Пожалуй, таков был сталинский стиль: ставить перед людьми и организациями нереальные, явно завышенные задачи, чтобы при их решении достичь максимально возможных результатов. И такие результаты были достигнуты. Страна в социально-экономическом отношении стала заметно преображаться. Правда, цена была тяжела: введение карточной системы, беспощадного нормирования, жесточайшей экономии на самом насущном; ценой жизни в бараках и общежитиях, жилищного кризиса, отказа от минимального комфорта.
Но это были лишения, на которые люди шли во имя СОЗИДАНИЯ, ради будущего, в которое верили.
Большинство советских людей тридцатых годов были носителями сплава дореволюционных христианско-патриотических и послереволюционных новаторско-коллективистских моральных ценностей. Они видели перед собой великую цель — создание Нового Общества, восстановление силы и величия Родины. Среди этих людей были разные слои населения: от буржуазно-монархической старой интеллигенции до комсомольцев, мечтавших изменить мир.
Важно то, что они видели: их усилия и лишения не напрасны. В предвоенное десятилетие каждый год приносил ощутимые улучшения в жизни (хотя и бывали отдельные спады).
Осенью 1931 года было принято решение о полной ликвидации частной торговли, ударившее по спекулянтам. На следующий год открыли колхозные рынки, на которых колхозникам разрешалось — после расчета с государством — продавать излишки зерна и другой сельхозпродукции. В 1933-м были частично отменены карточки, а на следующий год — окончательно. Одновременно началась реабилитация истории Российского государства, укрепление патриотизма.
И все-таки ситуация была чрезвычайно напряженной, чреватой крушением сталинского курса. Противодействие ему продолжало расти, чему способствовал голод 1932— 1933 годов.
Личное и общественное
9 ноября 1932 года все советские газеты вышли с некрологом. Из траурной рамки смотрело лицо молодой симпатичной женщины, которая, как писали, «скончалась от приступа аппендицита». Эта женщина — жена Сталина Надежда Сергеевна Аллилуева.
Среди подписей жен членов Политбюро под текстом соболезнования почему-то отсутствовали подписи жен Кирова и Куйбышева. Возможно, причина была в том, что им была известна причина смерти Аллилуевой: самоубийство.
Этот тяжелейший удар завершил для Сталина полосу стрессов 1932 года. Несчастье произошло подозрительно «вовремя», как будто руку его жены направляли личные враги вождя.
Известно, что Надежда Сергеевна страдала болезненной формой истеричности и повышенной нервной возбудимостью. Из-за этого друзья семьи Сталина, в частности С.М. Буденный, неохотно ходили к нему в гости: им было неприятно присутствовать при ее частых истериках и скандалах.
Не было ли политических поводов этого самоубийства?
В период «перестройки» муссировалась версия о том, что самоубийца оставила письмо, в котором обвиняла мужа в политических преступлениях. Но теперь выяснено, что на столике рядом с кроватью, на которой она застрелилась, лежал текст «платформы Рютина» с резкими нападками на Сталина.
Надо иметь в виду, что Аллилуева интересовалась политическими новостями не только по «семейным обстоятельствам», но и как член партии, вступивший в нее еще в Гражданскую войну. Правда, в 1921 году она была исключена из РКП(б) во время первой генеральной чистки партийных рядов с мотивировкой «за поддержку анархо-синдикалистского уклона и неучастие в общественной жизни».
За нее сначала ходатайствовал Сталин перед Лениным, а затем Владимир Ильич отправил записку в Центральную комиссию по чистке, в которой очень положительно характеризовал Аллилуеву, отмечая ее заслуги в 1917 году. Ее неучастие в общественной жизни он объяснял рождением сына Василия и необходимостью ухода за ним.
По-видимому, более серьезным было обвинение в поддержке анархо-синдикалистского уклона «рабочей оппозиции», руководимой А.Г. Шляпниковым. Поэтому несмотря на ходатайство и заступничество Ленина Надежда Сергеевна была восстановлена в партии только в 1924 году Сохранились мемуарные свидетельства того, что Аллилуева впоследствии проявляла сочувствие к Троцкому и Бухарину Можно усомниться в полной правдивости таких свидетельств но верно и то, что «дыма без огня не бывает».
Если симпатии Аллилуевой были на стороне анархо-синдикалистских взглядов (хотя бы частично), то она никак не могла поддерживать линию Сталина на укрепление государственных структур, усиление центральной власти введение военной дисциплины и соответствующего стиля руководства. В таком случае текст «платформы Рютина» должен был сыграть роль катализатора для ее трагического решения.
Пуля, убившая его жену, была нацелена и в Сталина Ведь судя по всему, причина самоубийства была главным образом политической. Так проявилось либо категорическое неприятие сталинского курса перехода к коммунизму путем укрепления, а не отмирания государства; либо осознание силы и правоты тех оппозиционеров — и левых, и правых — которые стали объединяться против Сталина в стремлении убрать его не только политически, но и физически.
Нетрудно себе представить, с каким гневом и ненавистью взглянул Сталин на текст рютинской платформы лежавший на столике возле трупа его жены. Странно, и даже удивительно, что даже после этого Рютин не был приговорен к расстрелу или уничтожен как-либо иначе. Разве не мог Сталин дать соответствующее указание своим «сатрапам»?
Если этого не произошло, то, значит, не было чудовищно коварного и злобного тирана, так же как не было его безропотно покорных прислужников.
Кстати сказать. Киров, выступивший против казни Рютина говорил на пленуме Ленинградского обкома 9 февраля 1933 года:
«Новое, что раньше было в потенции, заключается в том что сейчас всякое оппозиционное отклонение от генеральной линии нашей партии ведет гораздо дальше, чем в предшествующие годы… прямо и непосредственно ведет в лагерь контрреволюции. Тут дело не во фракции внутри нашей партии, а в неизбежном переходе по ту сторону баррикад…
Группа Эйсмонта—Смирнова, вступившая на путь борьбы с партией, повторила по существу рютинско-слепковскую платформу, с первых же шагов своей деятельности стала вбирать в себя антисоветские элементы».
А как вел себя на том пленуме Н.И. Бухарин — любимец «перестроечной» прессы, провозглашавшей его «альтернативой Сталину»?
О группе Эйсмонта—Смирнова, выступившей фактически с его же прежней позиции, он сказал, что «с ней должна быть суровая расправа». И требовал беспощадно расправиться с ней, «не смущаясь никакими сентиментальными соображениями о прошлом, личной дружбе, о связях, об уважении над человеком как таковым и т.д. Это все абстрактные формулировки».
Кривил ли он душой? Возможно. Он словно и не подозревал, что те же слова вскоре могут быть обращены в его адрес.
Неудивительно, что 1933 год начался с жестких мер против оппозиционеров. Были арестованы руководители троцкистского подполья Е.А. Преображенский и И.Н. Смирнов. Прошла новая волна арестов рютинцев и сторонников И.Н. Смирнова. Труднее было с его однофамильцем.
Александр Петрович Смирнов — крестьянин, затем рабочий, профессиональный революционер — был одним из основателей большевистской партии. Он входил в ее ЦК еще до революции, а затем был, что называется, на виду: долголетний нарком Земледелия и заместитель Рыкова по РСФСР, лидер Крестьянского Интернационала в системе Коминтерна, секретарь ПК ВКП(б) в 1928—1930 годах. Такого деятеля арестовать было нецелесообразно. Он отделался выводом из состава ЦК (был исключен из партии после убийства Кирова, а 1937-й подвел черту его жизни).
Выступая на январском пленуме ЦК ВКП(б) по делу группы Эйсмонта—Смирнова, Сталин сказал:
«Ведь это только враг может говорить, что стоит только убрать Сталина и все будет хорошо».
Была ли правда в этих словах? Скорее всего, была. Только на первый поверхностный взгляд все дело заключалось в его личных амбициях или маниакальных идеях. К тому времени имя Сталина превратилось в глазах миллионов, уверовавших в верность избранного им пути, в символ партии большевиков и советской власти (хотя, объективно рассуждая, советы всех уровней являлись реальной альтернативой власти партийной верхушки).
Развенчание Сталина, снятие его с высоких постов или, наконец, его убийство сокрушило бы не столько его авторитет, сколько авторитет курса развития страны, который провозглашался именем партии, а не Сталина. Это стало бы, пожалуй, не только расколом, но началом стремительного распада советского общества.
Дело, конечно, не в Сталине как таковом, а дело в той общественной системе, основанной на вере в социальные идеалы, в счастливое будущее, в возможность построить общество социальной справедливости и высокого достоинства человека труда, которая сложилась во многом вне его воли и желания. Имя Сталина стало одним из символов этой веры.
Именно это обстоятельство, как можно предположить, явилось главным препятствием на пути потенциальных «российских Брутов», спасло его жизнь. Ведь настойчивые призывы «убрать Сталина» (убить или снять) раздавались и «слева» и «справа» и громогласно звучали из-за рубежа.
Сравнительно небольшая по численности группа Эйсмонта—Смирнова привлекла к себе пристальное внимание Сталина прежде всего потому, что в нее входили ответственные лица, ранее работавшие под руководством Рыкова и связанные с лидерами «правых». С этой группой контактировали и относились к ней сочувственно некоторые члены и кандидаты в члены ЦК ВКП(б) — «двурушники», как называл их Сталин, которые всегда голосовали за вносимые им предложения, а втайне были готовы в любой момент поддержать оппозицию для его свержения. Тем более что такой момент назревал в связи с усилением влияния Кагановича, который пользовался поддержкой Орджоникидзе.
Теперь среди различных оппозиционных групп зрели террористические устремления в отношении Сталина. Согласно сообщению хозяйственника Никольского, А.П. Смирнов однажды заявил: «Неужели не найдется ни один человек, который убрал бы Сталина!»
Вызванный по делу этой группы в КПК А.П. Смирнов признал, что произнес эту фразу, но уточнил: слово «убрать» он использовал в смысле смещения с поста генсека. На это присутствовавший на заседании секретарь ЦК ВКП(б) П.П. Постышев, курировавший ОГПУ, заметил: «Для меня убрать значит убить».
Действительно, если Смирнов говорил об одном человеке, который убрал бы Сталина, то это могло означать только «убить» и ничего больше, ибо снять с поста генсека единолично невозможно.
После того как с той поры прошли долгие, насыщенные событиями тридцать лет, в первой половине 1960-х годов по инициативе Хрущева было принято решение реабилитировать группу Эйсмонта—Смирнова, поскольку ни один из ее членов до начала 30-х годов не входил ни в какую оппозицию; данное дело хотели представить как фальсификацию сталинцев.
Тогда и вызвали к партследователю того самого Никольского. Но он упрямо продолжал стоять на своем: «И все-таки Смирнов произнес это слово — убрать».
Таким образом, в конце 1932— начале 1933 годов на Сталина обрушилось не только личное горе. И оно, судя по всему, было тесно связано с теми процессами антисталинского направления, которые происходили в верхних этажах власти, а также в обществе.
Тучи над головой генсека сгущались, и выстрел его жены был словно одна из тех молний, которые грозили поразить его.
По свидетельству «Бюллетеня оппозиции» за 1936 год (№51), один ссыльный троцкист в 1932 году при встрече с бухаринцами убедился, что они «совершенно изменились и не скрывали — разумеется, в интимных кругах — свое новое отношение к Троцкому и троцкистам».
Подобные факты позволили В.З. Роговину сделать вывод: «В 1932 году стал складываться блок между участниками всех старых оппозиционных течений и новыми антисталинскими внутрипартийными группировками».
Все это вряд ли не знал или хотя бы не ощущал Сталин Ему необходимо было принимать какие-то меры, чтобы противодействовать усилиям своих тайных противников. Этим, вероятно, можно объяснить «Постановление Секретариата ЦК ВКП(б) от 13 ноября 1931 г.»:
«О реорганизации секретного отдела ЦК.
а) Реорганизовать Секретный отдел ЦК путем выделения из него аппарата, обслуживающего Политбюро ЦК…
б) Секретный отдел подчинен непосредственно т. Сталину, а в его отсутствие т. Кагановичу.
Прием и увольнение работников Секретного отдела производится с ведома и согласия секретарей ЦК».
Судя по всему, существенно уменьшилось доверие Сталина ко многим членам ЦК, если пришлось создавать аппарат, обслуживающий Политбюро, а следовательно, держащий под контролем Центральный Комитет.
Не только оппозиционеры разного уклона, но и сам генсек имели все основания ждать выступления «советского Брута».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61