознательно позиционирует себя в качестве ортодоксальной, консервативной – и при этом в обществе, которое радикально меняется, где трансформация происходит гораздо быстрее, чем, например, в Бельгии или Италии. Поэтому к нашей концепции интерес особый: как все это совместить?
Но изначальной установкой при разработке нашей социальной концепции было – уйти от политики. Мы исходили из того, что социальная концепция Русской Православной Церкви – это концепция для всей Церкви, а не только для России… То есть она адресована и православным людям в Прибалтике и в Молдавии, Украине и в США, Германии и Японии. Поэтому там нет оценки деятельности российских правительств и вообще никак не упоминается политический контекст современной жизни в России.
– Да, Основы Социальной Концепции РПЦ в виде документального свода – это в своем роде эксклюзив, этого нет ни в одной из национальных Православных Церквей. Какие проблемы они затрагивают и в чем смысл их принятия именно в наше время?
– Дело в том, что за все 20 веков христианской истории схема взаимоотношений Церкви и государства не отличалась особым разнообразием. В течение всех двух тысяч лет нашей истории Церковь бывала только в двух возможных социальных ситуациях: первая – когда гонят нас; вторая – когда гоним мы. Триста лет Римская империя гнала христиан, потом полторы тысячи лет христиане гнали всех остальных, потом коммунисты опять гнали христиан…
И только в нынешних условиях отделенности, дистанции стало возможно общение и диалог, порою переходящий во взаимную критику. Ведь когда Церковь и государство составляли единое целое, тогда не до диалога. Между левой и правой рукой никакого диалога быть не может. И с палачами тоже какой уж диалог…
Принятие Социальной концепции на Архиерейском соборе 2000 года означает, что нынешняя модель от ношений Церкви и государства сохранится надолго. Это модель нейтралитета в диапазоне от благожелательного до холодно–враждебного, но, тем не менее, без открытых гонений. То, что называется свободой совести. Для Православия это впервые: Церковь, существующая в светском обществе.
Концепция исходит из того, что та ситуация, которая сегодня есть в мире – это всерьез и надолго. Государство отделено от Церкви, и Собор в своей социальной концепции признает эту реальность и, более того, находит в этом некий добрый знак, потому что принцип свободы совести – говорится в этой социальной концепции, – это есть способ легального существования Церкви в нерелигиозном окружении. А раз эта разделенность между Церковью и обществом, Церковью и государством – это всерьез и надолго, то мы должны начать диалог, исходя из осознания того, что мир людей населен разными существами.
Сегодня мы разделены. А, значит, должны узнать друг друга. Социальная концепция и есть наш откровенный рассказ светскому обществу о том, какими мы хотим видеть наши отношения.
Основы социальной концепции – это честное декларирование того, какие цели мы перед собой ставим. Какими мы, Церковь, прошедшая через искушение властью и искушение гонением, видим себя в обществе, что мы можем сказать о тех людях, с которыми мы беседуем, в чем мы можем стать на их позиции, в чем не можем. В общем, это есть честное приглашение к свободному диалогу.
Диалог предполагает честную декларацию о том, чего мы хотим в этом диалоге, какие принципы мы отстаиваем, ради чего мы на него идем и, соответственно, где пределы возможных компромиссов. Вот об этом говорит эта социальная концепция. То есть это не только документ, адресованный внутрь самой Церкви, но и документ, адресованный ко всем тем, кто вступает с нами в диалог и общение.
– Откуда появились идеи, заложенные в Основах Социальной Концепции? Можно ли сказать, что они догматически уже были в церковном обиходе, а потом их только оформили документально?
– Концепция – не догмат. Это не более, чем эскиз, набросок, черновик; отсюда и название: "Основы концепции". Слово же концепция подчеркивает, что это не учение, не доктрина, а некое наше представление о том, что мы пережили в ХХ веке, понимание современной ситуации. Это слово о современности, но сказанное с сознательно консервативных, традиционалистских позиций.
Вот небольшой пример конфликта современности и традиции. Работая над этим документом, мы дошли до такого места, где нужно было высказать отношение Православия к смертной казни. Поначалу все казалось просто: надо заявить протест против смертной казни; это варварство, государство не должно убивать… Ну, а затем митрополит Кирилл сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67