Белюш хотел отыскать путь к домику Клерсины и пристать к нему по bayou с северо-западной сторона, то есть с самой безлюдной и пустынной части всего квартала, где мы менее всего рисковали иметь нежелательные встречи. При таких условиях трудно было даже предположить, чтобы все не устроилось именно так, как мы того желали.
Обстоятельства складывались так, что все положительно благоприятствовало нам как нельзя лучше. Ночь, когда мы вошли в залив Баратария, тридцать шесть часов спустя после того, как вышли из залива Сан-Марко, была темная и безлунная. Впрочем, явление это было вполне естественно, так как ровно двадцать восемь дней тому назад мы с отцом в точно такую же темную и безлунную ночь заблудились в улицах Черного города. Только мы успели бросить якорь в маленьком притоке, образовавшемся в кольце небольших, густо покрытых лесом островков, среди которых «Эврика» действительно была скрыта ото всех взоров, как поспешили спустить шлюпку. Но прежде чем сесть в нее и направиться в город, мы пошли проститься с командиром и узнать, не будет ли каких-нибудь новых распоряжений.
— Как мне грустно, что я не могу отправиться вместе с вами! — сказал он глубоко взволнованный. — Но я полагаюсь на вас, друзья мои, и хочу верить, что вы будете действовать осмотрительно и разумно и как можно скорее вернетесь ко мне с добрыми вестями!..
— Положитесь на нас, командир! — отвечал я, почтительно пожав его левую руку, протянутую мне.
Что же касается Белюша, то он по своему обыкновению не издал ни звука. Вероятно, давняя привычка к превратностям судьбы научила его никогда не решать ничего заранее.
Затем мы вышли на палубу и, спустившись по трапу, сели в шлюпку вдвоем. Было ровно два часа ночи, через час мы вошли в ту часть реки, которая омывает набережную города, а четверть часа спустя отыскали bayou Сан-Жан. Проплавав около получаса по сети проливчиков и канальчиков, образующих здесь целый лабиринт, где Белюш, по-видимому, прекрасно разбирался, изучив их до мельчайших подробностей, мы наконец прибыли почти к самому дому Клерсины. Привязав нашу лодку к корявому корню старой ивы и запрятав весла в траве, мы пешком направились к огороду, находившемуся позади дома этой негритянки.
Едва успели мы войти в огород, как я заметил развешенный на веревке для просушки серый полотняный костюмчик Флоримона, который, как я отлично помнил, был на нем в момент нашего пребывания на пароме… Значит, они вернулись уже в Новый Орлеан и, по-видимому, находились уже на свободе… С сильно бьющимся сердцем я постучался в дверь.
Голос Клерсины тотчас же отозвался, спрашивая, кто там. Я назвался по имени. Спустя немного времени она отворила нам.
С какой несказанной радостью я услышал от нее, что все они прибыли сюда вполне благополучно и все здоровы, но дальнейшие вести были менее утешительны, и я тотчас понял по ним, что нам предстоят кое-какие затруднения. Оказалось, что только один Флоримон находился при ней, и она показала нам его спящим на большой кровати, как и в ту ночь, когда я видел его в первый раз. Что же касается Розетты, то она вместе с моим отцом остановилась в гостинице «Нотр-Дам». Кроме того, что пребывание в Черном городе казалось и моему отцу, и Клерсине не вполне подходящим для молодой девушки, им теперь не было никакого основания сохранять инкогнито, раз они вернулись в Новый Орлеан под конвоем Вик-Любена и его сообщников. Затем, предполагая, что местом свидания будет избран Каракас или какой-либо другой порт, согласно тому совету, который он поручил мне передать Жану Корбиаку, мой отец решил теперь терпеливо ожидать предписаний командира и ни одной минуты не допускал мысли, что может появиться надобность тайно сесть на судно и отплыть прямо из Нового Орлеана, да еще так скоро. Вернувшись накануне, он ожидал вестей от Корбиака не ранее, как по прошествии двух или трех недель.
Все это обещало создать нам массу непредвиденных осложнений в нашем простом плане. Необходимо было решить тотчас же, что именно делать и как действовать, и сообщить это решение отцу через Клерсину. О том, чтобы нам самим идти к нему и переговорить лично там, в гостинице, нечего было и думать, конечно: это было бы все равно, что прямо направить Вик-Любена на след командира или, по крайней мере, подвергнуть себя лишний раз опасности.
Клерсина сообщила нам, в какое бешенство пришел этот негодяй, видя, что я бежал. Он тотчас же сообразил, что мой побег должен был иметь для него громадное значение, что я бежал только для того, чтобы предупредить командира о грозящей ему опасности и удержать его от всякого необдуманного поступка. Он разослал более двадцати человек в погоню за мной, но, к счастью, безуспешно. Затем злоба и бешенство этого негодяя обрушились на остальных его пленных: он тотчас же приказал разлучить их и усилить присмотр, стал дурно обращаться, кормил только одними сухарями и водой и при каждом удобном случае обрушивался на них с руганью и обидами.
Вблизи от Нового Орлеана, вероятно, видя, что на погоню Жана Корбиака за своими детьми теперь уже рассчитывать нечего, и сообразив вместе с тем, как трудно ему будет оправдать перед властями свое самовольное и неслыханное поведение, он возвратил им свободу, не без того, конечно, чтобы предварительно не запугать их разными угрозами на случай, если они только посмеют высказать свое неудовольствие, когда вернутся в город.
Понятно, капитан Жордас не побоялся его угроз и по возвращении в Новый Орлеан немедленно подал жалобу в суд на Вик-Любена, подробно изложив все его возмутительное поведение, затем поместил во всех американских и французских газетах письмо, где описал все его действия. Поэтому теперь как местные власти, так и общественное мнение были осведомлены об этом. Конечно, мой отец имел полное основание действовать таким образом, но, ввиду присутствия командира Жана Корбиака в данный момент в американских водах, такого рода гласность была для нас не совсем желательна уже в силу того, что привлекала всеобщее внимание к истории Жана Корбиака и его личности.
Между тем, пока мы расспрашивали Клерсину, наступил день, когда нам нельзя было пуститься в обратный путь. После всестороннего обсуждения мы решили на общем совете, что отъезд всех нас должен состояться в следующую ночь, и притом в два приема, чтобы сбить с толку Вик-Любена, на случай, если он, как можно было предположить, наблюдает за гостиницей «Нотр-Дам». Для этого Клерсина предупредит моего отца и попросит его быть около одиннадцати часов вечера вместе с Розеттой на Дворцовой набережной, куда мы явимся за ними на шлюпке. Затем по различным bayou мы вернемся с ними вместе к домику Клерсины, чтобы там захватить ее и маленького Флоримона, после чего уже все вместе должны будем направиться к заливу Баратария. Условившись таким образом обо всем, мы поспешили расстаться с Клерсиной и направились на «Эврику». Не было еще и пяти часов утра, а на реке уже стали появляться во множестве разного рода суда, среди которых мы весьма легко могли и не пройти незамеченными. К счастью, нам не довелось иметь на пути никаких неприятных встреч, и около шести часов утра я постучал в дверь капитанской каюты, чтобы отдать отчет командиру в том, что произошло за время нашего отсутствия. Он вздохнул с облегчением, узнав, что наши близкие живыми и здоровыми вернулись в Новый Орлеан, и что все они находятся на свободе, и даже похвалил меня за мои предусмотрительные распоряжения на следующую ночь. План мой казался ему весьма удачно и разумно придуманным и заслуживающим полного одобрения.
— Любой старый морской волк не придумал бы лучше тебя! — сказал он.
Еще всего каких-нибудь семнадцать часов, и все мы будем вместе в полной безопасности на «Эврике». В крайнем случае можно будет сесть в шлюпку и уехать даже под носом у Вик-Любена, так как, по всей вероятности, у него не будет под рукой готовой лодки, а в том случае, если бы она и нашлась, ему можно было бы ответить теперь выстрелом!
В определенный час мы с Белюшем снова сели в шлюпку и ровно к одиннадцати часам ночи пристали к Дворцовой набережной Нового Орлеана. Отец мой и Розетта уже поджидали нас и, не теряя ни минуты, сели к нам в шлюпку, после чего мы направились, как и было условлено, к предместью Сент-Жан. Никто за весь день не видел и не слыхал ничего о Вик-Любене. Казалось, все шло как нельзя лучше. Два молчаливых, но сердечных рукопожатия вместо всякого приветствия, и затем, снова усердно взявшись за весла, мы продолжали грести по направлению к bayou Сент-Жана и домику Клерсины.
Теперь мы уже не затруднялись в том, по какому пути нам надо было следовать, и менее чем за двадцать минут были уже на том самом месте, где причалили в прошлую ночь. Клерсина уже поджидала нас, а Флоримон еще спал в своей кровати, но уже одетый и готовый отправиться в путь. Купидон караулил его. Стоило только добежать Клерсине до своего дома, захватить мальчика и вернуться с ним к шлюпке, и тогда мы могли пуститься в обратный путь.
Она бегом пустилась через огород. Мы молча провожали ее глазами и смутно видели, как она скользнула в дверь своей хижины, мелькнув как тень в узкой полосе света, упавшей из комнаты на крыльцо и огород в тот момент, когда она отворила дверь.
Вдруг она снова появилась, и душераздирающий крик раздался в тишине ночи, долетев до нас.
— Флоримон!.. Флоримон!..
Это был голос Клерсины, полный невыразимого отчаяния и муки, заставивший всех нас одним прыжком выскочить на берег и бежать к ней навстречу.
ГЛАВА XI. Флоримон исчез
Клерсина стояла неподвижно, точно окаменевшая, на пороге своей широко распахнутой двери, выходившей на огород. Не останавливаясь перед ней с расспросами, так как, видимо, она была не в состоянии отвечать на них, мы один за другим вбежали в комнату: первым вбежал я, за мной Белюш, за ним отец и Розетта. Освещенная маленькой медной лампочкой пустая кровать Флоримона достаточно ясно говорила нам о причине отчаянного крика Клерсины.
Флоримон исчез!.. Исчез всего каких-то несколько минут тому назад, потому что даже место его на постели еще не успело остыть.
Куда мог деваться бедный ребенок?.. Мы смотрели друг на друга в полном недоумении, не находя объяснения этому странному исчезновению. Дверь на улицу или, вернее, в сад, стояла настежь. Я кинулся к ней.
Здесь сидел Купидон в той же позе и том же костюме, в каком я видел его здесь в первый раз: в большом красном байковом платке на плечах и с чулком в руках. Бедняга казался сильно сконфуженным. На мой вопрос, где ребенок, куда он мог деваться, негр тотчас же поспешил ответить, что ничего не знает, что он не сходил со своего места и не видал ни Флоримона, ни кого-нибудь другого. Может быть, ребенок проснулся, встал и пошел искать Клерсину! Конечно, это было весьма возможно, но в таком случае, куда же он девался? Куда пошел? Мы наверное встретили бы его. Но все хорошо знали, что ребенок никогда не выходил из дому один.
Быть может, Клерсина могла бы дать нам какие-нибудь полезные указания, высказать какие-нибудь предположения, но бедная женщина не в состоянии была произнести ни одного слова. Мы почти силой ввели ее в комнату и принудили сесть. Ее отчаяние было так ужасно, что всем нам было больно смотреть на нее. Она решительно ничего не понимала и не сознавала, глаза ее смотрели неподвижно в одну точку, с выражением смертельного страха и безумного ужаса, застывших в этом взгляде. Ее состояние страшно пугало нас, так оно было неестественно у женщины с таким светлым, решительным умом, такой смелой, находчивой и энергичной. Почему же сразу так ужасно отчаиваться? Ребенок, вероятно, был где-нибудь недалеко… Следовало только сейчас же начать разыскивать его…
Я высказал эту мысль вслух и был ужасно поражен, заметив, что отец мой мрачно качает головой. Даже Белюш, казалось, был чем-то поражен. Мне казалось, что все они слишком легко приходят в отчаяние. Я взглянул на Розетту; она одна не была подавлена ужасом, как все остальные, напротив, она старалась ободрить Клерсину; девушка, подобно мне, хотела себя уверить, что Флоримон не мог исчезнуть бесследно и безвозвратно и что мы вскоре непременно найдем его.
В тот момент, когда она произносила эти слова громким, убежденным голосом, я заметил, или мне только показалось, что Купидон сделал безнадежный отрицательный жест.
— Купидон! — воскликнул я, — почему вы думаете, что мы не отыщем Флоримона, что ребенок безвозвратно исчез?.. Знаете вы о нем что-нибудь?..
— Нет! — ответил старый негр, но тон его ответа показался мне неискренним.
— Вы говорите «нет», а глаза ваши говорят «да»! — с досадой воскликнул я. — Нам важно не терять времени!.. И если вы что-либо знаете, или хотя бы только предполагаете, скажите сейчас же!..
— Можно думать и в то же время не желать высказывать свои предположения, не имея никаких доказательств! — пробормотал старик, совершенно сбитый с толку моим гневом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Обстоятельства складывались так, что все положительно благоприятствовало нам как нельзя лучше. Ночь, когда мы вошли в залив Баратария, тридцать шесть часов спустя после того, как вышли из залива Сан-Марко, была темная и безлунная. Впрочем, явление это было вполне естественно, так как ровно двадцать восемь дней тому назад мы с отцом в точно такую же темную и безлунную ночь заблудились в улицах Черного города. Только мы успели бросить якорь в маленьком притоке, образовавшемся в кольце небольших, густо покрытых лесом островков, среди которых «Эврика» действительно была скрыта ото всех взоров, как поспешили спустить шлюпку. Но прежде чем сесть в нее и направиться в город, мы пошли проститься с командиром и узнать, не будет ли каких-нибудь новых распоряжений.
— Как мне грустно, что я не могу отправиться вместе с вами! — сказал он глубоко взволнованный. — Но я полагаюсь на вас, друзья мои, и хочу верить, что вы будете действовать осмотрительно и разумно и как можно скорее вернетесь ко мне с добрыми вестями!..
— Положитесь на нас, командир! — отвечал я, почтительно пожав его левую руку, протянутую мне.
Что же касается Белюша, то он по своему обыкновению не издал ни звука. Вероятно, давняя привычка к превратностям судьбы научила его никогда не решать ничего заранее.
Затем мы вышли на палубу и, спустившись по трапу, сели в шлюпку вдвоем. Было ровно два часа ночи, через час мы вошли в ту часть реки, которая омывает набережную города, а четверть часа спустя отыскали bayou Сан-Жан. Проплавав около получаса по сети проливчиков и канальчиков, образующих здесь целый лабиринт, где Белюш, по-видимому, прекрасно разбирался, изучив их до мельчайших подробностей, мы наконец прибыли почти к самому дому Клерсины. Привязав нашу лодку к корявому корню старой ивы и запрятав весла в траве, мы пешком направились к огороду, находившемуся позади дома этой негритянки.
Едва успели мы войти в огород, как я заметил развешенный на веревке для просушки серый полотняный костюмчик Флоримона, который, как я отлично помнил, был на нем в момент нашего пребывания на пароме… Значит, они вернулись уже в Новый Орлеан и, по-видимому, находились уже на свободе… С сильно бьющимся сердцем я постучался в дверь.
Голос Клерсины тотчас же отозвался, спрашивая, кто там. Я назвался по имени. Спустя немного времени она отворила нам.
С какой несказанной радостью я услышал от нее, что все они прибыли сюда вполне благополучно и все здоровы, но дальнейшие вести были менее утешительны, и я тотчас понял по ним, что нам предстоят кое-какие затруднения. Оказалось, что только один Флоримон находился при ней, и она показала нам его спящим на большой кровати, как и в ту ночь, когда я видел его в первый раз. Что же касается Розетты, то она вместе с моим отцом остановилась в гостинице «Нотр-Дам». Кроме того, что пребывание в Черном городе казалось и моему отцу, и Клерсине не вполне подходящим для молодой девушки, им теперь не было никакого основания сохранять инкогнито, раз они вернулись в Новый Орлеан под конвоем Вик-Любена и его сообщников. Затем, предполагая, что местом свидания будет избран Каракас или какой-либо другой порт, согласно тому совету, который он поручил мне передать Жану Корбиаку, мой отец решил теперь терпеливо ожидать предписаний командира и ни одной минуты не допускал мысли, что может появиться надобность тайно сесть на судно и отплыть прямо из Нового Орлеана, да еще так скоро. Вернувшись накануне, он ожидал вестей от Корбиака не ранее, как по прошествии двух или трех недель.
Все это обещало создать нам массу непредвиденных осложнений в нашем простом плане. Необходимо было решить тотчас же, что именно делать и как действовать, и сообщить это решение отцу через Клерсину. О том, чтобы нам самим идти к нему и переговорить лично там, в гостинице, нечего было и думать, конечно: это было бы все равно, что прямо направить Вик-Любена на след командира или, по крайней мере, подвергнуть себя лишний раз опасности.
Клерсина сообщила нам, в какое бешенство пришел этот негодяй, видя, что я бежал. Он тотчас же сообразил, что мой побег должен был иметь для него громадное значение, что я бежал только для того, чтобы предупредить командира о грозящей ему опасности и удержать его от всякого необдуманного поступка. Он разослал более двадцати человек в погоню за мной, но, к счастью, безуспешно. Затем злоба и бешенство этого негодяя обрушились на остальных его пленных: он тотчас же приказал разлучить их и усилить присмотр, стал дурно обращаться, кормил только одними сухарями и водой и при каждом удобном случае обрушивался на них с руганью и обидами.
Вблизи от Нового Орлеана, вероятно, видя, что на погоню Жана Корбиака за своими детьми теперь уже рассчитывать нечего, и сообразив вместе с тем, как трудно ему будет оправдать перед властями свое самовольное и неслыханное поведение, он возвратил им свободу, не без того, конечно, чтобы предварительно не запугать их разными угрозами на случай, если они только посмеют высказать свое неудовольствие, когда вернутся в город.
Понятно, капитан Жордас не побоялся его угроз и по возвращении в Новый Орлеан немедленно подал жалобу в суд на Вик-Любена, подробно изложив все его возмутительное поведение, затем поместил во всех американских и французских газетах письмо, где описал все его действия. Поэтому теперь как местные власти, так и общественное мнение были осведомлены об этом. Конечно, мой отец имел полное основание действовать таким образом, но, ввиду присутствия командира Жана Корбиака в данный момент в американских водах, такого рода гласность была для нас не совсем желательна уже в силу того, что привлекала всеобщее внимание к истории Жана Корбиака и его личности.
Между тем, пока мы расспрашивали Клерсину, наступил день, когда нам нельзя было пуститься в обратный путь. После всестороннего обсуждения мы решили на общем совете, что отъезд всех нас должен состояться в следующую ночь, и притом в два приема, чтобы сбить с толку Вик-Любена, на случай, если он, как можно было предположить, наблюдает за гостиницей «Нотр-Дам». Для этого Клерсина предупредит моего отца и попросит его быть около одиннадцати часов вечера вместе с Розеттой на Дворцовой набережной, куда мы явимся за ними на шлюпке. Затем по различным bayou мы вернемся с ними вместе к домику Клерсины, чтобы там захватить ее и маленького Флоримона, после чего уже все вместе должны будем направиться к заливу Баратария. Условившись таким образом обо всем, мы поспешили расстаться с Клерсиной и направились на «Эврику». Не было еще и пяти часов утра, а на реке уже стали появляться во множестве разного рода суда, среди которых мы весьма легко могли и не пройти незамеченными. К счастью, нам не довелось иметь на пути никаких неприятных встреч, и около шести часов утра я постучал в дверь капитанской каюты, чтобы отдать отчет командиру в том, что произошло за время нашего отсутствия. Он вздохнул с облегчением, узнав, что наши близкие живыми и здоровыми вернулись в Новый Орлеан, и что все они находятся на свободе, и даже похвалил меня за мои предусмотрительные распоряжения на следующую ночь. План мой казался ему весьма удачно и разумно придуманным и заслуживающим полного одобрения.
— Любой старый морской волк не придумал бы лучше тебя! — сказал он.
Еще всего каких-нибудь семнадцать часов, и все мы будем вместе в полной безопасности на «Эврике». В крайнем случае можно будет сесть в шлюпку и уехать даже под носом у Вик-Любена, так как, по всей вероятности, у него не будет под рукой готовой лодки, а в том случае, если бы она и нашлась, ему можно было бы ответить теперь выстрелом!
В определенный час мы с Белюшем снова сели в шлюпку и ровно к одиннадцати часам ночи пристали к Дворцовой набережной Нового Орлеана. Отец мой и Розетта уже поджидали нас и, не теряя ни минуты, сели к нам в шлюпку, после чего мы направились, как и было условлено, к предместью Сент-Жан. Никто за весь день не видел и не слыхал ничего о Вик-Любене. Казалось, все шло как нельзя лучше. Два молчаливых, но сердечных рукопожатия вместо всякого приветствия, и затем, снова усердно взявшись за весла, мы продолжали грести по направлению к bayou Сент-Жана и домику Клерсины.
Теперь мы уже не затруднялись в том, по какому пути нам надо было следовать, и менее чем за двадцать минут были уже на том самом месте, где причалили в прошлую ночь. Клерсина уже поджидала нас, а Флоримон еще спал в своей кровати, но уже одетый и готовый отправиться в путь. Купидон караулил его. Стоило только добежать Клерсине до своего дома, захватить мальчика и вернуться с ним к шлюпке, и тогда мы могли пуститься в обратный путь.
Она бегом пустилась через огород. Мы молча провожали ее глазами и смутно видели, как она скользнула в дверь своей хижины, мелькнув как тень в узкой полосе света, упавшей из комнаты на крыльцо и огород в тот момент, когда она отворила дверь.
Вдруг она снова появилась, и душераздирающий крик раздался в тишине ночи, долетев до нас.
— Флоримон!.. Флоримон!..
Это был голос Клерсины, полный невыразимого отчаяния и муки, заставивший всех нас одним прыжком выскочить на берег и бежать к ней навстречу.
ГЛАВА XI. Флоримон исчез
Клерсина стояла неподвижно, точно окаменевшая, на пороге своей широко распахнутой двери, выходившей на огород. Не останавливаясь перед ней с расспросами, так как, видимо, она была не в состоянии отвечать на них, мы один за другим вбежали в комнату: первым вбежал я, за мной Белюш, за ним отец и Розетта. Освещенная маленькой медной лампочкой пустая кровать Флоримона достаточно ясно говорила нам о причине отчаянного крика Клерсины.
Флоримон исчез!.. Исчез всего каких-то несколько минут тому назад, потому что даже место его на постели еще не успело остыть.
Куда мог деваться бедный ребенок?.. Мы смотрели друг на друга в полном недоумении, не находя объяснения этому странному исчезновению. Дверь на улицу или, вернее, в сад, стояла настежь. Я кинулся к ней.
Здесь сидел Купидон в той же позе и том же костюме, в каком я видел его здесь в первый раз: в большом красном байковом платке на плечах и с чулком в руках. Бедняга казался сильно сконфуженным. На мой вопрос, где ребенок, куда он мог деваться, негр тотчас же поспешил ответить, что ничего не знает, что он не сходил со своего места и не видал ни Флоримона, ни кого-нибудь другого. Может быть, ребенок проснулся, встал и пошел искать Клерсину! Конечно, это было весьма возможно, но в таком случае, куда же он девался? Куда пошел? Мы наверное встретили бы его. Но все хорошо знали, что ребенок никогда не выходил из дому один.
Быть может, Клерсина могла бы дать нам какие-нибудь полезные указания, высказать какие-нибудь предположения, но бедная женщина не в состоянии была произнести ни одного слова. Мы почти силой ввели ее в комнату и принудили сесть. Ее отчаяние было так ужасно, что всем нам было больно смотреть на нее. Она решительно ничего не понимала и не сознавала, глаза ее смотрели неподвижно в одну точку, с выражением смертельного страха и безумного ужаса, застывших в этом взгляде. Ее состояние страшно пугало нас, так оно было неестественно у женщины с таким светлым, решительным умом, такой смелой, находчивой и энергичной. Почему же сразу так ужасно отчаиваться? Ребенок, вероятно, был где-нибудь недалеко… Следовало только сейчас же начать разыскивать его…
Я высказал эту мысль вслух и был ужасно поражен, заметив, что отец мой мрачно качает головой. Даже Белюш, казалось, был чем-то поражен. Мне казалось, что все они слишком легко приходят в отчаяние. Я взглянул на Розетту; она одна не была подавлена ужасом, как все остальные, напротив, она старалась ободрить Клерсину; девушка, подобно мне, хотела себя уверить, что Флоримон не мог исчезнуть бесследно и безвозвратно и что мы вскоре непременно найдем его.
В тот момент, когда она произносила эти слова громким, убежденным голосом, я заметил, или мне только показалось, что Купидон сделал безнадежный отрицательный жест.
— Купидон! — воскликнул я, — почему вы думаете, что мы не отыщем Флоримона, что ребенок безвозвратно исчез?.. Знаете вы о нем что-нибудь?..
— Нет! — ответил старый негр, но тон его ответа показался мне неискренним.
— Вы говорите «нет», а глаза ваши говорят «да»! — с досадой воскликнул я. — Нам важно не терять времени!.. И если вы что-либо знаете, или хотя бы только предполагаете, скажите сейчас же!..
— Можно думать и в то же время не желать высказывать свои предположения, не имея никаких доказательств! — пробормотал старик, совершенно сбитый с толку моим гневом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37