И уж, конечно же, он не мог знать, что Ширли считал, что телепатия существовала на самом деле потому, что он точно знал: она существует; более того, все его описания возможных телепатических экспериментов не были теоретическими выкладками, а являлись простым переложением реально происшедших событий.
Однако в рецензии содержалось совсем мало информации о самой книге, и вскоре Флетчер отложил вырезку в сторону.
Следующая вырезка о деле Ширли была обескураживающей: в ней содержались подробные описания спора о законности обвинений, выдвинутых против Ширли. Эту вырезку они тоже на время отложили в сторону, потому что им бросились в глаза огромные заголовки на следующей вырезке: КОШМАР У МОНУМЕНТА СКОТТА. НА ВЕРХНЕЙ ГАЛЕРЕЕ МОНУМЕНТА ВЫСОТОЙ В ДВЕСТИ ФУТОВ АРЕСТОВАН НЕИЗВЕСТНЫЙ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ДЕРЖАЛ МАЛЬЧИКА НА ВЫТЯНУТЫХ РУКАХ НАД ПАРАПЕТОМ. ОБВИНЕНИЯ БУДУТ ОБЪЯВЛЕНЫ…
Очевидно, это послужило началом дела Ширли.
Кроме того, Флетчер понял, что в тот день родилась его боязнь высоты, и возненавидел Ширли холодной болезненной ненавистью.
Флетчер заметил, что сообщение об аресте сэра Чарльза Ширли и статья, озаглавленная «Кошмар у монумента Скотта» были из одного и того же номера газеты.
Полиция или главный редактор газеты решили сначала не открывать читателям, что между этими двумя событиями есть связь.
Теперь становилась понятной суть спора по поводу обвинений, выдвинутых против Ширли. И хотя Ширли сам рассказывал о том, что он делал с безымянным ребенком между 17 мая 1926 года и 22 мая 1930 года, 23 мая 1930 года несколько свидетелей видели, как он держал мальчика над ужасающей пропастью между верхней галереей монумента Скотту в Эдинбурге и расположенной далеко внизу землей.
Они также сообщили, что его с трудом оттащили от парапета.
Здесь, по крайней мере, можно было усмотреть покушение на жизнь. Впрочем, тут можно было предъявить сразу несколько разных обвинений, но, даже если бы и не удалось ничего доказать, Ширли до полусмерти испугал четырехлетнего ребенка, что явилось причиной повышенного интереса общественного мнения к суду.
Ширли, однако, был абсолютно уверен в том, что не сделал ничего плохого. Про события у монумента он сказал так:
– Мальчик был способен руководить мной. Он это уже доказал. Вы просто ничего не понимаете. У меня не было ни малейшего намерения причинить ему вред. Когда он стал старше, мне было все труднее находить достаточно сильные стимулы, которые заставляли бы его полностью проявлять свои способности. Я задумал этот эксперимент для того, чтобы вынудить ребенка установить надо мной полный контроль ради его собственной безопасности…
В другой раз он сказал: «Я не понимаю. Ребенок уже доказал, что, когда он голоден, он может общаться на уровне сознания, а не при помощи голоса, Я только усилил эту способность, помогая ему делать это. Его, как правило, регулярно кормили. Только иногда ему не давали пищи до тех пор, пока он не начинал посылать мысленные сигналы… Я повторяю, одаренный ребенок подобного типа при таких условиях пострадать никак не может. Я не понимаю ваших обвинений в жестоком обращении и равнодушии. Мальчик постоянно был окружен вниманием…
– … Конечно, он был лишен детства обычного ребенка.
Но ведь он и не был обычным ребенком. Моя цель? Я думал, что это совершенно очевидно. Дети, обладающие выдающимися музыкальными способностями, часто оказываются лишенными нормального детства. Детям-актерам тоже некогда играть в игрушки. Этот ребенок – телепат, неужели мы можем допустить, чтобы такие удивительные способности пропали?
Неужели мы до сих пор живем в Средние Века и продолжаем бояться неизведанного?»
Только один раз Ширли позволил себе выразить некоторые сомнения.
– Да, я прибегал к гипнозу. Теперь я думаю, что это могло быть ошибкой. Мальчик не знал никаких слов, а когда я начал воспользовался гипнозом, мне пришлось обучить его некоторым словам. Это, само по себе, было ошибкой.
Однако я чувствовал, что это необходимо, чтобы внедрить в его сознание правильное отношение к похоти, гордости, а также к общим понятиям добра и зла. Я хотел, чтобы мальчик боялся не меня, а Бога. Необходимо, чтобы такой талант служил добру. Я не мог себе представить, что мальчик стал бы использовать свои колоссальные возможности ради зла, или растратил свой потенциал на женщин…
Приблизительно в это время атмосфера вокруг дела изменилась, и сэра Чарльза Ширли стали воспринимать, как бесчеловечного монстра. При этом он разговаривал и вел себя так спокойно и хладнокровно, что ни у кого не возникало ни малейших сомнений в его вменяемости. Можно было бы сказать, что ни один разумный человек не смог бы сделать того, что сделал Ширли, но с тем же успехом можно было сказать, что ни один разумный человек не совершает немотивированных убийств, а в 1930 году далеко не все убийцы, у которых не шла пена изо рта, были автоматически осуждены на казнь. Глядя с некоторым отстранением на эти вырезки сорокалетней давности, Флетчер и Бодейкер одновременно почувствовали, как изменился весь тон отчетов о процессе сэра Чарльза Ширли. Если бы он продолжал вести себя разумно, весь процесс мог бы превратиться в безнадежный фарс: что считать, а что не считать преступлением против безымянного найденыша четырех лет. Ширли могли приговорить к трем, или даже больше, годам тюрьмы, впрочем, он мог получить и меньше, только вот ничего доказать было нельзя. Свидетели видели только то, что он держал ребенка над страшной пропастью, без видимого намерения его туда сбросить.
Пятидесятидвухлетний бывший профессор греческого мог быть фанатиком, но он никогда не был преступником в привычном понимании этого слова.
Однако когда он перестал выражать свои мысли понятным языком, и растерял спокойную уверенность в собственной правоте, его история со всеми ужасающими подробностями стала представляться бредом сумасшедшего.
Тут-то суд над ним и прекратился, потому что доктор сообщил присяжным, что обвиняемый находится совершенно не в своем уме. В мае 1930 года в суд не стали приглашать психиатров – тогда все было гораздо проще.
Сэра Чарльза Ширли отправили в сумасшедший дом, где он должен был находиться до конца жизни. Тогда это заведение так и называлось «сумасшедший дом», а вовсе не санаторий или еще что-нибудь в этом же роде. Сэр Чарльз был безумен, и это объясняло то, что случилось. Все. Дело было закрыто.
В вырезках больше не было никакой информации про безумца, которого звали сэр Чарльз Ширли или про мальчика, названного впоследствии Джоном Флетчером.
– Нам надо еще много всего выяснить, – задумчиво заявил Бодейкер, оказавшись на улице, где ярко светило солнце.
– Больше выяснять нечего.
– Но мы же еще даже толком не начали… – Бодейкер был сильно удивлен.
– Мы уже закончили.
Сидя в парке Принсес Стрит, Флетчер посмотрел на двухсотметровый монумент и содрогнулся. О том, что он узнал, ему не хотелось даже думать, но ведь надо было что-то сделать с безумным желанием Бодейкера раскопать как можно больше фактов о том, что произошло сорок лет назад.
– Я все понял, и мне больше не интересно.
– Но ты же должен…
– Бодейкер, тебе ведь известно, как сильно я возненавидел Ширли за то, что он со мной сотворил. Если ты хочешь, чтобы я и тебя ненавидел, продолжай настаивать на своем.
Обиженный и удивленный Бодейкер промолчал в ответ.
Зная, что ему удалось добиться желаемого результата, Флетчер продолжал уже гораздо мягче.
– Вероятно, ты не получил ответов на все интересующие тебя вопросы – в отличие от меня. Я знаю, почему я стал таким, как был, и кого за это надо поблагодарить. Больше я ничего не хочу знать.
Понимая, что Бодейкер просто не в состоянии оставить расследование в том месте, где они остановились, Флетчер решил ему кое-что объяснить.
– Теперь мне понятно, почему я боюсь высоты, и почему женщины были для меня недоступны. Знаю, почему не помню ничего про свои первые годы жизни: Ширли при помощи гипноза заблокировал ранние воспоминания, которые и так были весьма смутными из-за того, что мне было отказано во владении языком. Ширли спас мне жизнь – в этом заключалось его главное преступление против меня.
Он продолжал довольно долго, иногда перескакивая с предмета на предмет, иногда надолго замолкая, чтобы получше расставить все по местам – для себя и для Бодейкера.
– Мне кажется, мы должны согласиться с тем, что Ширли был частично прав. У меня на самом деле были какие-то способности, которые развились благодаря его стараниям.
Но он пользовался своей властью надо мной как фанатик… пытался воплотить во мне свою идею образцового христианина…
Посчитав, что он уже достаточно сказал, Флетчер замолчал.
Но Бодейкер был явно не удовлетворен.
– Нам нужно, по крайней мере, просмотреть более подробные вырезки из других газет. А еще надо бы снова сходить к мистеру Куррану и…
– Бодейкер, ради всех святых, оставь меня в покое.
Молчание Флетчера, последовавшее после этих слов, довело Бодейкера до отчаянья. Именно Флетчер покинул отель и сел в поезд. Время от времени он отвечал на вопросы Бодейкера, но стоило Бодейкеру заговорить на интересующую его тему, Флетчер замолкал и отказывался разговаривать.
Когда поздно вечером в понедельник Бодейкер подходил к своему домику, Флетчер снова обратился к нему.
– Снова совпадение, – холодно заметил он.
– А? Что?
– Ты не заметил, что на противоположной стороне улицы припаркована машина? Ну-ка взгляни на нее.
Бодейкер, ничего не понимая, уставился на свой старенький автомобиль.
– Что он здесь делает? Джерри не водит машину.
– Я думаю, эта машина предназначена для побега.
– Что-то я ничего не понимаю.
– Ну, это только мои догадки. Только мне кажется, что Джерри собирается сбежать. Естественно, вместе с Шейлой.
– Убежать, – пробормотал Бодейкер. – Совсем как Паула.
Он ничего не рассказывал про это Флетчеру, впрочем, тот и не задавал никаких вопросов на эту тему.
– Паула убежала?
– Она нервничала, это продолжалось довольно долго… а потом она исчезла, оставив записку, чтобы я не заявлял в полицию о том, что она пропала. Я и не стал этого делать.
Ее не было полгода. А потом она вернулась, она выглядела ужасно. Через три дня после возвращения Паула открыла газ и засунула голову в духовку.
Флетчеру снова захотелось отвернуться. Неужели на свете нет ничего, кроме неудач, человеческой несостоятельности, безумия, самоубийств и жестокости? Даже Бодейкер и его Паула, которые были явно благополучной семейной парой, вынуждены были трагически расстаться, причем эта трагедия был их собственной, внутренней трагедией. Ладно, надо поскорее войти в дом.
– В доме есть девушка. Это, конечно же, Шейла.
– Ты это знаешь. Ты в состоянии почувствовать?
– Да, я знаю, – раздраженно отозвался Флетчер. – Какая тебе разница, как мне это удается. Говорю тебе ситуация там критическая. И я, естественно, возвращаюсь, чтобы оказать тебе помощь.
– Критическая ситуация?
– Иди в дом.
Передней дверью почти никогда не пользовались, и Бодейкер, как всегда, обошел дом сзади.
Флетчер взял контроль на себя. Он никогда не был человеком решительных действий, но он лучше, чем Бодейкер мог справиться с возникшей ситуацией.
В доме был самый настоящий развал. В гостиной Шейла и Джерри запаковывали большие новые чемоданы, бросая туда все, что им попадалось под руку ценного. Они изумленно уставились на Бодейкера, когда тот вошел в комнату.
– Привет, Шейла, – сказал Флетчер, не обращая ни малейшего внимания на Джерри. После той встречи на берегу моря он еще ни разу ее не видел. Теперь, разглядев ее вблизи, он решил, что она довольно хорошенькая, только вот в глазах у девушки плясал дикий огонек.
Джерри, не отступая от своих правил, выпустил на них поток помойных ругательств, суть которых заключалась в том, что Бодейкер должен был отсутствовать целую неделю, и Джерри интересовало, что он, в таком случае, делает дома в понедельник вечером.
Шейла просто отошла в сторону. В отличие от Джерри, ей показалось, что в Бодейкере появилось нечто, чего следует опасаться.
– Джерри, – тихо проговорил Флетчер, – мне кажется, ты собираешься сбежать.
– Ты совершенно прав, я действительно собираюсь сбежать. И ты мне не помешаешь.
– Вообще-то я бы и пытаться не стал. Естественно, ты можешь отправляться, куда захочешь. Я даже не возражаю против того, чтобы ты взял мою машину, если у тебя, конечно, есть права. Кстати, они у тебя есть?
– У Шейлы есть.
– Отлично. Но ведь тут все не так просто, не так ли?
– Что ты, черт подери, имеешь в виду?
– Ведь ты же не просто убегаешь от меня. Что ты натворил?
– Ну, если тебе так хочется знать… – беззаботно заявил Джерри.
– Джерри! – воскликнула Шейла.
– Если тебе так интересно – я взял триста фунтов из магазина.
– Очень умно. Отличный план. – Казалось, Флетчер совсем не удивлен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Однако в рецензии содержалось совсем мало информации о самой книге, и вскоре Флетчер отложил вырезку в сторону.
Следующая вырезка о деле Ширли была обескураживающей: в ней содержались подробные описания спора о законности обвинений, выдвинутых против Ширли. Эту вырезку они тоже на время отложили в сторону, потому что им бросились в глаза огромные заголовки на следующей вырезке: КОШМАР У МОНУМЕНТА СКОТТА. НА ВЕРХНЕЙ ГАЛЕРЕЕ МОНУМЕНТА ВЫСОТОЙ В ДВЕСТИ ФУТОВ АРЕСТОВАН НЕИЗВЕСТНЫЙ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ДЕРЖАЛ МАЛЬЧИКА НА ВЫТЯНУТЫХ РУКАХ НАД ПАРАПЕТОМ. ОБВИНЕНИЯ БУДУТ ОБЪЯВЛЕНЫ…
Очевидно, это послужило началом дела Ширли.
Кроме того, Флетчер понял, что в тот день родилась его боязнь высоты, и возненавидел Ширли холодной болезненной ненавистью.
Флетчер заметил, что сообщение об аресте сэра Чарльза Ширли и статья, озаглавленная «Кошмар у монумента Скотта» были из одного и того же номера газеты.
Полиция или главный редактор газеты решили сначала не открывать читателям, что между этими двумя событиями есть связь.
Теперь становилась понятной суть спора по поводу обвинений, выдвинутых против Ширли. И хотя Ширли сам рассказывал о том, что он делал с безымянным ребенком между 17 мая 1926 года и 22 мая 1930 года, 23 мая 1930 года несколько свидетелей видели, как он держал мальчика над ужасающей пропастью между верхней галереей монумента Скотту в Эдинбурге и расположенной далеко внизу землей.
Они также сообщили, что его с трудом оттащили от парапета.
Здесь, по крайней мере, можно было усмотреть покушение на жизнь. Впрочем, тут можно было предъявить сразу несколько разных обвинений, но, даже если бы и не удалось ничего доказать, Ширли до полусмерти испугал четырехлетнего ребенка, что явилось причиной повышенного интереса общественного мнения к суду.
Ширли, однако, был абсолютно уверен в том, что не сделал ничего плохого. Про события у монумента он сказал так:
– Мальчик был способен руководить мной. Он это уже доказал. Вы просто ничего не понимаете. У меня не было ни малейшего намерения причинить ему вред. Когда он стал старше, мне было все труднее находить достаточно сильные стимулы, которые заставляли бы его полностью проявлять свои способности. Я задумал этот эксперимент для того, чтобы вынудить ребенка установить надо мной полный контроль ради его собственной безопасности…
В другой раз он сказал: «Я не понимаю. Ребенок уже доказал, что, когда он голоден, он может общаться на уровне сознания, а не при помощи голоса, Я только усилил эту способность, помогая ему делать это. Его, как правило, регулярно кормили. Только иногда ему не давали пищи до тех пор, пока он не начинал посылать мысленные сигналы… Я повторяю, одаренный ребенок подобного типа при таких условиях пострадать никак не может. Я не понимаю ваших обвинений в жестоком обращении и равнодушии. Мальчик постоянно был окружен вниманием…
– … Конечно, он был лишен детства обычного ребенка.
Но ведь он и не был обычным ребенком. Моя цель? Я думал, что это совершенно очевидно. Дети, обладающие выдающимися музыкальными способностями, часто оказываются лишенными нормального детства. Детям-актерам тоже некогда играть в игрушки. Этот ребенок – телепат, неужели мы можем допустить, чтобы такие удивительные способности пропали?
Неужели мы до сих пор живем в Средние Века и продолжаем бояться неизведанного?»
Только один раз Ширли позволил себе выразить некоторые сомнения.
– Да, я прибегал к гипнозу. Теперь я думаю, что это могло быть ошибкой. Мальчик не знал никаких слов, а когда я начал воспользовался гипнозом, мне пришлось обучить его некоторым словам. Это, само по себе, было ошибкой.
Однако я чувствовал, что это необходимо, чтобы внедрить в его сознание правильное отношение к похоти, гордости, а также к общим понятиям добра и зла. Я хотел, чтобы мальчик боялся не меня, а Бога. Необходимо, чтобы такой талант служил добру. Я не мог себе представить, что мальчик стал бы использовать свои колоссальные возможности ради зла, или растратил свой потенциал на женщин…
Приблизительно в это время атмосфера вокруг дела изменилась, и сэра Чарльза Ширли стали воспринимать, как бесчеловечного монстра. При этом он разговаривал и вел себя так спокойно и хладнокровно, что ни у кого не возникало ни малейших сомнений в его вменяемости. Можно было бы сказать, что ни один разумный человек не смог бы сделать того, что сделал Ширли, но с тем же успехом можно было сказать, что ни один разумный человек не совершает немотивированных убийств, а в 1930 году далеко не все убийцы, у которых не шла пена изо рта, были автоматически осуждены на казнь. Глядя с некоторым отстранением на эти вырезки сорокалетней давности, Флетчер и Бодейкер одновременно почувствовали, как изменился весь тон отчетов о процессе сэра Чарльза Ширли. Если бы он продолжал вести себя разумно, весь процесс мог бы превратиться в безнадежный фарс: что считать, а что не считать преступлением против безымянного найденыша четырех лет. Ширли могли приговорить к трем, или даже больше, годам тюрьмы, впрочем, он мог получить и меньше, только вот ничего доказать было нельзя. Свидетели видели только то, что он держал ребенка над страшной пропастью, без видимого намерения его туда сбросить.
Пятидесятидвухлетний бывший профессор греческого мог быть фанатиком, но он никогда не был преступником в привычном понимании этого слова.
Однако когда он перестал выражать свои мысли понятным языком, и растерял спокойную уверенность в собственной правоте, его история со всеми ужасающими подробностями стала представляться бредом сумасшедшего.
Тут-то суд над ним и прекратился, потому что доктор сообщил присяжным, что обвиняемый находится совершенно не в своем уме. В мае 1930 года в суд не стали приглашать психиатров – тогда все было гораздо проще.
Сэра Чарльза Ширли отправили в сумасшедший дом, где он должен был находиться до конца жизни. Тогда это заведение так и называлось «сумасшедший дом», а вовсе не санаторий или еще что-нибудь в этом же роде. Сэр Чарльз был безумен, и это объясняло то, что случилось. Все. Дело было закрыто.
В вырезках больше не было никакой информации про безумца, которого звали сэр Чарльз Ширли или про мальчика, названного впоследствии Джоном Флетчером.
– Нам надо еще много всего выяснить, – задумчиво заявил Бодейкер, оказавшись на улице, где ярко светило солнце.
– Больше выяснять нечего.
– Но мы же еще даже толком не начали… – Бодейкер был сильно удивлен.
– Мы уже закончили.
Сидя в парке Принсес Стрит, Флетчер посмотрел на двухсотметровый монумент и содрогнулся. О том, что он узнал, ему не хотелось даже думать, но ведь надо было что-то сделать с безумным желанием Бодейкера раскопать как можно больше фактов о том, что произошло сорок лет назад.
– Я все понял, и мне больше не интересно.
– Но ты же должен…
– Бодейкер, тебе ведь известно, как сильно я возненавидел Ширли за то, что он со мной сотворил. Если ты хочешь, чтобы я и тебя ненавидел, продолжай настаивать на своем.
Обиженный и удивленный Бодейкер промолчал в ответ.
Зная, что ему удалось добиться желаемого результата, Флетчер продолжал уже гораздо мягче.
– Вероятно, ты не получил ответов на все интересующие тебя вопросы – в отличие от меня. Я знаю, почему я стал таким, как был, и кого за это надо поблагодарить. Больше я ничего не хочу знать.
Понимая, что Бодейкер просто не в состоянии оставить расследование в том месте, где они остановились, Флетчер решил ему кое-что объяснить.
– Теперь мне понятно, почему я боюсь высоты, и почему женщины были для меня недоступны. Знаю, почему не помню ничего про свои первые годы жизни: Ширли при помощи гипноза заблокировал ранние воспоминания, которые и так были весьма смутными из-за того, что мне было отказано во владении языком. Ширли спас мне жизнь – в этом заключалось его главное преступление против меня.
Он продолжал довольно долго, иногда перескакивая с предмета на предмет, иногда надолго замолкая, чтобы получше расставить все по местам – для себя и для Бодейкера.
– Мне кажется, мы должны согласиться с тем, что Ширли был частично прав. У меня на самом деле были какие-то способности, которые развились благодаря его стараниям.
Но он пользовался своей властью надо мной как фанатик… пытался воплотить во мне свою идею образцового христианина…
Посчитав, что он уже достаточно сказал, Флетчер замолчал.
Но Бодейкер был явно не удовлетворен.
– Нам нужно, по крайней мере, просмотреть более подробные вырезки из других газет. А еще надо бы снова сходить к мистеру Куррану и…
– Бодейкер, ради всех святых, оставь меня в покое.
Молчание Флетчера, последовавшее после этих слов, довело Бодейкера до отчаянья. Именно Флетчер покинул отель и сел в поезд. Время от времени он отвечал на вопросы Бодейкера, но стоило Бодейкеру заговорить на интересующую его тему, Флетчер замолкал и отказывался разговаривать.
Когда поздно вечером в понедельник Бодейкер подходил к своему домику, Флетчер снова обратился к нему.
– Снова совпадение, – холодно заметил он.
– А? Что?
– Ты не заметил, что на противоположной стороне улицы припаркована машина? Ну-ка взгляни на нее.
Бодейкер, ничего не понимая, уставился на свой старенький автомобиль.
– Что он здесь делает? Джерри не водит машину.
– Я думаю, эта машина предназначена для побега.
– Что-то я ничего не понимаю.
– Ну, это только мои догадки. Только мне кажется, что Джерри собирается сбежать. Естественно, вместе с Шейлой.
– Убежать, – пробормотал Бодейкер. – Совсем как Паула.
Он ничего не рассказывал про это Флетчеру, впрочем, тот и не задавал никаких вопросов на эту тему.
– Паула убежала?
– Она нервничала, это продолжалось довольно долго… а потом она исчезла, оставив записку, чтобы я не заявлял в полицию о том, что она пропала. Я и не стал этого делать.
Ее не было полгода. А потом она вернулась, она выглядела ужасно. Через три дня после возвращения Паула открыла газ и засунула голову в духовку.
Флетчеру снова захотелось отвернуться. Неужели на свете нет ничего, кроме неудач, человеческой несостоятельности, безумия, самоубийств и жестокости? Даже Бодейкер и его Паула, которые были явно благополучной семейной парой, вынуждены были трагически расстаться, причем эта трагедия был их собственной, внутренней трагедией. Ладно, надо поскорее войти в дом.
– В доме есть девушка. Это, конечно же, Шейла.
– Ты это знаешь. Ты в состоянии почувствовать?
– Да, я знаю, – раздраженно отозвался Флетчер. – Какая тебе разница, как мне это удается. Говорю тебе ситуация там критическая. И я, естественно, возвращаюсь, чтобы оказать тебе помощь.
– Критическая ситуация?
– Иди в дом.
Передней дверью почти никогда не пользовались, и Бодейкер, как всегда, обошел дом сзади.
Флетчер взял контроль на себя. Он никогда не был человеком решительных действий, но он лучше, чем Бодейкер мог справиться с возникшей ситуацией.
В доме был самый настоящий развал. В гостиной Шейла и Джерри запаковывали большие новые чемоданы, бросая туда все, что им попадалось под руку ценного. Они изумленно уставились на Бодейкера, когда тот вошел в комнату.
– Привет, Шейла, – сказал Флетчер, не обращая ни малейшего внимания на Джерри. После той встречи на берегу моря он еще ни разу ее не видел. Теперь, разглядев ее вблизи, он решил, что она довольно хорошенькая, только вот в глазах у девушки плясал дикий огонек.
Джерри, не отступая от своих правил, выпустил на них поток помойных ругательств, суть которых заключалась в том, что Бодейкер должен был отсутствовать целую неделю, и Джерри интересовало, что он, в таком случае, делает дома в понедельник вечером.
Шейла просто отошла в сторону. В отличие от Джерри, ей показалось, что в Бодейкере появилось нечто, чего следует опасаться.
– Джерри, – тихо проговорил Флетчер, – мне кажется, ты собираешься сбежать.
– Ты совершенно прав, я действительно собираюсь сбежать. И ты мне не помешаешь.
– Вообще-то я бы и пытаться не стал. Естественно, ты можешь отправляться, куда захочешь. Я даже не возражаю против того, чтобы ты взял мою машину, если у тебя, конечно, есть права. Кстати, они у тебя есть?
– У Шейлы есть.
– Отлично. Но ведь тут все не так просто, не так ли?
– Что ты, черт подери, имеешь в виду?
– Ведь ты же не просто убегаешь от меня. Что ты натворил?
– Ну, если тебе так хочется знать… – беззаботно заявил Джерри.
– Джерри! – воскликнула Шейла.
– Если тебе так интересно – я взял триста фунтов из магазина.
– Очень умно. Отличный план. – Казалось, Флетчер совсем не удивлен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29