А отдала Сатане».
– Венеция, это замечательно. Стоит того, чтобы там побывать... А потом?
– Знаешь, мне теперь все равно. Это не я, это ОН в Венецию хочет... А ты что теперь будешь делать?
Ахмет пожал плечами.
– Скрываться. Теперь я изгой. Селим меня не простит... Те, кому я служил, не успокоятся, пока не убьют меня. Нет, я не жалею... Жалею лишь, что не смог уберечь тебя...
«Зачем я ей говорю все это?»
– Не уберег? Так отчего же не решился тогда освободить меня от этой жизни? Почему? Ведь так просто...
– Хотел еще раз увидеть тебя. Прости. Ничего теперь не изменишь. Зря я все это...
Черная тень шагнула прочь от окна.
«Ахмет!!! Не бросай меня!.. Боже, что я говорю. Единственным спасением для него теперь будет бросить, забыть...» Ни единого шороха. Только слышно, как падают с деревьев пожелтевшие мертвые листья.
Ахмет шел по улице, привычно оглядываясь по сторонам. Его заметно шатало.
«О Алла! Почему я ей так ничего и не сказал? Просто оправдываться перед женщиной – это не по мне... Нет. Не это... Я словно испугался чего-то. Словно боялся, что если начну говорить, то вырвется что-то не то... Боже, как я боюсь признаться ей в любви, как боюсь ранить ненавистью, обидой... Какую степень свободы ОН ей дает? Все ли ОН слышит из того, что слышит она? Кто она теперь для меня?.. Я так и не понял, как же мне теперь к ней относиться. Наверное, лучше совсем с ней не встречаться...»
Глава 28
Ольга, упав лицом в шелковые подушки, смеялась. Или рыдала. Все опять было не так. Все было плохо. Все от начала и до конца было неправдой, подлым обманом.
«Ты зря убиваешься. Все не так ужасно, как кажется». Он словно потрогал ее за плечо.
«Иди к черту!»
Он, кажется, улыбнулся.
«Не могу. Теперь я никак не могу... Впустив меня, ты начала необратимый процесс. Вот когда я по-настоящему в кого-то вселюсь, то оставлю тебя в покое...»
«Отчего бы тебе не оставить в покое этот мир?»
«Ну вот, опять за старое. Я и так даю тебе слишком много свободы. Позволяю говорить со всякими... А потом тебе хуже. Слезы эти, сомнения, тоска. Ведь твое состояние и на мне сказывается. Ты об этом не задумывалась? Другой раз подстрою так, чтобы выловили твоего Ахмета и...»
«Не тронь его. Только посмей!»
«Странно, что этот албанец для тебя до сих пор так дорог. Я все не могу понять: неужели ты впустила меня только ради него? Просто ради того, чтобы он остался в живых?»
Ольга горько улыбнулась.
«Нет. Не понять тебе женской души. Живешь в ней, а понять не можешь...»
«Отчего же. Я понимаю. Любовь, основанная на самопожертвовании. Это свойственно многим женщинам. Только ведь он такой любви не достоин. Предать своего государя, бежать с тобой от всего света неизвестно куда – это у него получилось. Но освободить тебя от мучений, от моей власти (ведь этот болван наверняка уверен, что моя власть над тобой мучительна и ужасна), на это его не хватило. Ручки замарать побоялся. Теперь так и будет следом за тобой таскаться, пытаясь хоть урывками взглянуть, переброситься тайком парой фраз... Разве такой мужчина достоин тебя?»
«Я люблю его. И он не проиграл. Он единственный не предал меня, и он любит меня, иначе убил бы уже давно. Еще там, в горах, когда я прострелила руку Ходже... Впрочем, что тебе за дело? Ты как Цебеш. Только еще хуже».
«Чем это хуже?»
«Он верил, что спасает человечество. У него была мечта. Фантастическая, безумная, но была. Сомневаясь, мучаясь, страдая, он шел к этой мечте, пусть и ложной. А ты... Ты просто использовал его, как и мою любовь к Ахмету, как фанатизм, надежды, исступленную жажду справедливости всех тех, кто в этом мире призывает тебя. Теперь хочешь найти кого-то еще. Но на самом деле тебе на всех нас плевать. Мы все только пешки в какой-то запутанной и хитрой игре, которую ты ведешь. Ради чего? Неужели только ради собственного удовольствия?»
«Прекратим этот бессмысленный диспут. Я не обязан отчитываться перед какой-то девчонкой только потому, что она впустила меня в свою душу. На саму себя злись за свою слабость. Я тут ни при чем. Ведь ты даже не решаешься попросить меня... Но я чувствую, в глубине души ты хочешь лишь одного – остаться с Ахметом. Здесь. Навсегда. И тебе плевать, что будет потом с этим миром».
«Нет, – Ольга покачала головой, – я не останусь. Хотя и очень хочу. Потому что он не примет меня ТАКОЙ ценой и не согласится быть со мной рядом. Нам лучше расстаться».
«Опять решила принести себя в жертву? Что ж, твое право... А хочешь, он все простит? Я это могу – забраться в его разум и там кое-что поменять».
«Не смей! Оставь его, наконец, в покое, подонок!.. Как же ты не понимаешь, это будет уже не Ахмет!»
«Так что, оставить все так, как есть?»
«Да... И сделай что-нибудь, чтобы от него отстали его бывшие хозяева: Селим и все прочие... А когда я стану тебе совсем не нужна, верни мою душу домой. Ведь ты мне обещал».
«Хорошо. Пусть будет по-твоему... А теперь спи. Завтра этот болван, полковник Родриго, повезет тебя в Венецию. Венеция достойна того, чтобы на нее посмотреть».
«Интересно, что глазами я не вижу Сатаны. Но какой-то зрительный образ присутствует постоянно. Он во мне, но в то же время мы словно в одном доме: он может прийти, уйти, подмигнуть, взять за руку... И уже не просто разобраться, что я к нему испытываю: отвращение, ненависть, страх? Он просто чужой. Замкнутый в себе и расчетливо-холодный. Не услышит того, что не хочет услышать. Никогда не пустит в себя. Кажется, даже за версту не подойти. И это притом, что сам всегда во все вмешивается, все ему надо... Он здесь, но как на другой планете... Только бы он Ахмету помог. Это – единственное утешение. Иначе ведь все, совсем все будет зря...»
– Шпрехен зи дойч?.. Эй, фройлен! Гизихтом об тиш тебя!.. Может, вы по-славянски разумеете, а? – Матиш бессильно развел руками. – Спрашивать у них о чем-то – все равно что разговаривать с птицами. Щебечут что-то свое. Руками машут. Тьфу, куры пешеходные. Итальянская бестолочь!
– А вот, смотри, – схватил его за плечо Милош. – Та старуха, что с корзиной белья, не просто машет рукой. Она словно показывает на кого-то. Может, поняла-таки, чего мы хотим от них?
Слушавший старуху Бибер, словно уловив в ее лопотании какой-то смысл, радостно кивнул и направил лошадь на другой конец улицы, к оборванцу, дремавшему у разогретой утренним солнцем каменной стены.
– Скажи-ка, любезный, не видел ли ты чего необычного в городе за последние три дня? – спросил он, склонившись со взмыленной, еще не до конца отдышавшейся лошади. Жакомо Питти вздрогнул от неожиданности и, моргая спросонья, удивленно уставился на подъехавших к нему всадников.
– По-моему, этот тоже ни черта не понимает по-немецки. Может, бабка показывала не на него, а на вон того старикашку? – обратился по-немецки же к Матишу Милош.
– О, господа! Так вам нужен переводчик? Простите мне мое неважный акцент и это... Я понимай. Только не очень четко говори по-вашему. Моя прабабка был из Франкфурт, – затараторил итальянец по-немецки. – Я есть очень рад, если вы мне платить за перевод, говори за вас, если вам не знать местный язык. Полцехина в день я буду очень рад вам служить, пока надо для вас говори...
– А этот голодранец быстро соображает, – по-славянски сказал Матиш. – Лишь бы по-итальянски он говорил лучше, чем по-немецки.
– Что вы говори? Я не есть очень слышать...
– Точно, – кивнул в ответ Милош. – По-славянски не понимает ни слова.
– Я говорю, возьмем тебя за четверть цехина в день! – гаркнул Матиш почти над ухом Жакомо.
– Си, синьор! Только зачем ори на мой ухо. Я есть не глухой. Говори вам привыкну, буду совсем очень точен. Один раз мой прабабка из Франкфурта мне говорил...
– Повторяю вопрос: случалось ли что-нибудь необычное в вашем городе в эти три дня? – грозно зарычал на него Бибер, и итальянец весь внутренне сжался.
– Си. Одни раз... случался. На той неделе сдохла корова вдова Чикиретти. Хотя совсем еще здоровой была. Очень здоровой. Вот и говорит люди: как колдовство... А позавчера лошадь бесился, и молодой фройлен спас полковник Родриго... Вон его дом, у холма, рядом с садом. Спас и уехал с ней в дом. – Жакомо Питти облизнул губы. – Не желают ли доны еще платить мне честный рассказ? Если вы кого-то искать, узнавать, я есть незаменим в этот город. Любой знает, как я есть полезен для любознательный путешественник...
– Си, – кивнул Матиш. – Будешь получать в день не четверть, а полцехина, если будешь для нас еще и шпионить... А как выглядела та девица, которую спас полковник Родриго?
– Во-во! И спроси, какой масти была ее лошадь, – подсказал Милош. – Сдается мне, господа, что мы нашли эту чертовку.
Сладковатый запах дыма. Удары барабанов где-то вдали, на краю сознания. Глубоко вдохнув, Ахмет закрыл глаза. Река. Ветер. Жаркий ветер пустыни. Кто-то в белом бурнусе на том берегу. «Алла! Ты знаешь, о чем я сегодня прошу... Знаешь, о ком я прошу тебя ежечасно. И если спасти ее может лишь чудо, так сделай же чудо! Ты слышишь, Господи?.. Дай мне силы, дай достучаться мне до тех, кто ЕЕ может спасти... Господи, дай ЕЙ сил и удачи, сделать все так, как хочет ОНА...»
Солнце нещадно палило. В карете было уже невыносимо душно, и они решили немного развеяться, проехавшись верхом. Пончес подвел прямо к подножке кареты арабского скакуна дона Родриго, а затем и лошадь Ольги. Удар хлыста, и Ольга устремилась вперед, обгоняя вереницу повозок и конных слуг – имущество дона Родриго, которое он вез собой в жемчужину Адриатики. Испанец бросился ее догонять. Сатана помогал Ольге, усмиряя порой взбрыкивающую лошадь или давая полезные советы. Скачка, наконец, развеяла ту атмосферу беспросветной тоски, что окружала Ольгу с самого начала поездки.
Сделав изрядный крюк по скошенным полям и лугам Аджио, они вернулись к повозкам. То ли полковник заранее распорядился, то ли его слуги оказались так расторопны, но Ольгу и Родриго по возвращении ждал богато обставленный пикник на природе.
«Да это настоящий пир. Ого! Даже сервиз серебряный. Интересно, бедняга Родриго так старается, чтобы меня удивить, или привык всегда так обедать?.. Неужели я уже не увижу Ахмета?.. Исполнит ли Сатана свое обещание? Впрочем, как я смогу проверить его?»
– Твое здоровье, Мария!
«Только обещай мне, Селим, что она будет жива. Слышишь? Слышишь, Селим?!»
«Ладно. Хорошо... Обещаю. Ты же знаешь – мое слово крепко. И тебя мы оставим в покое. И ее, когда сделает свое дело, отпустим, обеспечив деньгами. Только не обмани на этот раз. Сделай все, как договорились. Я отдам приказ, и уже через час они выйдут в море».
Рука Пройдохи Селима привычным жестом разрубила мир пополам, наискось, слева направо, и пламя, дернувшись нервно, скрыло картинку. Ахмет устало уронил руку с кальяном на землю. Он чувствовал себя, как выжатый лимон.
«Нет. Нельзя расслабляться. Ни минуты не медля – в седло».
Тряхнув головой, он вскочил.
– Воды!
Ходжа окатил его с ног до головы холодной колодезной водой.
– О-о... – Вытерев голову, Ахмет посмотрел на мир уже обычными, незамутненными, лишь немного покрасневшими глазами. – Саллах еще не пришел?
– Да здесь я. Вот уже полчаса дожидаюсь, пока ты соизволишь прийти в себя и послушать... Она уехала. Слуги говорят, что в Венецию. – Саллах сочувственно посмотрел на товарища. – Сегодня с утра, вместе с полковником Родриго.
– Так чего мы стоим тут, как идиоты? Седлайте коней!
Двадцать четвертого октября, в полдень, обосновавшиеся в самой дешевой корчме и отдохнувшие от вчерашней сумасшедшей скачки солдаты Христа собрались, чтобы допросить своего, только что вернувшегося с задания «шпиона». У Жакомо Питти был помятый вид, сизый нос и счастливое выражение лица. Давно он не напивался так за чужой счет.
– И что же он тебе рассказал после третьей кружки? – Матиш склонился над Жакомо, как паук над мухой.
– Что он точно не знай... Дон Родриго называть ее баронесса фон Муртен... Мудорф... Как-то так. Знакомился с ней на рынке, когда понес этот лошадь. Это весь город знай. Так?
– Так, – кивнул Матиш. – Что еще?
– Он говорил... Они уехать на юг.
– Собираются уехать? – Матиш встревоженно оглянулся на своих товарищей.
– Но, но! Не собирайся!
– Не собираются, не хотят уезжать?
– О, но! Хотел! Хотят. Совсем уехал. Слуги, Мария карету поехал. Совсем. Потом приедет. Через неделя, две... Может, месяц. – Жакомо обвел своих работодателей удивленным взглядом. – Это есть вам совсем плохой новость?
– Почему так поздно сказал? – вполголоса спросил Матиш. – Пил со слугой с самого утра и до обеда, когда нам каждая минута была дорога, сволочь?
– Когда?! Когда они уехали? – Бибер схватил итальянца за грудки.
– Утро. Совсем рано, как солнце совсем... только поднялся.
– Господа, – выдохнул Ульбрехт, – незачем терять время. Еще только полдень. Если сей же час пуститься в погоню…
– А слуга не сказал тебе, куда дон Родриго уехал?
– Си, сеньор. Конечно! В Венецию... Слуга так сказать. Много слуг, карета, повозки, лошади, все-все брать с собой. Даже серебряный прибор для еда..
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49