Не прошло и четверти часа, как мы уже были у Каменного моста, а спустя минуты три прибыл туда и Купидон с лошадьми.
— Сейчас на моих часах ровно полночь, — проговорил отец, обращаясь к Белюшу, — если мы через час не вернемся, то не дожидайтесь нас дольше, а возвращайтесь на судно, где командир, вероятно, ужасно беспокоится о нас…
Мы сели на коней и, переехав через мост, как безумные, понеслись вдоль северного берега озера Понтшартрен. Отец и я на всякий случай захватили с собой ружья, припасенные предусмотрительным Белюшем на дне шлюпки. Клерсина, черная как ночь, молча гнала свою лошадь, стараясь ни на шаг не отставать от нас. этому поводу и обнаружено, как глубоко еще существовал этот варварский африканский обычай в сердцах негров. Но в 1829 году культ Воду не только практиковался в Луизиане, но находился даже, так сказать, под покровительством, до известной степени, тогдашней местной полиции, набиравшейся из всякого рода людей, не пользовавшихся хорошей репутацией.
ГЛАВА XII. В лесу Понтшартрен
Лес этот, который мы смутно могли различать вдали, находился, вероятно, на расстоянии пяти или шести километров от города. Но мы до того спешили прибыть туда вовремя, что проскакали все это расстояние в какие-то двадцать минут. Клерсина все время неслась впереди нас. Ее можно было принять за одну из древних амазонок, спешащую в самый разгар битвы… Стиснув зубы, с неподвижно устремленным вперед взглядом, порывисто дыша, она не проронила ни слова, но гнала вперед свою лошадь, заставляя ее преодолевать все препятствия на пути.
Лишь на самой опушке леса она остановилась.
— Надо сойти с коней, — проговорила она, — топот копыт в лесу может выдать нас!
С этими словами она первая соскочила с седла и, не позаботившись даже привязать лошадь к дереву, устремилась прямо в глубь леса. Нам пришлось крикнуть ей, чтобы она подождала нас.
К счастью, она превосходно знала всю эту местность и сразу могла сообразить, куда именно следовало идти. Мы шли за ней через чащи, кусты и заросли. Вдруг она остановилась и крепко схватила меня за руку повыше локтя.
— Видите, это там! — сказала она хриплым, подавленным голосом, указав мне на красноватый отблеск, показавшийся вдали, в глубине темной чащи леса: очевидно, это был отблеск костра. — Дай Бог, чтобы мы успели дойти туда вовремя!
— Пока прошло не более часа с того момента, как исчез Флоримон! — заметил отец, обладавший редким качеством сохранять полное спокойствие даже в самые трагические моменты.
Мы продолжали идти по направлению огня, который с каждой минутой становился все ярче и заметнее. Так прошло около четверти часа, после чего мы уже могли видеть совершенно ясно, что на большой красивой поляне был разведен громадный костер. Подойдя еще ближе, можно было убедиться, что эта полянка была запружена многочисленной толпой, шумевшей на разные голоса.
Здесь собралось, очевидно, около трехсот человек различного пола и возраста, но исключительно одних только негров. Вследствие шума, говора, смеха и веселых криков расположившихся отдельными группами на траве негров, из которых одни сидели, поджав под себя ноги, другие полулежали, третьи стояли кружком, мы могли незамеченные приблизиться к самому краю лужайки, где и притаились за большими деревьями, настолько близко от костра, что могли следить за всеми мельчайшими подробностями того, что там происходило.
Прежде всего мне бросилось в глаза, что в глубине лужайки был построен навес с соломенной крышей, на четырех деревянных столбах, под этим навесом были свалены целые груды досок и ящиков. Костер был разведен как раз здесь же. Кроме того, я заметил, что все присутствовавшие тут негры и негритянки принарядились совершенно особым образом для этого торжества. Так, например, вместо того, чтобы быть босыми, как это всегда замечается у негров в их обыденной жизни, все они были обуты в особого рода соломенно-веревочные сандалии, у всех на головах были повязаны красные платки, на манер небольших тюрбанов; вокруг пояса болталось столько красных шелковых платков и того же цвета шерстяных или бумажных лоскутков, сколько только они могли найти у себя под рукой.
Едва я успел разглядеть все это, как раздался сигнал, в виде мелкой дроби по тонкой зубчатой доске, заставивший разом смолкнуть весь шум, смех и разговоры, очевидно, предвещавший начало священных обрядов.
Действительно, почти в тот же момент из-под навеса выступили Зеновия Пелле и Ливар-Конго, которые, пройдя с торжественным видом несколько шагов, уселись на деревянные табуреты между костром и навесом. На них были красные диадемы, лазорево-голубые пояса, увешанные бесчисленным множеством золотой мишуры и мишурных блесток, множеством самых разнообразных амулетов, а также несколько ожерелий и несчетное число браслетов.
После того, как они уселись на свои табуреты, которые, по-видимому, стояли не на земле, а на каком-то возвышении, накрытом белоснежной тканью, двое негров подошли и с обеих сторон приподняли эту белую ткань. Тогда я увидел, что возвышение, на котором восседали Зеновия Пелле и Ливар-Конго, представляло собой большой деревянный ящик, забранный спереди железной решеткой, за которой находилась змея чудовищной величины. Пригретая пламенем костра, эта змея благодушно извивалась; сквозь железную решетку ее клетки я видел, как кольца ее переливались металлическим блеском мелкой и ровной чешуи.
Вся толпа присутствующих обступила теперь этот ящик и сидящих на нем разряженных папалои и мамалои. Каждый по очереди подходил к ним и целовал у них руки, затем громким голосом произносил клятву не выдавать никому из посторонних тайн культа этой секты. Церемония эта продолжалась очень долго, а когда наконец кончилась, Ливар-Конго встал и произнес речь, в которой напоминал своим приверженцам, что все они должны оставаться верны ему, а главное, оказывать ему во всем полное доверие, всегда обращаться к нему в случае болезни или какой другой житейской невзгоды, руководствоваться его советами во всех важных случаях жизни, так как он — их друг, отец, наставник и вождь.
Несколько негров и негритянок тут же последовали этому внушению папалои и явились по очереди преклонить перед ним колени и просить его совета и помощи. Одни просили какого-нибудь целебного средства от того или другого недуга; другие — талисмана, который бы мог смягчить строгость их господина, или средства нажить большие деньги; третьи просили его призвать на какого-нибудь недруга беды и несчастья. Многие излагали свои просьбы и желания шепотом, в таких случаях Ливар-Конго отвечал также шепотом. Если консультация сопровождалась приличным подношением, то Зеновия Пелле немедленно проявляла все признаки дара пророчества и прорицания.
Она начинала беспокойно двигаться на своем табурете над клеткой со змеей; вращая глазами во все стороны с удивительно яростным видом, она извергала пену из уст и, казалось, готова была упасть в обморок, затем разражалась целым потоком обещаний всякого рода благополучия и удовлетворения щедрому подносителю.
А глупая толпа приходила в восторг и с трепетным интересом следила за каждой мельчайшей подробностью этой отвратительной комедии. Мало-помалу возбуждение этой толпы возросло до пределов какого-то опьянения и стало выражаться криками, возгласами, завыванием и какими-то странными жестами и телодвижениями, напоминавшими эпилептиков. Несколько женщин с корзинами на руке, наполненными бутылками с тафией, обходили толпу и предлагали желающим выпить, получая какую-то мелкую монету в обмен за этот напиток.
Таким образом действие алкоголя еще более усиливало то состояние опьянения, которое и без того уже начинало овладевать толпой.
Вдруг из толпы выбежал молодой негр и, став на колени перед клеткой, воскликнул, воздевая к ней руки:
— О, всемогущая! Я пришел просить у тебя величайшей милости: не откажи в ней детям твоим!
— Говори, сын мой! — ответила Зеновия с отвратительной улыбкой на лице.
— Дай нам, чтобы завершить этот праздник, белого безрогого козленка!
В толпе поднялся страшный шум и гам.
— Да, да!.. дай нам белого безрогого козленка! — кричали сотни хриплых, возбужденных голосов.
Зеновия Пелле знаком выразила свое согласие. Тотчас же двое дюжих негров притащили из-под навеса, где он был запрятан под древесными сучьми и ветвями, большой деревянный ящик, в котором было проделано несколько отверстий, и поставили этот ящик к ногам мамалои. Тем временем другие негры успели перекинуть длинные веревки на своего рода громадный треножник, состоящий из длинных жердин, связанных между собой в самом верху и поставленных над костром. Громадный медный котел был подвешен на одной из этих веревок. Гигантского роста и сложения негр засучил рукава своей рубашки и потрясал в воздухе тяжелым каменным ножом, который ему только что вручил Ливар-Конго, предварительно приложившись к нему, как к священному предмету. Затем Зеновия Пелле трижды хлопнула в ладоши. По этому знаку ящик был открыт и из него вытащили Флоримона. Несчастный ребенок был совершенно измучен, безграничный ужас и страх были на его страшно побледневшем личике с чрезмерно расширенными глазками, а между тем бедняжка, очевидно, еще и не подозревал, какая участь ожидала его. Мы сами, может быть, еще сомневались бы в этом, несмотря на полную очевидность, если бы двое из этих черных демонов не схватили мальчика за руки и не стали готовиться привязать его за ноги к тем веревкам над медным котлом, которые, оказывается, заранее были приготовлены с этой целью, чтобы подвесить ребенка за ноги над костром и котлом, головой вниз… Еще одна секунда — и все было бы кончено!
Тут Клерсина, точно обезумевшая, одним прыжком выскочила на середину лужайки и со страшным криком, бешеной яростью кинулась на извергов. Все невольно смутились при этом нечеловеческом крике, вслед за которым последовали почти одновременно два ружейных выстрела. Отец и я почти разом уложили двух палачей, державших ребенка. Двумя последующими выстрелами мы сшибли с их тронов Зеновию Пелле и Ливара-Конго.
Обезумевшая толпа моментально кинулась во все стороны, спасаясь, кто как мог. В несколько минут вся полянка опустела. Негры, мужчины и женщины, бежали во всех направлениях, издавая при этом страшные крики и возгласы. Перед костром теперь уже не было никого, кроме Клерсины, сжимавшей в своих объятиях маленького Флоримона, которого она покрывала поцелуями и обливала слезами; на некотором расстоянии от нее корчились в предсмертной агонии четыре чудовища, пораженные нами.
Но прежде чем приблизиться к ним, мы с отцом позаботились зарядить на всякий случай наши ружья. И слава Богу: несколько негров, более смелых и отважных, чем остальные, притаились в соседних кустах и, убедившись, что нас всего только двое, готовы были наброситься на тех, кто посмел нарушить их праздник.
Но достаточно было выпустить по ним наугад наши четыре заряда, чтобы и они обратились в бегство. Покончив с этим, мы с минуту стояли в нерешительности посреди лужайки, не зная, что нам теперь делать, как вдруг произошло что-то странное.
Несколько человек, вооруженных, в одежде местных полицейских, один за другим вышли из леса и чинно встали по обе стороны полянки. Когда их оказалось около тридцати, появился и их начальник. Это был некто иной, как тот же Вик-Любен. Тем не менее первым нашим побуждением было именно обратиться к нему или, вернее, к тому мундиру, который он носил, чтобы отдать себя и ребенка под его защиту.
Но он одним жестом воспротивился нашему намерению.
— Констебли! — проговорил он, указывая на нас, — вы свидетели, что мы застали этих людей на месте преступления, при исполнении обряда Воду. Костер разведен, веревки наготове, жертвы уже задушены!.. Преступление готово было совершиться… Именем закона арестуйте их!..
— Мерзавец, да разве ты не видишь, что мы, напротив, только что воспрепятствовали жертвоприношению Воду?! — воскликнул мой отец, указывая ему на раненых и наши еще дымившиеся ружья.
— В таком случае вам придется защищаться от обвинения в убийстве! — с наглой усмешкой проговорил негодяй.
Волей-неволей приходилось серьезно отнестись к делу, тем более, что мы окружены со всех сторон, разобщены и обезоружены, сверх того, нас связали веревками, которые каким-то образом оказались в карманах господ полицейских. Клерсина была подвергнута тому же, что мой отец, и я. Флоримона не связали, один из констеблей взял его за руку. Раненых тотчас же уложили на носилки, наскоро устроенные из жердей, досок и травы, часть констеблей понесли носилки, остальным было поручено сопровождать нас. Затем, по команде Вик-Любена, шествие наше тронулось по направлению к озеру.
Здесь мы застали большую плоскодонную лодку, на которой, вероятно, прибыли к месту происшествия констебли, и на которой мы менее чем в полчаса были доставлены в город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Сейчас на моих часах ровно полночь, — проговорил отец, обращаясь к Белюшу, — если мы через час не вернемся, то не дожидайтесь нас дольше, а возвращайтесь на судно, где командир, вероятно, ужасно беспокоится о нас…
Мы сели на коней и, переехав через мост, как безумные, понеслись вдоль северного берега озера Понтшартрен. Отец и я на всякий случай захватили с собой ружья, припасенные предусмотрительным Белюшем на дне шлюпки. Клерсина, черная как ночь, молча гнала свою лошадь, стараясь ни на шаг не отставать от нас. этому поводу и обнаружено, как глубоко еще существовал этот варварский африканский обычай в сердцах негров. Но в 1829 году культ Воду не только практиковался в Луизиане, но находился даже, так сказать, под покровительством, до известной степени, тогдашней местной полиции, набиравшейся из всякого рода людей, не пользовавшихся хорошей репутацией.
ГЛАВА XII. В лесу Понтшартрен
Лес этот, который мы смутно могли различать вдали, находился, вероятно, на расстоянии пяти или шести километров от города. Но мы до того спешили прибыть туда вовремя, что проскакали все это расстояние в какие-то двадцать минут. Клерсина все время неслась впереди нас. Ее можно было принять за одну из древних амазонок, спешащую в самый разгар битвы… Стиснув зубы, с неподвижно устремленным вперед взглядом, порывисто дыша, она не проронила ни слова, но гнала вперед свою лошадь, заставляя ее преодолевать все препятствия на пути.
Лишь на самой опушке леса она остановилась.
— Надо сойти с коней, — проговорила она, — топот копыт в лесу может выдать нас!
С этими словами она первая соскочила с седла и, не позаботившись даже привязать лошадь к дереву, устремилась прямо в глубь леса. Нам пришлось крикнуть ей, чтобы она подождала нас.
К счастью, она превосходно знала всю эту местность и сразу могла сообразить, куда именно следовало идти. Мы шли за ней через чащи, кусты и заросли. Вдруг она остановилась и крепко схватила меня за руку повыше локтя.
— Видите, это там! — сказала она хриплым, подавленным голосом, указав мне на красноватый отблеск, показавшийся вдали, в глубине темной чащи леса: очевидно, это был отблеск костра. — Дай Бог, чтобы мы успели дойти туда вовремя!
— Пока прошло не более часа с того момента, как исчез Флоримон! — заметил отец, обладавший редким качеством сохранять полное спокойствие даже в самые трагические моменты.
Мы продолжали идти по направлению огня, который с каждой минутой становился все ярче и заметнее. Так прошло около четверти часа, после чего мы уже могли видеть совершенно ясно, что на большой красивой поляне был разведен громадный костер. Подойдя еще ближе, можно было убедиться, что эта полянка была запружена многочисленной толпой, шумевшей на разные голоса.
Здесь собралось, очевидно, около трехсот человек различного пола и возраста, но исключительно одних только негров. Вследствие шума, говора, смеха и веселых криков расположившихся отдельными группами на траве негров, из которых одни сидели, поджав под себя ноги, другие полулежали, третьи стояли кружком, мы могли незамеченные приблизиться к самому краю лужайки, где и притаились за большими деревьями, настолько близко от костра, что могли следить за всеми мельчайшими подробностями того, что там происходило.
Прежде всего мне бросилось в глаза, что в глубине лужайки был построен навес с соломенной крышей, на четырех деревянных столбах, под этим навесом были свалены целые груды досок и ящиков. Костер был разведен как раз здесь же. Кроме того, я заметил, что все присутствовавшие тут негры и негритянки принарядились совершенно особым образом для этого торжества. Так, например, вместо того, чтобы быть босыми, как это всегда замечается у негров в их обыденной жизни, все они были обуты в особого рода соломенно-веревочные сандалии, у всех на головах были повязаны красные платки, на манер небольших тюрбанов; вокруг пояса болталось столько красных шелковых платков и того же цвета шерстяных или бумажных лоскутков, сколько только они могли найти у себя под рукой.
Едва я успел разглядеть все это, как раздался сигнал, в виде мелкой дроби по тонкой зубчатой доске, заставивший разом смолкнуть весь шум, смех и разговоры, очевидно, предвещавший начало священных обрядов.
Действительно, почти в тот же момент из-под навеса выступили Зеновия Пелле и Ливар-Конго, которые, пройдя с торжественным видом несколько шагов, уселись на деревянные табуреты между костром и навесом. На них были красные диадемы, лазорево-голубые пояса, увешанные бесчисленным множеством золотой мишуры и мишурных блесток, множеством самых разнообразных амулетов, а также несколько ожерелий и несчетное число браслетов.
После того, как они уселись на свои табуреты, которые, по-видимому, стояли не на земле, а на каком-то возвышении, накрытом белоснежной тканью, двое негров подошли и с обеих сторон приподняли эту белую ткань. Тогда я увидел, что возвышение, на котором восседали Зеновия Пелле и Ливар-Конго, представляло собой большой деревянный ящик, забранный спереди железной решеткой, за которой находилась змея чудовищной величины. Пригретая пламенем костра, эта змея благодушно извивалась; сквозь железную решетку ее клетки я видел, как кольца ее переливались металлическим блеском мелкой и ровной чешуи.
Вся толпа присутствующих обступила теперь этот ящик и сидящих на нем разряженных папалои и мамалои. Каждый по очереди подходил к ним и целовал у них руки, затем громким голосом произносил клятву не выдавать никому из посторонних тайн культа этой секты. Церемония эта продолжалась очень долго, а когда наконец кончилась, Ливар-Конго встал и произнес речь, в которой напоминал своим приверженцам, что все они должны оставаться верны ему, а главное, оказывать ему во всем полное доверие, всегда обращаться к нему в случае болезни или какой другой житейской невзгоды, руководствоваться его советами во всех важных случаях жизни, так как он — их друг, отец, наставник и вождь.
Несколько негров и негритянок тут же последовали этому внушению папалои и явились по очереди преклонить перед ним колени и просить его совета и помощи. Одни просили какого-нибудь целебного средства от того или другого недуга; другие — талисмана, который бы мог смягчить строгость их господина, или средства нажить большие деньги; третьи просили его призвать на какого-нибудь недруга беды и несчастья. Многие излагали свои просьбы и желания шепотом, в таких случаях Ливар-Конго отвечал также шепотом. Если консультация сопровождалась приличным подношением, то Зеновия Пелле немедленно проявляла все признаки дара пророчества и прорицания.
Она начинала беспокойно двигаться на своем табурете над клеткой со змеей; вращая глазами во все стороны с удивительно яростным видом, она извергала пену из уст и, казалось, готова была упасть в обморок, затем разражалась целым потоком обещаний всякого рода благополучия и удовлетворения щедрому подносителю.
А глупая толпа приходила в восторг и с трепетным интересом следила за каждой мельчайшей подробностью этой отвратительной комедии. Мало-помалу возбуждение этой толпы возросло до пределов какого-то опьянения и стало выражаться криками, возгласами, завыванием и какими-то странными жестами и телодвижениями, напоминавшими эпилептиков. Несколько женщин с корзинами на руке, наполненными бутылками с тафией, обходили толпу и предлагали желающим выпить, получая какую-то мелкую монету в обмен за этот напиток.
Таким образом действие алкоголя еще более усиливало то состояние опьянения, которое и без того уже начинало овладевать толпой.
Вдруг из толпы выбежал молодой негр и, став на колени перед клеткой, воскликнул, воздевая к ней руки:
— О, всемогущая! Я пришел просить у тебя величайшей милости: не откажи в ней детям твоим!
— Говори, сын мой! — ответила Зеновия с отвратительной улыбкой на лице.
— Дай нам, чтобы завершить этот праздник, белого безрогого козленка!
В толпе поднялся страшный шум и гам.
— Да, да!.. дай нам белого безрогого козленка! — кричали сотни хриплых, возбужденных голосов.
Зеновия Пелле знаком выразила свое согласие. Тотчас же двое дюжих негров притащили из-под навеса, где он был запрятан под древесными сучьми и ветвями, большой деревянный ящик, в котором было проделано несколько отверстий, и поставили этот ящик к ногам мамалои. Тем временем другие негры успели перекинуть длинные веревки на своего рода громадный треножник, состоящий из длинных жердин, связанных между собой в самом верху и поставленных над костром. Громадный медный котел был подвешен на одной из этих веревок. Гигантского роста и сложения негр засучил рукава своей рубашки и потрясал в воздухе тяжелым каменным ножом, который ему только что вручил Ливар-Конго, предварительно приложившись к нему, как к священному предмету. Затем Зеновия Пелле трижды хлопнула в ладоши. По этому знаку ящик был открыт и из него вытащили Флоримона. Несчастный ребенок был совершенно измучен, безграничный ужас и страх были на его страшно побледневшем личике с чрезмерно расширенными глазками, а между тем бедняжка, очевидно, еще и не подозревал, какая участь ожидала его. Мы сами, может быть, еще сомневались бы в этом, несмотря на полную очевидность, если бы двое из этих черных демонов не схватили мальчика за руки и не стали готовиться привязать его за ноги к тем веревкам над медным котлом, которые, оказывается, заранее были приготовлены с этой целью, чтобы подвесить ребенка за ноги над костром и котлом, головой вниз… Еще одна секунда — и все было бы кончено!
Тут Клерсина, точно обезумевшая, одним прыжком выскочила на середину лужайки и со страшным криком, бешеной яростью кинулась на извергов. Все невольно смутились при этом нечеловеческом крике, вслед за которым последовали почти одновременно два ружейных выстрела. Отец и я почти разом уложили двух палачей, державших ребенка. Двумя последующими выстрелами мы сшибли с их тронов Зеновию Пелле и Ливара-Конго.
Обезумевшая толпа моментально кинулась во все стороны, спасаясь, кто как мог. В несколько минут вся полянка опустела. Негры, мужчины и женщины, бежали во всех направлениях, издавая при этом страшные крики и возгласы. Перед костром теперь уже не было никого, кроме Клерсины, сжимавшей в своих объятиях маленького Флоримона, которого она покрывала поцелуями и обливала слезами; на некотором расстоянии от нее корчились в предсмертной агонии четыре чудовища, пораженные нами.
Но прежде чем приблизиться к ним, мы с отцом позаботились зарядить на всякий случай наши ружья. И слава Богу: несколько негров, более смелых и отважных, чем остальные, притаились в соседних кустах и, убедившись, что нас всего только двое, готовы были наброситься на тех, кто посмел нарушить их праздник.
Но достаточно было выпустить по ним наугад наши четыре заряда, чтобы и они обратились в бегство. Покончив с этим, мы с минуту стояли в нерешительности посреди лужайки, не зная, что нам теперь делать, как вдруг произошло что-то странное.
Несколько человек, вооруженных, в одежде местных полицейских, один за другим вышли из леса и чинно встали по обе стороны полянки. Когда их оказалось около тридцати, появился и их начальник. Это был некто иной, как тот же Вик-Любен. Тем не менее первым нашим побуждением было именно обратиться к нему или, вернее, к тому мундиру, который он носил, чтобы отдать себя и ребенка под его защиту.
Но он одним жестом воспротивился нашему намерению.
— Констебли! — проговорил он, указывая на нас, — вы свидетели, что мы застали этих людей на месте преступления, при исполнении обряда Воду. Костер разведен, веревки наготове, жертвы уже задушены!.. Преступление готово было совершиться… Именем закона арестуйте их!..
— Мерзавец, да разве ты не видишь, что мы, напротив, только что воспрепятствовали жертвоприношению Воду?! — воскликнул мой отец, указывая ему на раненых и наши еще дымившиеся ружья.
— В таком случае вам придется защищаться от обвинения в убийстве! — с наглой усмешкой проговорил негодяй.
Волей-неволей приходилось серьезно отнестись к делу, тем более, что мы окружены со всех сторон, разобщены и обезоружены, сверх того, нас связали веревками, которые каким-то образом оказались в карманах господ полицейских. Клерсина была подвергнута тому же, что мой отец, и я. Флоримона не связали, один из констеблей взял его за руку. Раненых тотчас же уложили на носилки, наскоро устроенные из жердей, досок и травы, часть констеблей понесли носилки, остальным было поручено сопровождать нас. Затем, по команде Вик-Любена, шествие наше тронулось по направлению к озеру.
Здесь мы застали большую плоскодонную лодку, на которой, вероятно, прибыли к месту происшествия констебли, и на которой мы менее чем в полчаса были доставлены в город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37