Фашисты бросили бомбу в автомашину…
— Мой отец помнит те времена, — сказал Греков. — И он всегда говорит, что это была необычайно сложная, переломная, но и великая эпоха. Теперь у нас единая система, экономика Всемирной Коммуны развивается глобально, она подкрепляет своей мощью освоение Солнечной системы. Я не утверждаю категорически, что выход за пределы Системы вообще не нужен. Но сейчас, в обозримый период времени, он нецелесообразен. Лишь сравнительно недавно побеждён голод, сложилась мобильная система снабжения населения всем необходимым. Но проблем осталось ещё великое множество. Нас не удовлетворяет состояние Службы здоровья. Нуждаются в реконструкции энерговолноводные линии, в расширении — подводные рудники в Тихом океане. Не так быстро, как бы нам хотелось, осуществляется наступление на пустыни, план «зелёной мантии Земли»… Так вот: выход в Большой космос чрезвычайно сложен. Хроноквантовый звездолёт качественно отличается от обычных кораблей не менее, чем атомоход от гребного судна. Надо тщательно взвесить огромные затраты труда и энергии. И не торопиться. Спешка ничем не может быть оправдана.
— Даже перенаселением Земли? — спросил я.
— Тут дело обстоит вот как. На Совете рассматривается проект Замчевского. Он предлагает развёрнутую программу заселения Марса. Жилые оазисы превратить в широкую обитаемую полосу вдоль всего экватора.
— И ты полагаешь, старший, что такой проект потребует меньших средств, чем…
— Проект рассчитан на пять-шесть десятилетий, это даст возможность планомерного наступления. Экономическая комиссия Совета занимается подсчётами и, может статься, выявит несостоятельность проекта Замчевского. Тогда придётся искать другие пути. Есть ещё один проект… вернее, гипотеза, довольно необычная и… Но об этом говорить пока преждевременно.
— Планомерность и последовательность, — сказал я.
— Да, именно так. Мы фактически не закончили освоение Системы, следовательно — рано выходить за её пределы.
Ну вот. Я выслушал до конца. Что мог я противопоставить несокрушимой логике Грекова? Он с лёгкостью опроверг бы любые мои доводы: в самом деле, против экономики не попрёшь…
Наверное, он прав. Мы сидели в кают-компании корабля, каких ещё не бывало, корабля, готового рвануться сквозь время и пространство в глубины Галактики, — но прав был Греков, который проголосует против этого рывка. На его стороне были гигантский опыт человечества, экономические расчёты, трезвая ясность разума. Что было на моей стороне? В сущности, одни эмоции.
Вон даже Борг — Борг, создавший этот чудо-корабль, — помалкивает. Да и кто я, собственно, такой? Просто пилот, знающий своё дело пилот, только и всего. Человек, выходящий из графика…
Самарин, прищурив глаза, смотрел на меня выжидательно.
Я сказал Грекову:
— Проблем на нашем шарике всегда будет много. Кончится реконструкция волноводных линий, как уж надо будет начинать совершенствовать какие-нибудь водоотливные. Так мы никогда не станем галактической цивилизацией.
Я хотел добавить сакраментальную фразу: «Потомки нам не простят», но вовремя удержался. Кто их знает, этих потомков. Может, они вырубят «зелёную мантию» и застроят каждый квадратный метр поверхности, превратят Землю в один сплошной город. Или засыплют океаны. Может, им ужасно будет нравиться теснота.
— Галактической цивилизацией мы уже стали, — возразил Греков. — С тех пор, как наладили постоянную связь с другим разумным миром. Не сомневаюсь, что с течением времени контакты будут расширены и в конце концов мы включимся в галактическую систему связи — если только она существует, — как подключается новый абонент к радиотелефонной сети. Что есть цель контакта? Обмен информацией, не так ли? Дальняя связь вполне обеспечивает это. Тем более, что мы, как видно, научимся управлять временем.
Он выждал, не скажу ли я что-нибудь в ответ, но я молчал.
— Ну что ж, — Греков взглянул на Самарина, — не пора ли нам домой?
Самарин сидел в глубокой задумчивости, и Грекову пришлось повторить вопрос.
— Да, пора. — Самарин неторопливо довёл «молнию» на куртке до горла и поднялся. — Жаль, что я уже старик, — сказал он, — но всё-таки хорошо, что дожил до этого корабля.
Глава двадцатая
ПОКА НИКАКИХ УКАЗАНИЙ…
Не знаю, что имел в виду Греков, когда посоветовал Боргу торопиться с окончанием работ. Но я видел, что Борг внял совету. С помощью вычислительной машины он перестроил график и выгадал целых четверо суток. Были перегруппированы силы, а вспомогательные автоматы сведены в крупные бригады.
В эти напряжённые дни мы с Боргом встречались редко — только за едой в кают-компании, да и то не всякий раз. Я прозванивал линии управления, лазал по каналам связи, а Борг — Борг поспевал всюду.
Однажды я спросил его за обедом, почему он так торопится.
— Нас могут перегнать, — ответил он неохотно.
Это было странно. Никто в Системе не вёл работы, подобной нашей, это я знал твёрдо. Впервые за долгую историю человечества были созданы два великолепных корабля, способных унести землянина к звёздам, — самое совершенное из когда-либо существовавших творений рук человеческих. Рук и мозга! Сомнения Грекова были мне понятны: строительство эскадры таких звездолётов, должно быть, и вправду вызвало бы изрядное напряжение экономики. Но ведь сейчас шла речь только о разведывательном полёте — о полёте на корабле, который почти готов. Вот он — я хожу по его отсекам, вижу его обнажённые нервы — разноцветные пучки трубопроводов, ещё не прикрытые облицовкой. Я сажусь в пилотское кресло, сразу признавшее во мне хозяина…
Да разве устоит перед таким кораблём приёмная комиссия Совета! Ну, может, и найдётся несколько сверхосторожных, вроде Грекова, но большинство-то, большинство членов Совета проголосует за разведывательный полет — иначе просто не может быть!
Я не понимал, что тревожит Борга.
Переломные моменты всегда привлекали моё внимание. Вот текут день за днём, все обычно, ты включился в некий ритм и привык к нему, и вдруг — хлоп! — ты замечаешь, что наступил перелом и надо быть готовым к переменам. С таким неясным ощущением предстоящей крупной перемены я жил в последнее время. Как-то раз, пробираясь вдоль одной из линий автоматики, я забрёл в полукруглый отсек перед грузовым шлюзом. Вечно этот отсек был завален скафандрами, газовыми баллонами, монтажным инструментом, а тут меня вдруг поразила его пустота. Вон он, переломный момент: работы действительно подошли к концу. А я в текучке и не заметил, что монтажников на корабле поубавилось, завалы оборудования рассосались и все стало по местам…
Впоследствии я понял, что моё предчувствие относилось к совсем другому перелому, но тогда я, радостно возбуждённый, направился в ходовую рубку, чтобы поделиться с Гинчевым своим великим открытием. Борга я не надеялся разыскать.
Я влетел в рубку и увидел Борга. Он сидел, опустив плечи, перед коробкой инфора, его большие рабочие руки лежали на коленях. Меня особенно поразила неподвижность этих рук, которые я привык видеть в постоянном движении.
— Что-нибудь случилось, старший?
Он медленно выпрямился.
— Только что вызывал Греков. Мне, пожалуй, придётся дня на три улететь на шарик.
— Как же это? — удивился я. — Работы почти закончены, надо начинать контрольные испытания…
Борг не ответил. Он подошёл к своему рабочему шкафчику и поглядел на расписание полётов.
— В двенадцать двадцать уходит рейсовый с «Элефантины». Если хочешь, Улисс, полетим вместе.
— А что там делать?
— Завтра у Феликса в институте большой эксперимент.
«Ну и что? — подумал я. — Какое отношение имеет это к нашим кораблям? Нет уж, хватит с меня экспериментов Феликса…»
Я отказался.
— Как угодно, — сказал Борг и, вызвав Гинчева, отдал ему распоряжения.
Я подумал, что следовало бы мне слетать на «Элефантину», посмотреть, как идёт модернизация моего корабля. В конце концов, я его командир, никто меня пока не назначил на новый. Кузьма, правда, исправно сообщал мне по инфору, как там идут дела; все нормально, моего присутствия, строго говоря, не требовалось. Но все же…
Словом, примерно через час мы с Боргом оказались на «Элефантине». Кузьма встретил меня у шлюза.
Каким же примитивным показался мне теперь корабль, на котором я налетал столько мегаметров, в котором провёл столько лет своей жизни!..
— Ещё неделя, и все, — сказал Кузьма. — Полезешь в тяговую камеру? Там все распотрошили. Хороший ускоритель поставили, на восемь с лишним тонн меньше веса, а мощность прибавится. Здорово, верно?
— Здорово, — согласился я без особого энтузиазма.
Кузьма вдруг хитро подмигнул и спросил:
— Так что, Улисс, можно поздравить тебя с новым кораблём?
— С чего ты взял? — удивился я.
— Тут был Самарин. Ну, разговорились, и он, между прочим, спрашивает, сколько лет я летаю вторым пилотом. Отвечаю, а он будто и не услышал. Продолжает расспрашивать, что я думаю о новой системе противометеоритной защиты, и о семейных делах, и вообще… какие планы и намерения… А на прощанье вдруг говорит: «Готовься к зачёту на командира корабля».
— Так это тебя надо поздравить, Кузьма.
— Спасибо. Он прямо не сказал, но я так понял, Улисс, что ты пойдёшь на новый корабль. На один из этих звездолётов.
— Что именно он сказал?
— "Улисс дорвался до своего", что-то в этом роде.
— Дорвался до своего?
— Да. Зашёл, понимаешь ли, разговор о тебе, я спросил, видел ли он тебя у Борга, ну, он и сказал в этом смысле. А как ещё можно понять?
Мне расхотелось осматривать новый ускоритель. На том корабле стоял ещё более мощный. Ничего я не мог с собой поделать: ни малейшего интереса я не испытывал к новому ускорителю…
— Пойдём лучше в диспетчерскую, Кузьма.
— А что я там не видел? — проворчал он, однако пошёл за мной.
В холле, примыкавшем к диспетчерской, всегда толклись пилоты, ожидающие вылета, или погрузки, или ремонта. Они коротали время за шахматными столиками, листали журналы, сбивали коктейли у стойки бара. Издавна повелось в космофлоте, что в пилотских собраниях такого рода предпочтительны разговоры о смешном — традиция, унаследованная от лётчиков старинной атмосферной авиации.
Меня сгрёб в объятия Рокотов, пилот из моего выпуска, летавший на линии Луна-Сатурн.
— Привет, Улисс! Давно тебя не видел, старый компрачикос. Как поживаешь?
— Почему компрачикос? — удивился я.
— Да говорят, ты похищаешь юных практикантов и заставляешь их разгуливать по космосу без скафандров.
— Враньё, — сказал другой пилот, подняв голову от шахмат и подмигнув мне. — Просто он их учит летать, не глядя на приборы.
— Что это вы говорите, ребята? — вмешался третий, подходя со стаканом фруктового коктейля. — Улисс не такой человек. Он подобрал себе практиканта, который натаскивал его в шахматы, вот и всё.
Я слегка ошалел от такого натиска.
— Не слушай их, Улисс! — басил Рокотов, покручивая русые усики. — Все они гадкие завистники. Ты что-то похудел, а? Скулы как торчат. Спишь хорошо?
— Не очень, — ответил я, обретя наконец дар слова. — Тревожно сплю, как все компрачикосы. Что хорошего на Сатурне?
— Что может быть хорошего на Сатурне? Крутится — и на том спасибо. — Рокотов схватил меня под руку и поволок в сторону. — Послушай, Улисс, есть просьба. Начнёшь формировать экипаж — замолви словечко за меня.
— Какой экипаж?
— Не хитри со старым товарищем, Улисс. Могу третьим пилотом, если второго ты уже присмотрел. Я не гордый.
Тут подошёл пилот со стаканом и ловко этак вклинился плечом между мной и Рокотовым.
— Не помешал? — спросил он медовым голосом. — У меня к тебе серьёзное дело, Улисс…
Еле я отбился от них.
Я приотворил дверь с грозной надписью «Без приглашения не входить» и заглянул в диспетчерскую. Как раз была Костина вахта. Костя сидел на вертящемся табурете, вокруг мерцали обзорные экраны, и он вёл радиоразговор, требуя немедленной отгрузки сжатого воздуха и напирая на слово «график». Девушка-оператор оглянулась на меня и замахала рукой: нельзя, мол, сюда. Я послал ей воздушный поцелуй и продолжал торчать в дверях. Кажется, впервые я заметил, какой прекрасный у Кости профиль — не то греческий, не то римский, словом, античный. С таким профилем не в диспетчеры бы надо идти, а на телевидение, чтобы миллиарды людей получали эстетическое наслаждение.
Костя выключился на слове «график», обернулся ко мне. Я отчётливо видел, как на его лице отразилась мучительная внутренняя борьба: с одной стороны, в святилище вошёл пилот без приглашения, с другой — пилот этот был старым другом. В следующий миг, однако, он широко улыбнулся и сказал:
— Входи, что с тобой поделаешь.
Я скромно сел на краешек стула против Кости.
— Ну как? Нравится тебе здесь?
— Ничего, — сказал Костя. — Работать можно.
Он вперил взгляд, исполненный служебного рвения, в один из экранов, по которому ползла мерцающая точка, затем нажатием клавиши включил рацию и строго велел кому-то погасить скорость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Мой отец помнит те времена, — сказал Греков. — И он всегда говорит, что это была необычайно сложная, переломная, но и великая эпоха. Теперь у нас единая система, экономика Всемирной Коммуны развивается глобально, она подкрепляет своей мощью освоение Солнечной системы. Я не утверждаю категорически, что выход за пределы Системы вообще не нужен. Но сейчас, в обозримый период времени, он нецелесообразен. Лишь сравнительно недавно побеждён голод, сложилась мобильная система снабжения населения всем необходимым. Но проблем осталось ещё великое множество. Нас не удовлетворяет состояние Службы здоровья. Нуждаются в реконструкции энерговолноводные линии, в расширении — подводные рудники в Тихом океане. Не так быстро, как бы нам хотелось, осуществляется наступление на пустыни, план «зелёной мантии Земли»… Так вот: выход в Большой космос чрезвычайно сложен. Хроноквантовый звездолёт качественно отличается от обычных кораблей не менее, чем атомоход от гребного судна. Надо тщательно взвесить огромные затраты труда и энергии. И не торопиться. Спешка ничем не может быть оправдана.
— Даже перенаселением Земли? — спросил я.
— Тут дело обстоит вот как. На Совете рассматривается проект Замчевского. Он предлагает развёрнутую программу заселения Марса. Жилые оазисы превратить в широкую обитаемую полосу вдоль всего экватора.
— И ты полагаешь, старший, что такой проект потребует меньших средств, чем…
— Проект рассчитан на пять-шесть десятилетий, это даст возможность планомерного наступления. Экономическая комиссия Совета занимается подсчётами и, может статься, выявит несостоятельность проекта Замчевского. Тогда придётся искать другие пути. Есть ещё один проект… вернее, гипотеза, довольно необычная и… Но об этом говорить пока преждевременно.
— Планомерность и последовательность, — сказал я.
— Да, именно так. Мы фактически не закончили освоение Системы, следовательно — рано выходить за её пределы.
Ну вот. Я выслушал до конца. Что мог я противопоставить несокрушимой логике Грекова? Он с лёгкостью опроверг бы любые мои доводы: в самом деле, против экономики не попрёшь…
Наверное, он прав. Мы сидели в кают-компании корабля, каких ещё не бывало, корабля, готового рвануться сквозь время и пространство в глубины Галактики, — но прав был Греков, который проголосует против этого рывка. На его стороне были гигантский опыт человечества, экономические расчёты, трезвая ясность разума. Что было на моей стороне? В сущности, одни эмоции.
Вон даже Борг — Борг, создавший этот чудо-корабль, — помалкивает. Да и кто я, собственно, такой? Просто пилот, знающий своё дело пилот, только и всего. Человек, выходящий из графика…
Самарин, прищурив глаза, смотрел на меня выжидательно.
Я сказал Грекову:
— Проблем на нашем шарике всегда будет много. Кончится реконструкция волноводных линий, как уж надо будет начинать совершенствовать какие-нибудь водоотливные. Так мы никогда не станем галактической цивилизацией.
Я хотел добавить сакраментальную фразу: «Потомки нам не простят», но вовремя удержался. Кто их знает, этих потомков. Может, они вырубят «зелёную мантию» и застроят каждый квадратный метр поверхности, превратят Землю в один сплошной город. Или засыплют океаны. Может, им ужасно будет нравиться теснота.
— Галактической цивилизацией мы уже стали, — возразил Греков. — С тех пор, как наладили постоянную связь с другим разумным миром. Не сомневаюсь, что с течением времени контакты будут расширены и в конце концов мы включимся в галактическую систему связи — если только она существует, — как подключается новый абонент к радиотелефонной сети. Что есть цель контакта? Обмен информацией, не так ли? Дальняя связь вполне обеспечивает это. Тем более, что мы, как видно, научимся управлять временем.
Он выждал, не скажу ли я что-нибудь в ответ, но я молчал.
— Ну что ж, — Греков взглянул на Самарина, — не пора ли нам домой?
Самарин сидел в глубокой задумчивости, и Грекову пришлось повторить вопрос.
— Да, пора. — Самарин неторопливо довёл «молнию» на куртке до горла и поднялся. — Жаль, что я уже старик, — сказал он, — но всё-таки хорошо, что дожил до этого корабля.
Глава двадцатая
ПОКА НИКАКИХ УКАЗАНИЙ…
Не знаю, что имел в виду Греков, когда посоветовал Боргу торопиться с окончанием работ. Но я видел, что Борг внял совету. С помощью вычислительной машины он перестроил график и выгадал целых четверо суток. Были перегруппированы силы, а вспомогательные автоматы сведены в крупные бригады.
В эти напряжённые дни мы с Боргом встречались редко — только за едой в кают-компании, да и то не всякий раз. Я прозванивал линии управления, лазал по каналам связи, а Борг — Борг поспевал всюду.
Однажды я спросил его за обедом, почему он так торопится.
— Нас могут перегнать, — ответил он неохотно.
Это было странно. Никто в Системе не вёл работы, подобной нашей, это я знал твёрдо. Впервые за долгую историю человечества были созданы два великолепных корабля, способных унести землянина к звёздам, — самое совершенное из когда-либо существовавших творений рук человеческих. Рук и мозга! Сомнения Грекова были мне понятны: строительство эскадры таких звездолётов, должно быть, и вправду вызвало бы изрядное напряжение экономики. Но ведь сейчас шла речь только о разведывательном полёте — о полёте на корабле, который почти готов. Вот он — я хожу по его отсекам, вижу его обнажённые нервы — разноцветные пучки трубопроводов, ещё не прикрытые облицовкой. Я сажусь в пилотское кресло, сразу признавшее во мне хозяина…
Да разве устоит перед таким кораблём приёмная комиссия Совета! Ну, может, и найдётся несколько сверхосторожных, вроде Грекова, но большинство-то, большинство членов Совета проголосует за разведывательный полет — иначе просто не может быть!
Я не понимал, что тревожит Борга.
Переломные моменты всегда привлекали моё внимание. Вот текут день за днём, все обычно, ты включился в некий ритм и привык к нему, и вдруг — хлоп! — ты замечаешь, что наступил перелом и надо быть готовым к переменам. С таким неясным ощущением предстоящей крупной перемены я жил в последнее время. Как-то раз, пробираясь вдоль одной из линий автоматики, я забрёл в полукруглый отсек перед грузовым шлюзом. Вечно этот отсек был завален скафандрами, газовыми баллонами, монтажным инструментом, а тут меня вдруг поразила его пустота. Вон он, переломный момент: работы действительно подошли к концу. А я в текучке и не заметил, что монтажников на корабле поубавилось, завалы оборудования рассосались и все стало по местам…
Впоследствии я понял, что моё предчувствие относилось к совсем другому перелому, но тогда я, радостно возбуждённый, направился в ходовую рубку, чтобы поделиться с Гинчевым своим великим открытием. Борга я не надеялся разыскать.
Я влетел в рубку и увидел Борга. Он сидел, опустив плечи, перед коробкой инфора, его большие рабочие руки лежали на коленях. Меня особенно поразила неподвижность этих рук, которые я привык видеть в постоянном движении.
— Что-нибудь случилось, старший?
Он медленно выпрямился.
— Только что вызывал Греков. Мне, пожалуй, придётся дня на три улететь на шарик.
— Как же это? — удивился я. — Работы почти закончены, надо начинать контрольные испытания…
Борг не ответил. Он подошёл к своему рабочему шкафчику и поглядел на расписание полётов.
— В двенадцать двадцать уходит рейсовый с «Элефантины». Если хочешь, Улисс, полетим вместе.
— А что там делать?
— Завтра у Феликса в институте большой эксперимент.
«Ну и что? — подумал я. — Какое отношение имеет это к нашим кораблям? Нет уж, хватит с меня экспериментов Феликса…»
Я отказался.
— Как угодно, — сказал Борг и, вызвав Гинчева, отдал ему распоряжения.
Я подумал, что следовало бы мне слетать на «Элефантину», посмотреть, как идёт модернизация моего корабля. В конце концов, я его командир, никто меня пока не назначил на новый. Кузьма, правда, исправно сообщал мне по инфору, как там идут дела; все нормально, моего присутствия, строго говоря, не требовалось. Но все же…
Словом, примерно через час мы с Боргом оказались на «Элефантине». Кузьма встретил меня у шлюза.
Каким же примитивным показался мне теперь корабль, на котором я налетал столько мегаметров, в котором провёл столько лет своей жизни!..
— Ещё неделя, и все, — сказал Кузьма. — Полезешь в тяговую камеру? Там все распотрошили. Хороший ускоритель поставили, на восемь с лишним тонн меньше веса, а мощность прибавится. Здорово, верно?
— Здорово, — согласился я без особого энтузиазма.
Кузьма вдруг хитро подмигнул и спросил:
— Так что, Улисс, можно поздравить тебя с новым кораблём?
— С чего ты взял? — удивился я.
— Тут был Самарин. Ну, разговорились, и он, между прочим, спрашивает, сколько лет я летаю вторым пилотом. Отвечаю, а он будто и не услышал. Продолжает расспрашивать, что я думаю о новой системе противометеоритной защиты, и о семейных делах, и вообще… какие планы и намерения… А на прощанье вдруг говорит: «Готовься к зачёту на командира корабля».
— Так это тебя надо поздравить, Кузьма.
— Спасибо. Он прямо не сказал, но я так понял, Улисс, что ты пойдёшь на новый корабль. На один из этих звездолётов.
— Что именно он сказал?
— "Улисс дорвался до своего", что-то в этом роде.
— Дорвался до своего?
— Да. Зашёл, понимаешь ли, разговор о тебе, я спросил, видел ли он тебя у Борга, ну, он и сказал в этом смысле. А как ещё можно понять?
Мне расхотелось осматривать новый ускоритель. На том корабле стоял ещё более мощный. Ничего я не мог с собой поделать: ни малейшего интереса я не испытывал к новому ускорителю…
— Пойдём лучше в диспетчерскую, Кузьма.
— А что я там не видел? — проворчал он, однако пошёл за мной.
В холле, примыкавшем к диспетчерской, всегда толклись пилоты, ожидающие вылета, или погрузки, или ремонта. Они коротали время за шахматными столиками, листали журналы, сбивали коктейли у стойки бара. Издавна повелось в космофлоте, что в пилотских собраниях такого рода предпочтительны разговоры о смешном — традиция, унаследованная от лётчиков старинной атмосферной авиации.
Меня сгрёб в объятия Рокотов, пилот из моего выпуска, летавший на линии Луна-Сатурн.
— Привет, Улисс! Давно тебя не видел, старый компрачикос. Как поживаешь?
— Почему компрачикос? — удивился я.
— Да говорят, ты похищаешь юных практикантов и заставляешь их разгуливать по космосу без скафандров.
— Враньё, — сказал другой пилот, подняв голову от шахмат и подмигнув мне. — Просто он их учит летать, не глядя на приборы.
— Что это вы говорите, ребята? — вмешался третий, подходя со стаканом фруктового коктейля. — Улисс не такой человек. Он подобрал себе практиканта, который натаскивал его в шахматы, вот и всё.
Я слегка ошалел от такого натиска.
— Не слушай их, Улисс! — басил Рокотов, покручивая русые усики. — Все они гадкие завистники. Ты что-то похудел, а? Скулы как торчат. Спишь хорошо?
— Не очень, — ответил я, обретя наконец дар слова. — Тревожно сплю, как все компрачикосы. Что хорошего на Сатурне?
— Что может быть хорошего на Сатурне? Крутится — и на том спасибо. — Рокотов схватил меня под руку и поволок в сторону. — Послушай, Улисс, есть просьба. Начнёшь формировать экипаж — замолви словечко за меня.
— Какой экипаж?
— Не хитри со старым товарищем, Улисс. Могу третьим пилотом, если второго ты уже присмотрел. Я не гордый.
Тут подошёл пилот со стаканом и ловко этак вклинился плечом между мной и Рокотовым.
— Не помешал? — спросил он медовым голосом. — У меня к тебе серьёзное дело, Улисс…
Еле я отбился от них.
Я приотворил дверь с грозной надписью «Без приглашения не входить» и заглянул в диспетчерскую. Как раз была Костина вахта. Костя сидел на вертящемся табурете, вокруг мерцали обзорные экраны, и он вёл радиоразговор, требуя немедленной отгрузки сжатого воздуха и напирая на слово «график». Девушка-оператор оглянулась на меня и замахала рукой: нельзя, мол, сюда. Я послал ей воздушный поцелуй и продолжал торчать в дверях. Кажется, впервые я заметил, какой прекрасный у Кости профиль — не то греческий, не то римский, словом, античный. С таким профилем не в диспетчеры бы надо идти, а на телевидение, чтобы миллиарды людей получали эстетическое наслаждение.
Костя выключился на слове «график», обернулся ко мне. Я отчётливо видел, как на его лице отразилась мучительная внутренняя борьба: с одной стороны, в святилище вошёл пилот без приглашения, с другой — пилот этот был старым другом. В следующий миг, однако, он широко улыбнулся и сказал:
— Входи, что с тобой поделаешь.
Я скромно сел на краешек стула против Кости.
— Ну как? Нравится тебе здесь?
— Ничего, — сказал Костя. — Работать можно.
Он вперил взгляд, исполненный служебного рвения, в один из экранов, по которому ползла мерцающая точка, затем нажатием клавиши включил рацию и строго велел кому-то погасить скорость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45