Она жадно слушала его речи, засиживаясь в тайнике до последнего момента, с риском задремать и пропустить побудку и утреннюю перекличку. Она не знала, настоящий ли дракон говорит с ней или ей мерещится, да и не хотела знать.
Она плыла по течению и не могла ничего изменить. За ночь она умудрялась совершенно забыть о Крутом и вздрагивала каждый раз, когда, вылезая из тайника, упиралась взглядом в его распростертое на постели тело. Бессильный, покрытый потом, он казался чужим, как насекомое, застигнутое посредине метаморфозы. Пропитанные гноем бинты слабо светились, будто гнилушки, и от него странно пахло.
Тогда ее захлестывала вина. Она понимала, что ее место рядом с ним, что она должна утирать ему пот, менять повязки, делать все, чтобы облегчить его страдания. Но он вызывал у нее отвращение, как гнусные черти из столярки, о которых говорили, что они людоеды и пожиратели испражнений. Она не могла заставить себя подойти к нему.
* * *
Однажды вечером дети, вернувшись в спальню, обнаружили, что Крутой в сознании и ждет их, полусидя в постели и опираясь о подушку. При виде их он сделал слабую гримасу, думая, наверное, что улыбается.
— Как, уже и назад? А в мое время мы работали до упора. Ну и молодежь нынче пошла. Дети робко столпились у двери.
— Входите, входите, нечего там топтаться. Это же я, не узнаете?
Они нехотя подошли поближе.
— Ну как там у вас дела? Помер Блюгг? Никто не отвечал.
Крутой забеспокоился:
— Кукла сработала, нет? Холстина откашлялась.
— Мы еще не пробовали, — пробормотала она.
— Трусы!
Кожа у него на лице светилась, поблескивая, как пластинки ядовитых поганок из лесной чащи. Бинты задубели, их уже несколько дней никто не менял. Он полузакрыл глаза, потом распахнул снова.
— Что же вы?
— Холстина говорила… — начал Ходуля.
— Что надо дождаться тебя, — поспешила добавите Джейн. Холстина бросила на нее быстрый взгляд, который яснее всяких слов говорил: не воображай, что я тебе благодарна. Хвост ее дернулся. — Чтобы сделать как следует.
— Тогда ладно! — Крутой не почувствовал лжи, не заметил обмена взглядами. — Это еще ничего. — Он кивнул Ходуле: — Видишь, старик? Мы про тебя не забыли!
Ходуля кивнул в ответ, сразу повеселев. Его охватил прилив счастья. Он безгранично верил Крутому, верил, что друг о нем позаботится. Перед лицом этой нерассуждающей веры Джейн призналась себе, что сама она больше в план Крутого не верит. Они всего-навсего дети. Простое, доступное им волшебство не может повредить взрослому. Защита от таких посягательств, конечно же, автоматически полагалась всем надсмотрщикам, иначе они умирали бы каждый день. Блюгг скорее всего даже и не заметит, что они на него покушаются. Джейн вздрогнула от внезапного озноба.
— Тащи-ка сюда свечку, сейчас все и сделаем, — велел Крутой. И, когда Холстина не тронулась с места, прикрикнул: — А ну, шевелись, корова!
Молодая хульдра неохотно послушалась. Вставив огарок в широкую щель в полу, она помедлила, как бы ожидая, что Крутой зажжет его заклинанием. Наконец, когда всем стало ясно, что Крутой для этого слишком слаб, чиркнула спичкой.
На конце фитиля затрепетал огонек.
— Где кукла? — спросил Крутой.
Покраснев, Зобатка достала куклу. Крутой провел пальцами по тряпичному животу, нащупал торчащие острия ногтей Блюгга. Потом передал куклу Ходуле.
— Давай ты, — распорядился он.
Ходуля невольно оглянулся на Холстину.
Она поджала губы, но кивнула.
— Тихо! — скомандовал Крутой.
Они сидели тихо. Снаружи доносились шум работающих машин, успокоительное урчание, постукивание. Этажом ниже негромко и ритмично поскрипывала качалка. Крутой насвистывал «Лесного царя», убыстряя и замедляя темп в такт ее скрипу.
— Давай! — прошептал наконец он.
Ходуля сунул куклу в пламя свечи.
Кукла была сшита из старых нейлоновых чулок и в огне сразу запузырилась и почернела. Разнеслась жуткая вонь. Потом с шипением занялись хлопчатобумажные внутренности. Ходуля со сдавленным криком выронил куклу, отшатнулся и сунул в рот обожженный палец.
Когда огонь лизнул куклин живот, у Джейн онемело во рту. Она с шумом глотнула воздух. Язык распух и горел, как будто она лизнула крапиву. Ну конечно, ведь на ногтях должны были остаться капли ее слюны, и, значит, какая-то часть проклятия пришлась на ее долю.
Может быть, они все-таки убьют Блюгга.
Зобатка плакала. Но Крутой не обращал на нее внимания. Злобные огоньки плясали в его глазах. Он выпрямился в постели, сжав кулаки и запрокинув голову.
— Ну же! — воскликнул он. — Давай подыхай, черт тебя возьми, подыхай скорее! — И он залился смехом.
Жужелица и Малый Дик торопливо затаптывали огонь, чтобы не устроить пожар.
Тут раздались удары в пол, и снизу проревел голос Блюгга:
— Вы что там затеяли, дряни? Вот я сейчас поднимусь с ремнем!
Они затихли.
Через минуту на лестнице раздались шаги и в такт им шуршание кожаного ремня.
Крутой был поражен. Никто не смотрел на него, все лица обратились к Холстине. Она подняла руку и приказала:
— Все под одеяла! Быстро!
Они шмыгнули в койки, вопреки надежде надеясь, что обойдется и их не выпорют. Джейн бросилась в постель, как и все, но успела заметить на лице Колючки довольную усмешку.
Крутой больше не был их командиром. Лидерство перешло к Холстине.
Глава 3
Дети считали, что во всем виновата Джейн.
Когда они сожгли куклу, Джейн слегла с высокой температурой, у Ходули на три дня отнялся язык, у Зобатки высыпали красные пятна на лице и руках. (Вдобавок она впала в глубокое уныние, но этого как раз почти никто не заметил, поскольку она и всегда-то была угрюмая.) Одним словом, в силе и губительности проклятия куклы сомнений быть не могло, и, если оно не подействовало на Блюгга, на то, стало быть, имелись причины.
Холстина, поддерживаемая Колючкой, распустила слух, что Джейн наложила в штаны в Блюгговом кабинете и не взяла ногтей. Ослабленная болезнью Джейн защищалась вяло. Мальчик-тень мог бы ее поддержать, но он растерялся и не знал, кому верить.
Крутой, конечно, знал правду, он ведь тогда нащупал ногти в куклином брюхе. Но Крутой молчал. После испытанного в тот вечер подъема сил он впал в прострацию и лежал молча, с пустыми глазами. У Джейн не осталось больше друзей.
Новая должность, в которую ее возвел Блюгг, еще больше отделила ее от остальных. В знак курьерского достоинства ей пришлось напялить оранжевое одеяние вроде жилетки с капюшоном. Жилетка состояла из двух полотнищ, прикрывающих спину и грудь и стягивающихся на поясе черными резинками. Носить это было неудобно, к тому же Джейн казалось, что все только на нее и смотрят.
Работа была хоть и легкая, но непривычная. Обучение состояло в том, что она молча целыми днями ходила по пятам за Блюггом. «Здесь измерительная лаборатория», — кратко бросал он, или: «Здесь выдают абразив, малыми емкостями, и не забудь сохранить желтый корешок квитанции». Джейн с удивлением увидела, как мало по сравнению с детьми работает Блюгг. По большей части он просто таскался из цеха в цех и везде вел бесконечные, малопонятные для нее разговоры, частично по делу, но больше сплетничал. Иногда он играл в домино с одним невзрачным коротышкой из отдела снабжения. Они неподвижно склонялись над столом, бросая друг на друга подозрительные взгляды, и жульничали при каждой возможности.
— Пойди умойся! — сказал он ей однажды в обеденный перерыв. — Руки вымой как следует, под ногтями отчисти. Надо, чтобы ты понравилась.
— Кому? — спросила она.
— Кому надо! Любопытная больно. Делай, что говорят, да помалкивай!
Блюгг пошел с ней в туалет, проследил, чтобы она хорошенько намылилась коричневым санитарным мылом, и даже помог ей оттереть пятнышко грязи на ухе, самолично на него поплевав. Они пробежали через двор под моросящим дождем. У главных ворот была небольшая приемная. Блюгг постучал в дверь, и они вошли.
Высокая, элегантная, вся в черном эльфа сидела и курила, глядя в окно. Когда они вошли, она повернула к ним напудренное лицо с впалыми щеками и ровным сухим голосом спросила:
— Это она?
— Она самая, — ответил Блюгг. Эльфа встала. Она была на полторы головы выше Блюгга. Стуча высокими каблуками, она подошла к Джейн, двумя пальцами приподняла ей подбородок и, критически прищурясь, повертела ее лицо из стороны в сторону.
— Она очень послушная девочка, — масленым голоском забормотал Блюгг. — Все сделает, что вы скажете, только пальчиком шевельните, повторять не придется.
Джейн неподвижно смотрела эльфе в глаза. Они были холодные, как две серые льдинки, а кожу вокруг испещряли замысловатым узором многочисленные морщины. Эльфа на много лет, на много десятилетий была старше, чем казалось с другого конца комнаты. Джейн вдруг ясно увидела под тонким налетом плоти оскал черепа.
Что-то промелькнуло в лишенных блеска глазах.
— Ты меня боишься?
Джейн испуганно помотала головой.
— А зря.
Изо рта у нее пахло леденцами и табаком. В ушах висели длинные, до самых плеч, жемчужные серьги, сделанные в виде извивающихся змей с плоскими головами. Холодные пальцы сжимали подбородок все крепче. На глазах девочки показались слезы.
Наконец цепкие пальцы ее отпустили.
— Я подумаю, — проговорила эльфа и махнула рукой на дверь. — Можете идти.
Блюгг, неизвестно почему, впал в радостное возбуждение.
— Ты хоть знаешь, кто это? — Он почти захлебывался от счастья и, не дожидаясь ответа, выпалил: — Она из Гринлифов! Из тех самых!
Джейн почти сразу забыла об этой встрече. Это был всего лишь один непонятный случай из множества столь же непонятных.
* * *
Скоро Крутой вернулся на работу. Черти из столярки сколотили для него тележку с двумя рукоятками, и, пока он был слаб и не мог ходить, Джейн и Ходуля, взявшись с двух сторон, отвозили его в цех.
Однажды вечером, когда они возвращались с работы в спальный корпус, им пришлось задержаться у проходной. Они стояли и ждали в огромной черной тени Часохрона, а мимо них к воротам ползла колонна взрослых рабочих — кто волочил ноги, кто хромал, кто шел вприпрыжку. У них как раз кончилась вечерняя смена, и те, кто не жил внутри заводских стен, выстраивались в очередь перед Часохроном, пробивали свою карточку, целовали камень Богини — и шли домой.
Ходуля с тоской смотрел на распахнутые ворота. Видны были только парковочная площадка да часть пыльной асфальтированной дороги до первого поворота, но он смотрел не отрываясь, словно перед ним раскинулась волшебная даль Западных островов. Блюгг подошел сзади и опустил тяжелую руку ему на плечо.
Ходуля поднял глаза к небу.
Блюггов широкий рот изогнулся в подобии улыбки. Он выдернул у Ходули из-под затылка перышко и поднес к своим косым глазам.
— Гм-м! — Он сунул перышко в рот и с выражением гурмана начал его посасывать.
— А не пора ль тебе, голубчик, в лазарет? — пророкотал он. — Джейн! Напомнишь мне завтра утром, чтобы я его отвел к док…
Неизвестно, понял ли Ходуля то, что услышал. Но что-то в нем сломалось. Пронзительно и отчаянно вскрикнув, он бросил рукоятку тележки и побежал.
Блюгг, чертыхнувшись, пустился было за ним. Но он был тяжел и жирен и догнать длинноногого и прыткого беглеца не мог. Рабочие только вытаращили глаза на промчавшегося мимо них Ходулю. По сравнению с ним все их движения казались замедленными, как у мух, увязших в густой смоле. Джейн, беспомощно ломая руки, в ужасе глядела ему вслед.
— Не надо. Ходуля! — закричал изо всех сил Крутой, приподнявшись в тележке. Его лицо залила восковая бледность. — Вернись!
Но Ходуля уже ничего не слышал. Он бежал, вытянув руки в стороны, а рабочие, пораскрывав рты, неподвижно таращились на него. Вот он миновал Часохрон, выскочил в ворота…
Ходуля был снаружи.
Его руки, пока он бежал, наливались силой, поднимались выше и выше. Тело менялось, шея вытягивалась, выгибалось туловище, тонкими, словно палочки, становились ноги.
— Он стал старше, — прошептал, пораженный, кто-то из малышей.
— Соображать надо! — прикрикнула на него Холстина. — Это же Часохрон!
Часохрон работал исправно. Каждый новый шаг, отдаляющий Ходулю от ворот, делал его старше. Мелькали, прибавляясь, дни его жизни, недели, месяцы. Ходуля мгновенно проскочил переходный возраст и смену окраски. Он был уже взрослый.
И вот он взлетел. Настало чудесное мгновение, то самое, что вообразила себе однажды Джейн. Энергично хлопая молодыми крыльями, заливаясь удивленным смехом, Ходуля поднимался все выше.
Он был счастлив. На мгновение его скрыл заводской забор. Потом он показался над воротами. Ходуля летел на восток и быстро удалялся. А потом он вдруг остановился в воздухе и накренился в сторону. Крылья его двигались вяло, медленно. Рыже-коричневое оперение поседело. Из крыла выпало перо и стало опускаться, кружась. За ним другое. Перья падали и падали, словно снег шел.
Ходуля рухнул на землю.
На пути в спальный корпус все молчали. Даже Блюгг, хоть и кипел от ярости, не находил слов и только бессильно тряс в воздухе кулаком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55