Андроид оденет и накормит, андроид решит алгебраическую задачу за школьника и техническую проблему — за инженера, андроид организует развлечения. Чуть ли не подоткнёт под тебя одеяло, если ты раскинешься во сне…
Я сказал: вдруг заметили. Конечно, это было не вдруг. Возникла проблема незанятости. Многим людям некуда было девать своё время, и они разленились от праздности. Раздались первые тревожные голоса; куда мы идём? Для того ли человечество покончило с социальной несправедливостью, чтобы бездумно загорать на пляжах и отплясывать в дансингах? Не встаёт ли, черт побери, новый мещанин?
И тогда произошла Ла-Валеттская трагедия. Мальта была в те годы самым модным курортом в Евразии, в Ла-Валетту так и валили купальщики. В один прекрасный, вполне безоблачный день при посадке разбился самолёт. Не помню уж, что там случилось, но разбился он вдребезги — на глазах у всего аэропорта. Ну, вы знаете эту историю. Из семидесяти пассажиров погибло только одиннадцать — это были люди. Остальные уцелели, потому что были андроидами. И тут на них накинулся Маноло. Он встречал свою невесту и, когда опознал её изуродованные останки среди погибших, обезумел от горя. Он схватил металлический прут и напал на андроидов. Удары не причинили им особого вреда, хотя Маноло бил что было сил. При этом он кричал, что житья от них не стало, всюду эти холодноносые, ну, и все такое. В толпе многие его поддержали. Трудно сказать, чего здесь было больше — помрачения от горя или накопившейся неприязни к опекунам. Двум андроидам размозжили головы, остальные успели скрыться.
Весть о Ла-Валеттской вспышке облетела и взбудоражила весь мир. Андроиды пытались образумить человечество. Дискуссия затопила газеты, радио и телевидение. Тут и там стихийно начались избиения андроидов. Но дело-то было в том, что их стало невозможно отличить от людей, внешне они ничем не различались. К тому же они выработали превосходный инстинкт самосохранения. Тут-то и вспомнили про собак.
Странности в поведении собак давно известны. Чем руководствуется собака, когда выбирает друга-человека? Почему, бывало, она предпочитала жить с человеком, который её бил и плохо кормил, и удирала к нему от нового, более состоятельного хозяина? Это всегда было малопонятно, особенно если учесть собачью жадность. Жадность странно сочетается у псов со способностью жертвовать материальными благами во имя расплывчато-эмоционального индивидуального выбора друга-человека.
Так вот, собаки не переносили андроидов. Даже когда андроид снисходил к собаке и, подражая человеку, делал ей тримминг и чесал за ушами, она, как правило, не давалась, рычала и пыталась укусить.
Наверное, собаки узнавали андроидов по запаху — или отсутствию запаха.
Собак стали натравливать на андроидов. Те, естественно, оборонялись. Нет, людей андроиды не трогали, но собак убивали чем только могли. Так началась война собак и роботов — её назвали на греческий манер кинороботомахией.
Советы коммун тщетно призывали к спокойствию. Борьба была тяжёлой. Кто-то из наиболее непримиримых изобрёл специальный разрядник — от его прикосновения опознанный андроид падал замертво, если так можно выразиться.
Все это вы знаете. Знаете и о том поистине великом акте, который предприняли андроиды, когда убедились, что примирение невозможно, — об акте саморазряда. Они добровольно уступили место человечеству, чтобы спасти его от вырождения. А ведь их собственная цивилизация могла превзойти человеческую.
Как бы там ни было, а роботы проявили истинное величие духа. И в то же время кинороботомахия послужила для человечества грозным предостережением. Человек — творец, это так, но — не господь бог, он не имеет исторического и морального права искусственно порождать себе подобных.
Что касается собак, то… ну что ж, они всегда верно служили человеку, и люди всегда были им благодарны и охотно угощали тем, чего не хотели есть сами. В знак благодарности люди и прежде воздвигали памятники собакам — спасателям, пограничникам, предупредителям пожаров, подопытным собакам медицины, наконец знаменитой жертве космических исследований Лайке. К ним люди добавили памятники собакам, самоотверженно принёсшим себя в жертву в борьбе с андроидами. В борьбе, которая позволила человечеству снова обрести себя.
Но когда страсти поутихли, группа учёных — ваш покорный слуга был в их числе — предложила поставить памятник андроидам. Вы знаете, сколько было яростных споров. Но теперь памятник стоит на Площади мемориалов. И это — справедливо.
…Я не выспался — полночи не давали мне уснуть беспокойные мысли. Кроме того, Феликс, спавший на соседнем диване, без конца ворочался, бормотал что-то во сне и чмокал губами, будто подзывал собаку.
Зато Робин как лёг с вечера на правый бок, подложив под щеку ладонь, так на правом боку и проснулся. Человек со здоровой психикой, ничего не скажешь. Не терзает себя излишней рефлексией.
Он замолвил за меня словечко, и Дед разрешил мне войти в святая святых — аппаратную узла связи. Я должен был тишайше сидеть в уголочке, пока не окончится сеанс. Сегодня они проводили очередную передачу туда. Всезнающий Робин шёпотом сказал мне, что в прошлый раз был принят сигнал с Сапиены, расшифрованный как просьба сообщить способ добывания огня механическим путём. Для чего это им, неизвестно, но раз спрашивают, затрачивая на передачу огромную энергию, значит, для них это не пустяк. Ну вот, составили ответную информацию — в неё входили конструкция старинной зажигалки и рецепт пирофорного стержня.
Эта информация и передавалась сейчас. Я смотрел на контрольный экран с клеточной мозаикой. Похоже на вышивку крестиком по канве — я видел это в музее искусств. Давным-давно, когда ещё не знали электричества, любая женщина была знакома с двоичным кодом: фон-сетка, информация — есть крестик или нет крестика. Так и цветочки вышивали, и птичек, и лошадок. Теперь шло — да простится мне такая аналогия — «вышивание крестиком» на расстоянии одиннадцати световых лет. Высветилась клеточка — импульс, темно — нет импульса. Информация бежала по строчкам, как вышивка по канве. А там, на горе, импульсы срывались с антенны и неслись в страшную даль, в Пространство. И через одиннадцать лет их примут на Сапиене и начнут расшифровывать, и неизвестно, поймут ли и смогут ли использовать.
Я мысленно унёсся вслед за этими импульсами. Все чаще, все упорнее преследует меня видение: я ухожу в межзвёздный рейс, мчусь на субсветовой сквозь чёрную бездну, где путь то искривляется в чудовищных полях гравитации, то трансформируется в силовых полях. И страшно и желанно…
Размечтавшись, я ковырял пальцем пластик дивана и чуть не отодрал край. Хорошо, что спохватился. А то иди, ищи клей и нагреватель.
Экран погас, передача кончилась. Дед записал что-то в журнал, потом заходил по комнате, вид у него был довольный, сухонькие руки он закинул за спину. Только теперь я заметил, что он чуть тянет правую ногу.
— Вот так, — сказал Дед. — И никак иначе. Мы первые послали информацию практической ценности.
— Но они первые запросили, — вставил Робин.
— Мы первые послали — это важнее. Теперь, если мы запросим информацию, имеющую практическую ценность для нас, и они пошлют её — всё равно они будут вторыми.
Я с удивлением смотрел на Деда. Первые, вторые — неужели это важно? Мне вспомнился школьный курс истории: в середине XX века было время, когда первоочередной задачей в науке считалось установление приоритета — кто первый сделал, первый изобрёл…
— Вот Дед! — восхищённо прошептал мне Робин. — Знаешь, кто он? Носитель пережитков социализма.
Я не удержался, прыснул. Дед строго посмотрел на нас.
— Что вам кажется смешным, молодые люди?
— Да нет, мы так, — сказал Робин.
— Ну, так потрудитесь вести себя прилично!
Греков-отец подозвал Робина, что-то ему сказал, и Робин сел за кодировочный пульт.
Хорошо, когда отец просит тебя помочь. И вот так, мимоходом, касается твоего плеча…
Дед все ещё ворчал насчёт несолидности теперешней молодёжи, и я поднялся, чтобы уйти, делать здесь было нечего. Но тут вошёл Феликс. Я знал, что он весь вчерашний вечер и сегодняшнее утро провёл в вычислительном центре. А теперь он пришёл и сказал:
— Я ещё раз пересчитал и проверил. Передача с Сапиены начнётся в одиннадцать двадцать пять.
Дед насупился. Греков-отец поспешно сказал:
— Если передача действительно начнётся до срока, её запишет приёмный автомат. — Он посмотрел на часы. — Без десяти одиннадцать. В конце концов, можно и подождать полчасика.
Дед даже разговаривать на эту тему не пожелал — махнул рукой и покинул аппаратную. Я предложил Феликсу партию в шахматы. Играл он плохо, почти не думая, отдавал мне пешку за пешкой и упорно стремился к размену фигур, пока у него не остались два коня против моих слонов. И вот тут он начал так здорово маневрировать своими конями, что мне стало трудно реализовать материальный перевес. Кони наскакивали на моего короля, я надолго задумался и не сразу заметил, что в аппаратной прошло какое-то движение. А когда поднял глаза от доски, то увидел: все кинулись к экрану.
Было одиннадцать двадцать с секундами. По верхней строчке экрана пробежала тень, перешла строчкой ниже, и ещё, и ещё, до последней клетки. А потом начали выстраиваться беспорядочно, на первый взгляд, разбросанные тёмные пятна — следы импульсов, ложившихся где-то за панелью на приёмную ленту.
— "Восемнадцать тридцать девять", — потерянным голосом сказал оператор, сверхсерьезный малый.
— Проверь по коду, — сказал Греков.
— Я хорошо помню. — Но все же оператор проверил и подтвердил, что Сапиена даёт номер «восемнадцать тридцать девять», иначе говоря — отвечает на нашу передачу под тем же номером, отправленную двадцать два года назад.
Греков вызвал по видеофону Деда. Тот пришёл, молча уселся в кресло, уставился на экран. Передача шла около часа, понять мы в ней, конечно, ничего не могли — ещё немалое время займёт расшифровка, — но главное было понятно: сигналы с Сапиены пришли, обогнав время. Пришли быстрее света…
В конце передачи снова был повторён номер — «восемнадцать тридцать девять». Экран потух.
Я взглянул на Деда. Он сидел неподвижно, вжавшись в кресло, сухонькие руки вцепились в подлокотники.
А Феликс вроде уже потерял интерес к передаче. Он снова уселся за незаконченную шахматную партию, запустил пальцы в вихры. Потом взялся за коня, подержал над доской, со стуком поставил.
Этот слабый стук вывел нас из оцепенения.
— Да-а, — сказал негромко Греков. — Не поверил бы, если б сам не видел.
— Что же получается? — спросил я. — Они перешагнули световой порог?
— Нет, — сказал Феликс. — Здесь другое. Я же говорил о временном сдвиге. Твой ход, — напомнил он мне.
Упади Луна на Землю — право, это оглушило бы нас не больше, чем передача с Сапиены. Селеногорск бурлил. Все, кто был свободен от вахт и работ, взяли Феликса в плотное кольцо. Он терпеливо объяснял, набрасывал уравнения и формулы, но понять все это казалось невозможным. «Но ведь было время, — втолковывал Феликс, — когда казалось невероятным расщепление ядра атома, — столь же трудно теперь представить расслоение времени».
Расслоение квантов времени… Опровержение очевидности и здравого смысла…
Я сидел в своём пилотском кресле, поглядывал на приборы, на привычный рисунок созвездий на экране, и мысли текли торопливо и беспорядочно.
Что, собственно, произошло?
Вечером — разговор с Самариным в Управлении космофлота. Он предложил Робину перейти вторым пилотом на линию Луна — Марс вместо Антонио. Робин отказался, хотя мы с Самариным уговаривали его не упрямиться. Самарин рассердился:
— Нет, понимаете вы, нет у меня возможности перевести вас обоих на одну линию.
— Да ничего, старший, — сказал невозмутимый Робин. — Мы и на этой полетаем. Куда торопиться?
— Ладно, — сказал Самарин. — Тогда давайте так. Улисс перейдёт вторым пилотом на линию Луна — Венера, а ты, Робин, — на марсианскую линию. Полетаете врозь, ничего с вами не случится, а через год обещаю воссоединить вас. Ну, Аяксы?
Я сказал, что не хочу на Венеру, и тут Самарин схватился за голову и заявил, что не понимает, почему он до сих пор губит своё здоровье, постоянно общаясь с пилотами, вместо того чтобы спокойно доживать жизнь где-нибудь на Маркизских островах, в апельсиновой роще.
Что было потом? Ранним утром пришёл рейсовый с Венеры и привёз комиссию Стэффорда. В селеногорских коридорах гудели голоса, бегали озабоченные люди, прошествовал Баумгартен со старомодным набитым чемоданом. Он кивнул мне, но, кажется, не узнал. Стэффорд засел на узле связи и вёл радиоразговор с кем-то из Совета перспективного планирования.
Робин был уже на корабле, проверял вместе с космодромными механиками готовность систем к полёту. А я все ещё медлил, крутился у входа в столовую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Я сказал: вдруг заметили. Конечно, это было не вдруг. Возникла проблема незанятости. Многим людям некуда было девать своё время, и они разленились от праздности. Раздались первые тревожные голоса; куда мы идём? Для того ли человечество покончило с социальной несправедливостью, чтобы бездумно загорать на пляжах и отплясывать в дансингах? Не встаёт ли, черт побери, новый мещанин?
И тогда произошла Ла-Валеттская трагедия. Мальта была в те годы самым модным курортом в Евразии, в Ла-Валетту так и валили купальщики. В один прекрасный, вполне безоблачный день при посадке разбился самолёт. Не помню уж, что там случилось, но разбился он вдребезги — на глазах у всего аэропорта. Ну, вы знаете эту историю. Из семидесяти пассажиров погибло только одиннадцать — это были люди. Остальные уцелели, потому что были андроидами. И тут на них накинулся Маноло. Он встречал свою невесту и, когда опознал её изуродованные останки среди погибших, обезумел от горя. Он схватил металлический прут и напал на андроидов. Удары не причинили им особого вреда, хотя Маноло бил что было сил. При этом он кричал, что житья от них не стало, всюду эти холодноносые, ну, и все такое. В толпе многие его поддержали. Трудно сказать, чего здесь было больше — помрачения от горя или накопившейся неприязни к опекунам. Двум андроидам размозжили головы, остальные успели скрыться.
Весть о Ла-Валеттской вспышке облетела и взбудоражила весь мир. Андроиды пытались образумить человечество. Дискуссия затопила газеты, радио и телевидение. Тут и там стихийно начались избиения андроидов. Но дело-то было в том, что их стало невозможно отличить от людей, внешне они ничем не различались. К тому же они выработали превосходный инстинкт самосохранения. Тут-то и вспомнили про собак.
Странности в поведении собак давно известны. Чем руководствуется собака, когда выбирает друга-человека? Почему, бывало, она предпочитала жить с человеком, который её бил и плохо кормил, и удирала к нему от нового, более состоятельного хозяина? Это всегда было малопонятно, особенно если учесть собачью жадность. Жадность странно сочетается у псов со способностью жертвовать материальными благами во имя расплывчато-эмоционального индивидуального выбора друга-человека.
Так вот, собаки не переносили андроидов. Даже когда андроид снисходил к собаке и, подражая человеку, делал ей тримминг и чесал за ушами, она, как правило, не давалась, рычала и пыталась укусить.
Наверное, собаки узнавали андроидов по запаху — или отсутствию запаха.
Собак стали натравливать на андроидов. Те, естественно, оборонялись. Нет, людей андроиды не трогали, но собак убивали чем только могли. Так началась война собак и роботов — её назвали на греческий манер кинороботомахией.
Советы коммун тщетно призывали к спокойствию. Борьба была тяжёлой. Кто-то из наиболее непримиримых изобрёл специальный разрядник — от его прикосновения опознанный андроид падал замертво, если так можно выразиться.
Все это вы знаете. Знаете и о том поистине великом акте, который предприняли андроиды, когда убедились, что примирение невозможно, — об акте саморазряда. Они добровольно уступили место человечеству, чтобы спасти его от вырождения. А ведь их собственная цивилизация могла превзойти человеческую.
Как бы там ни было, а роботы проявили истинное величие духа. И в то же время кинороботомахия послужила для человечества грозным предостережением. Человек — творец, это так, но — не господь бог, он не имеет исторического и морального права искусственно порождать себе подобных.
Что касается собак, то… ну что ж, они всегда верно служили человеку, и люди всегда были им благодарны и охотно угощали тем, чего не хотели есть сами. В знак благодарности люди и прежде воздвигали памятники собакам — спасателям, пограничникам, предупредителям пожаров, подопытным собакам медицины, наконец знаменитой жертве космических исследований Лайке. К ним люди добавили памятники собакам, самоотверженно принёсшим себя в жертву в борьбе с андроидами. В борьбе, которая позволила человечеству снова обрести себя.
Но когда страсти поутихли, группа учёных — ваш покорный слуга был в их числе — предложила поставить памятник андроидам. Вы знаете, сколько было яростных споров. Но теперь памятник стоит на Площади мемориалов. И это — справедливо.
…Я не выспался — полночи не давали мне уснуть беспокойные мысли. Кроме того, Феликс, спавший на соседнем диване, без конца ворочался, бормотал что-то во сне и чмокал губами, будто подзывал собаку.
Зато Робин как лёг с вечера на правый бок, подложив под щеку ладонь, так на правом боку и проснулся. Человек со здоровой психикой, ничего не скажешь. Не терзает себя излишней рефлексией.
Он замолвил за меня словечко, и Дед разрешил мне войти в святая святых — аппаратную узла связи. Я должен был тишайше сидеть в уголочке, пока не окончится сеанс. Сегодня они проводили очередную передачу туда. Всезнающий Робин шёпотом сказал мне, что в прошлый раз был принят сигнал с Сапиены, расшифрованный как просьба сообщить способ добывания огня механическим путём. Для чего это им, неизвестно, но раз спрашивают, затрачивая на передачу огромную энергию, значит, для них это не пустяк. Ну вот, составили ответную информацию — в неё входили конструкция старинной зажигалки и рецепт пирофорного стержня.
Эта информация и передавалась сейчас. Я смотрел на контрольный экран с клеточной мозаикой. Похоже на вышивку крестиком по канве — я видел это в музее искусств. Давным-давно, когда ещё не знали электричества, любая женщина была знакома с двоичным кодом: фон-сетка, информация — есть крестик или нет крестика. Так и цветочки вышивали, и птичек, и лошадок. Теперь шло — да простится мне такая аналогия — «вышивание крестиком» на расстоянии одиннадцати световых лет. Высветилась клеточка — импульс, темно — нет импульса. Информация бежала по строчкам, как вышивка по канве. А там, на горе, импульсы срывались с антенны и неслись в страшную даль, в Пространство. И через одиннадцать лет их примут на Сапиене и начнут расшифровывать, и неизвестно, поймут ли и смогут ли использовать.
Я мысленно унёсся вслед за этими импульсами. Все чаще, все упорнее преследует меня видение: я ухожу в межзвёздный рейс, мчусь на субсветовой сквозь чёрную бездну, где путь то искривляется в чудовищных полях гравитации, то трансформируется в силовых полях. И страшно и желанно…
Размечтавшись, я ковырял пальцем пластик дивана и чуть не отодрал край. Хорошо, что спохватился. А то иди, ищи клей и нагреватель.
Экран погас, передача кончилась. Дед записал что-то в журнал, потом заходил по комнате, вид у него был довольный, сухонькие руки он закинул за спину. Только теперь я заметил, что он чуть тянет правую ногу.
— Вот так, — сказал Дед. — И никак иначе. Мы первые послали информацию практической ценности.
— Но они первые запросили, — вставил Робин.
— Мы первые послали — это важнее. Теперь, если мы запросим информацию, имеющую практическую ценность для нас, и они пошлют её — всё равно они будут вторыми.
Я с удивлением смотрел на Деда. Первые, вторые — неужели это важно? Мне вспомнился школьный курс истории: в середине XX века было время, когда первоочередной задачей в науке считалось установление приоритета — кто первый сделал, первый изобрёл…
— Вот Дед! — восхищённо прошептал мне Робин. — Знаешь, кто он? Носитель пережитков социализма.
Я не удержался, прыснул. Дед строго посмотрел на нас.
— Что вам кажется смешным, молодые люди?
— Да нет, мы так, — сказал Робин.
— Ну, так потрудитесь вести себя прилично!
Греков-отец подозвал Робина, что-то ему сказал, и Робин сел за кодировочный пульт.
Хорошо, когда отец просит тебя помочь. И вот так, мимоходом, касается твоего плеча…
Дед все ещё ворчал насчёт несолидности теперешней молодёжи, и я поднялся, чтобы уйти, делать здесь было нечего. Но тут вошёл Феликс. Я знал, что он весь вчерашний вечер и сегодняшнее утро провёл в вычислительном центре. А теперь он пришёл и сказал:
— Я ещё раз пересчитал и проверил. Передача с Сапиены начнётся в одиннадцать двадцать пять.
Дед насупился. Греков-отец поспешно сказал:
— Если передача действительно начнётся до срока, её запишет приёмный автомат. — Он посмотрел на часы. — Без десяти одиннадцать. В конце концов, можно и подождать полчасика.
Дед даже разговаривать на эту тему не пожелал — махнул рукой и покинул аппаратную. Я предложил Феликсу партию в шахматы. Играл он плохо, почти не думая, отдавал мне пешку за пешкой и упорно стремился к размену фигур, пока у него не остались два коня против моих слонов. И вот тут он начал так здорово маневрировать своими конями, что мне стало трудно реализовать материальный перевес. Кони наскакивали на моего короля, я надолго задумался и не сразу заметил, что в аппаратной прошло какое-то движение. А когда поднял глаза от доски, то увидел: все кинулись к экрану.
Было одиннадцать двадцать с секундами. По верхней строчке экрана пробежала тень, перешла строчкой ниже, и ещё, и ещё, до последней клетки. А потом начали выстраиваться беспорядочно, на первый взгляд, разбросанные тёмные пятна — следы импульсов, ложившихся где-то за панелью на приёмную ленту.
— "Восемнадцать тридцать девять", — потерянным голосом сказал оператор, сверхсерьезный малый.
— Проверь по коду, — сказал Греков.
— Я хорошо помню. — Но все же оператор проверил и подтвердил, что Сапиена даёт номер «восемнадцать тридцать девять», иначе говоря — отвечает на нашу передачу под тем же номером, отправленную двадцать два года назад.
Греков вызвал по видеофону Деда. Тот пришёл, молча уселся в кресло, уставился на экран. Передача шла около часа, понять мы в ней, конечно, ничего не могли — ещё немалое время займёт расшифровка, — но главное было понятно: сигналы с Сапиены пришли, обогнав время. Пришли быстрее света…
В конце передачи снова был повторён номер — «восемнадцать тридцать девять». Экран потух.
Я взглянул на Деда. Он сидел неподвижно, вжавшись в кресло, сухонькие руки вцепились в подлокотники.
А Феликс вроде уже потерял интерес к передаче. Он снова уселся за незаконченную шахматную партию, запустил пальцы в вихры. Потом взялся за коня, подержал над доской, со стуком поставил.
Этот слабый стук вывел нас из оцепенения.
— Да-а, — сказал негромко Греков. — Не поверил бы, если б сам не видел.
— Что же получается? — спросил я. — Они перешагнули световой порог?
— Нет, — сказал Феликс. — Здесь другое. Я же говорил о временном сдвиге. Твой ход, — напомнил он мне.
Упади Луна на Землю — право, это оглушило бы нас не больше, чем передача с Сапиены. Селеногорск бурлил. Все, кто был свободен от вахт и работ, взяли Феликса в плотное кольцо. Он терпеливо объяснял, набрасывал уравнения и формулы, но понять все это казалось невозможным. «Но ведь было время, — втолковывал Феликс, — когда казалось невероятным расщепление ядра атома, — столь же трудно теперь представить расслоение времени».
Расслоение квантов времени… Опровержение очевидности и здравого смысла…
Я сидел в своём пилотском кресле, поглядывал на приборы, на привычный рисунок созвездий на экране, и мысли текли торопливо и беспорядочно.
Что, собственно, произошло?
Вечером — разговор с Самариным в Управлении космофлота. Он предложил Робину перейти вторым пилотом на линию Луна — Марс вместо Антонио. Робин отказался, хотя мы с Самариным уговаривали его не упрямиться. Самарин рассердился:
— Нет, понимаете вы, нет у меня возможности перевести вас обоих на одну линию.
— Да ничего, старший, — сказал невозмутимый Робин. — Мы и на этой полетаем. Куда торопиться?
— Ладно, — сказал Самарин. — Тогда давайте так. Улисс перейдёт вторым пилотом на линию Луна — Венера, а ты, Робин, — на марсианскую линию. Полетаете врозь, ничего с вами не случится, а через год обещаю воссоединить вас. Ну, Аяксы?
Я сказал, что не хочу на Венеру, и тут Самарин схватился за голову и заявил, что не понимает, почему он до сих пор губит своё здоровье, постоянно общаясь с пилотами, вместо того чтобы спокойно доживать жизнь где-нибудь на Маркизских островах, в апельсиновой роще.
Что было потом? Ранним утром пришёл рейсовый с Венеры и привёз комиссию Стэффорда. В селеногорских коридорах гудели голоса, бегали озабоченные люди, прошествовал Баумгартен со старомодным набитым чемоданом. Он кивнул мне, но, кажется, не узнал. Стэффорд засел на узле связи и вёл радиоразговор с кем-то из Совета перспективного планирования.
Робин был уже на корабле, проверял вместе с космодромными механиками готовность систем к полёту. А я все ещё медлил, крутился у входа в столовую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45