— не сползла с них, обнажив уродливые кирпичные заплаты.
А еще силы ушли на то, чтобы юбки были непременно мешковаты и сидели так, словно их специально выбирали на блошином рынке.
И чтобы главная воспитательница, как и в глубокой древности, торжественно запирала подъезд ровно в десять вечера. Одним и тем же ключом на протяжении всех трехсот лет.
Быть может, в том и заключались знаменитые британские традиции, за приобщение к которым иностранцы щедро платили звонкой монетой?
Этого Розмари не понимала.
Впрочем, большинство ее однокашниц на эту тему даже не задумывались. Девочки, принадлежащие к мировой элите, каждая — на свой лад и манер — осваивались в жизни.
Кто-то — в библиотеках и учебных классах.
Кто-то — в «Red Cube», «Denim» и «Brown's» .
Кто-то — в лабиринтах Сохо.
Мысль о том, чтобы приобщить к своим занятиям толстую Розмари, показалась бы им дикой.
Верная Тиша была, конечно, исключением. Но Тише приобщить подругу было решительно не к чему.
Она старательно училась днем, прилежно читала английскую литературу вечерами и, в принципе, просто пережидала те несколько лет, что были отведены для получения образования. Дальнейшая жизнь Тиши была расписана давно и строго.
Дома ее ждал принц.
Настоящий принц крови и наследник престола небольшой азиатской монархии, очень богатой и вполне просвещенной. В скором времени Тише предстояло стать тамошней королевой. Но и тогда она вряд ли смогла бы устроить личную жизнь школьной подруги.
Государство, конечно, было светским, но все же исламским, и потому смешанные браки не поощряло.
Да и Розмари не хотела устраивать свою жизнь в азиатской монархии.
Но это вовсе не означало, что она совсем не желала устроить свою личную жизнь. Или уж по крайней мере не мечтала об этом. Разумеется, мечтала. И еще как!
Поначалу мечты Розмари были абстрактны. В них девочка представляла себе некое отдаленное будущее.
Оно наступит.
И тогда, в полном соответствии с главным сказочным правилом, она превратится из гадкого утенка — а вернее, толстой, неуклюжей утки — в настоящую принцессу. Принц непременно объявится позже. В отличие от настоящего, азиатского принца, маслянистые глаза которого смотрели на Розмари со стен Тишиной комнаты, но совершенно не впечатляли, ее принц был абстрактным. Внешность его менялась в зависимости оттого, какой фильм посмотрела Розмари накануне.
Он мог быть суровым викингом. Или — пламенным мачо. Легко превращался в элегантного плейбоя. И — так далее. До бесконечности…
Счастливые времена!
Розмари была совершенно свободна и независима в своих мечтах. Стоило только погрузиться в них — проблемы немедленно отступали. Позже ситуация изменилась.
Розмари подросла — пришла пора настоящей влюбленности. Принц стал воплощаться в реальных мужчин.
Она поочередно влюблялась в тренера по теннису, преподавателя истории, молодого садовника и пожилого председателя попечительского совета — настоящего лорда, отставного британского адмирала.
К счастью, перечень мужчин, которые в разное время попались ей на глаза в стенах Школы, на этом был почти исчерпан.
Иначе страдания Розмари были бы много необъятнее и глубже.
Но и этого хватало с лихвой.
Каждая новая любовь обрекала трепетную душу на жестокие муки.
Любовь, разумеется, всегда оказывалась неразделенной.
Предмет даже не подозревал о том, какую бурю чувств разбудил своим неосторожным появлением в душе замкнутой толстухи. А далее неизбежно следовали все обязательные составляющие этой самой — будь она тысячу раз неладна! — неразделенной любви. Тоска. Отчаяние. Ревность.
Розмари ненавидела весь окружающий мир, потому что каждую минуту в нем могла материализоваться ее соперница. Супруга почтенного адмирала — маленькая, сухонькая старушка в кокетливых шляпках — в счет не бралась.
Розмари презирала себя — глупую, неуклюжую гусыню, неспособную бороться за свое счастье. И потому — недостойную его.
Мечты больше ее не спасали.
Принц был рядом, И стало быть, времени на то, чтобы превратиться в прекрасную принцессу, не оставалось. Розмари отчаянно страдала. Но продолжала влюбляться, исповедуясь в своих чувствах только сафьяновому дневнику. Ему было доверено много такого, о чем не знала даже верная Тиша.
К примеру, Розмари никогда не решилась бы обсуждать с целомудренной подругой физическую сторону любви.
Сама же, напротив, размышляла на эту тему все чаше.
Размышления были неутешительные.
Мысль о том, чтобы показаться принцу во всем безобразии бесформенного, рыхлого тела, была невыносима.
Но природа требовала своего, и руки, едва не помимо воли, забирались под ночную сорочку, лихорадочно шарили в горячих складках плоти. Потом Розмари терзалась угрызениями совести. Мысленно называла себя грязной и порочной.
Но ничего не могла поделать — романтические мечты оборачивались теперь неуемной дрожью рук, возней под одеялом, коротким спазмом острого наслаждения и… долгим приступом раскаяния. Ощущением собственной ущербности.
На страницы сафьяновой книжки изливался поток горестных откровений. Дневник принимал их сочувственно. Розмари становилось легче. Перевернув очередной лист, она словно вычеркивала из памяти мучительное воспоминание и потому, наверное, почти никогда не перечитывала прошлые записи.
Если же случалось иногда такое, стыд вспыхивал с небывалой силой — по лицу непроизвольно пробегала гримаса.
Розмари захлопывала дневник. От испуга и отвращения крепко закрывала глаза.
Мысль о том, что записки могут попасть в чужие руки, даже не приходила ей в голову. Никогда.
Но это произошло.
Сказать, что Патрицию Вандерберг в Школе не любили, значит не сказать ровным счетом ничего.
Многим здесь приходила в голову мысль о том, что более лживого, коварного и злобного существа стены Школы не знали за все триста лет своей славной истории.
Будь Школа смешанной, эмоции, возможно, распределились бы более гармонично.
Ибо мужская половина окружающих наверняка восхищалась бы молодой леди, обожала ее, если — не боготворила. Внешность девушки была тому порукой.
Но Школа была женской.
И потому восторженное обожание отменялось. Вместо него на царственную голову Патриции низвергалась дополнительная, умноженная — как минимум! — на два, порция ненависти, зависти и презрения. Окажись на ее месте другая, дело, возможно, кончилось бы затяжной депрессией, неврозом или чем-то похуже.
Патриции все было нипочем!
Редкая стерва великолепно прижилась в оболочке ослепительной красавицы, была неизменно довольна собой, высокомерно презирала весь окружающий мир и никогда не отказывала в удовольствии насолить ближним. Надо ли говорить, что безобразная толстуха Розмари чаще других становилась объектом «дружеских» шалостей Патриции.
Как случилось, что в тот проклятый день судьба позволила ей зайти так далеко, теперь, наверное, не узнает никто. И никогда. Не иначе как сам сатана приложил к этому свою мерзкую лапу. Но все произошло именно так, как произошло.
Повернуть время вспять было невозможно.
Уходя на занятия утром, аккуратная Розмари отчего-то не заперла дверь, как обычно. Несколькими минутами позже в том же коридоре появилась Патриция. Она опаздывала, как, впрочем, и всегда, но дверь в чужую комнату была так заманчиво приоткрыта! Сомнений у Патриции не возникло.
Что такое дежурное замечание преподавателя по сравнению с возможностью покопаться в чужих вещах, разведать какую-нибудь тайну или — на худой конец — секрет.
Могла ли она знать, какой улов попадет в сети?!
В класс Патриция ворвалась с таким торжествующим видом, что замешкалась даже суровая учительница математики. Нотация прозвучала как-то скомканно, и красавица уселась за парту, всем своим видом выражая крайнее нетерпение.
Она ждала перемены.
Едва прозвенел звонок и математичка торжественно удалилась, Патриция прыгнула на преподавательский стол:
— Внимание! Внимание! Сенсационные откровения челтенхеймской девственницы! Только на нашем канале!
В руках у нее была маленькая записная книжка в переплете из розового сафьяна.
Больше Розмари не видела ничего.
Она никогда не узнала, что насладиться плодами своей подлости на сей раз Патриции Вандерберг не удалось. Маленькая дрянь едва успела зачитать несколько слов, как с места сорвалась возмущенная Тиша. Потом была жестокая потасовка.
Розмари, однако, была далеко.
Легко и проворно неслась она по темным коридорам Школы. Никогда прежде не доводилось ей бегать так, как сейчас. Даже в детстве ноги не были такими упругими и послушными. Руки — свободными. А сердце…
Нет, сердца Розмари не чувствовала вовсе.
Стремительно, как птица, взлетела она по узкой винтовой лестнице и, оказавшись на маленькой площадке, венчающей башню школьной часовни, не останавливаясь ни на секунду, рванулась обратно — вниз. С той лишь разницей, что теперь вместо тесного лестничного проема перед ней простиралось прозрачное и необозримое пространство.
Целое небо.
17 января 2001 года
Великобритания, графство Глостершир (продолжение)
«Год назад! — подумал Тони, ярко, со всеми подробностями, вплоть до поцарапанного капота машины, вспомнив ту идиотскую сцену возле лондонского „The Dorchester“ . — Всего лишь год, а как много изменилось в моей жизни. Собственно, вся жизнь…»
А маленький Алекс Гэмпл, похожий на всклокоченного воробья, готового к схватке, снова, в который уже раз, был поражен случившейся метаморфозой.
Только что перед ним метал громы и молнии, весело сквернословил и расплескивал по сторонам любимое виски моложавый, самоуверенный и не слишком хорошо воспитанный янки.
Теперь же в кресло, из которого тот стремительно сорвался, тяжело опустился немолодой, грузный человек с умными проницательными глазами и тихим вежливым голосом.
— Я — само внимание, Алекс, — произнес он негромко.
Каждое слово было удивительно веским.
— Итак, Тони, вы помните начало катрена: «Могучий сын Геи, сильнейший из прочих великих…»?
— Продолжайте, Алекс. Достаточно, что это помните вы.
— Разумеется. Но кто был сыном Геи? Не изволите ли вспомнить немного античной мифологии? Не изволите?! Ну, это не беда, я напомню вам этот древний миф. Сыновьями Геи и Урана, сиречь — Земли и Неба, были могучие Титаны. Слышите вы, старый скептик? Титаны!!! Которые вступили в борьбу с самим Зевсом, были сокрушены громовержцем и сброшены в Тартар. Подземное царство мертвых. Итак, возвращаемся к катрену — «сильнейший из прочих великих». Вспомните, что писали о «Титанике» задолго до его спуска на воду?
— Не могу.
— Почему же?
— Вы всерьез полагаете, что я настолько стар?
— Ну вас к черту, Джулиан, с вашими дурацкими шутками. Можете прикидываться идиотом сколько угодно, я прекрасно знаю, что вам это известно.
«Титаник» был объявлен самым большим, самым роскошным, самым быстроходным, самым безопасным, наконец, лайнером в мире.
Еще его называли «кораблем-мечтой», «кораблем-легендой»… Да как его только не называли! Словом, ясно, да? «Сильнейший из прочих великих…»
Далее.
«Отправился в славный поход» — это вообще не требует комментариев.
Потом — прямое указание на обстоятельства гибели: «Падет туман».
Еще какой, надо полагать, если впередсмотрящий не разглядел огромного айсберга у себя под носом.
И — далее!
Слушайте, слушайте, неверующий человек! Это потрясает! Складывается впечатление, что провидец находился — ни много ни мало — в рубке обреченного «Титаника».
«Нерадивые юнцы не сообщат важные вести».
Ну, досточтимый сэр Энтони, как думаете, что бы значило сие странное замечание?
— Теряюсь в догадках, мой ученый друг.
— Теряетесь? Так-так, придется взять вас за руку и вывести на верную дорогу! А она такова. Айсберги, сэр.
Айсберги, один из которых стал роковым для «Титаника», вовсе не какая-то дьявольская шутка или наваждение.
В этот период — апрель, напомню, — они — обычное дело у берегов Ньюфаундленда. Отчего же опытный морской волк — капитан и вахтенные офицеры вели себя так легкомысленно?
Очень просто, сэр.
Они не получили ни одного предупреждения. Вернее, вроде бы получили одно. Но в этом ни одна из комиссий толком не смогла разобраться.
Однако предупреждения были!
Одно за другим их слали «Титанику» разные суда, проходящие опасные воды. Но — радисты!!! — вот вам и «нерадивые юнцы» отмахнулись от предостережений, как от назойливых мух. Почему, спросите вы?
Увы, друг мой, причина стара как мир — деньги.
Радисты были заняты передачей частных радиограмм, которые наперебой слали пассажиры «Титаника», уведомляя друзей и знакомых о том, на борту какого лайнера они находятся.
Тщеславие и жадность!
Два не самых страшных человеческих порока оказались причиной жуткой трагедии.
Тщеславие и жадность!
Итак, «нерадивые юнцы» не сообщили «важные вести» начальству. К слову, последнее предупреждение о скоплении айсбергов пришло на борт обреченного судна всего за час до столкновения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
А еще силы ушли на то, чтобы юбки были непременно мешковаты и сидели так, словно их специально выбирали на блошином рынке.
И чтобы главная воспитательница, как и в глубокой древности, торжественно запирала подъезд ровно в десять вечера. Одним и тем же ключом на протяжении всех трехсот лет.
Быть может, в том и заключались знаменитые британские традиции, за приобщение к которым иностранцы щедро платили звонкой монетой?
Этого Розмари не понимала.
Впрочем, большинство ее однокашниц на эту тему даже не задумывались. Девочки, принадлежащие к мировой элите, каждая — на свой лад и манер — осваивались в жизни.
Кто-то — в библиотеках и учебных классах.
Кто-то — в «Red Cube», «Denim» и «Brown's» .
Кто-то — в лабиринтах Сохо.
Мысль о том, чтобы приобщить к своим занятиям толстую Розмари, показалась бы им дикой.
Верная Тиша была, конечно, исключением. Но Тише приобщить подругу было решительно не к чему.
Она старательно училась днем, прилежно читала английскую литературу вечерами и, в принципе, просто пережидала те несколько лет, что были отведены для получения образования. Дальнейшая жизнь Тиши была расписана давно и строго.
Дома ее ждал принц.
Настоящий принц крови и наследник престола небольшой азиатской монархии, очень богатой и вполне просвещенной. В скором времени Тише предстояло стать тамошней королевой. Но и тогда она вряд ли смогла бы устроить личную жизнь школьной подруги.
Государство, конечно, было светским, но все же исламским, и потому смешанные браки не поощряло.
Да и Розмари не хотела устраивать свою жизнь в азиатской монархии.
Но это вовсе не означало, что она совсем не желала устроить свою личную жизнь. Или уж по крайней мере не мечтала об этом. Разумеется, мечтала. И еще как!
Поначалу мечты Розмари были абстрактны. В них девочка представляла себе некое отдаленное будущее.
Оно наступит.
И тогда, в полном соответствии с главным сказочным правилом, она превратится из гадкого утенка — а вернее, толстой, неуклюжей утки — в настоящую принцессу. Принц непременно объявится позже. В отличие от настоящего, азиатского принца, маслянистые глаза которого смотрели на Розмари со стен Тишиной комнаты, но совершенно не впечатляли, ее принц был абстрактным. Внешность его менялась в зависимости оттого, какой фильм посмотрела Розмари накануне.
Он мог быть суровым викингом. Или — пламенным мачо. Легко превращался в элегантного плейбоя. И — так далее. До бесконечности…
Счастливые времена!
Розмари была совершенно свободна и независима в своих мечтах. Стоило только погрузиться в них — проблемы немедленно отступали. Позже ситуация изменилась.
Розмари подросла — пришла пора настоящей влюбленности. Принц стал воплощаться в реальных мужчин.
Она поочередно влюблялась в тренера по теннису, преподавателя истории, молодого садовника и пожилого председателя попечительского совета — настоящего лорда, отставного британского адмирала.
К счастью, перечень мужчин, которые в разное время попались ей на глаза в стенах Школы, на этом был почти исчерпан.
Иначе страдания Розмари были бы много необъятнее и глубже.
Но и этого хватало с лихвой.
Каждая новая любовь обрекала трепетную душу на жестокие муки.
Любовь, разумеется, всегда оказывалась неразделенной.
Предмет даже не подозревал о том, какую бурю чувств разбудил своим неосторожным появлением в душе замкнутой толстухи. А далее неизбежно следовали все обязательные составляющие этой самой — будь она тысячу раз неладна! — неразделенной любви. Тоска. Отчаяние. Ревность.
Розмари ненавидела весь окружающий мир, потому что каждую минуту в нем могла материализоваться ее соперница. Супруга почтенного адмирала — маленькая, сухонькая старушка в кокетливых шляпках — в счет не бралась.
Розмари презирала себя — глупую, неуклюжую гусыню, неспособную бороться за свое счастье. И потому — недостойную его.
Мечты больше ее не спасали.
Принц был рядом, И стало быть, времени на то, чтобы превратиться в прекрасную принцессу, не оставалось. Розмари отчаянно страдала. Но продолжала влюбляться, исповедуясь в своих чувствах только сафьяновому дневнику. Ему было доверено много такого, о чем не знала даже верная Тиша.
К примеру, Розмари никогда не решилась бы обсуждать с целомудренной подругой физическую сторону любви.
Сама же, напротив, размышляла на эту тему все чаше.
Размышления были неутешительные.
Мысль о том, чтобы показаться принцу во всем безобразии бесформенного, рыхлого тела, была невыносима.
Но природа требовала своего, и руки, едва не помимо воли, забирались под ночную сорочку, лихорадочно шарили в горячих складках плоти. Потом Розмари терзалась угрызениями совести. Мысленно называла себя грязной и порочной.
Но ничего не могла поделать — романтические мечты оборачивались теперь неуемной дрожью рук, возней под одеялом, коротким спазмом острого наслаждения и… долгим приступом раскаяния. Ощущением собственной ущербности.
На страницы сафьяновой книжки изливался поток горестных откровений. Дневник принимал их сочувственно. Розмари становилось легче. Перевернув очередной лист, она словно вычеркивала из памяти мучительное воспоминание и потому, наверное, почти никогда не перечитывала прошлые записи.
Если же случалось иногда такое, стыд вспыхивал с небывалой силой — по лицу непроизвольно пробегала гримаса.
Розмари захлопывала дневник. От испуга и отвращения крепко закрывала глаза.
Мысль о том, что записки могут попасть в чужие руки, даже не приходила ей в голову. Никогда.
Но это произошло.
Сказать, что Патрицию Вандерберг в Школе не любили, значит не сказать ровным счетом ничего.
Многим здесь приходила в голову мысль о том, что более лживого, коварного и злобного существа стены Школы не знали за все триста лет своей славной истории.
Будь Школа смешанной, эмоции, возможно, распределились бы более гармонично.
Ибо мужская половина окружающих наверняка восхищалась бы молодой леди, обожала ее, если — не боготворила. Внешность девушки была тому порукой.
Но Школа была женской.
И потому восторженное обожание отменялось. Вместо него на царственную голову Патриции низвергалась дополнительная, умноженная — как минимум! — на два, порция ненависти, зависти и презрения. Окажись на ее месте другая, дело, возможно, кончилось бы затяжной депрессией, неврозом или чем-то похуже.
Патриции все было нипочем!
Редкая стерва великолепно прижилась в оболочке ослепительной красавицы, была неизменно довольна собой, высокомерно презирала весь окружающий мир и никогда не отказывала в удовольствии насолить ближним. Надо ли говорить, что безобразная толстуха Розмари чаще других становилась объектом «дружеских» шалостей Патриции.
Как случилось, что в тот проклятый день судьба позволила ей зайти так далеко, теперь, наверное, не узнает никто. И никогда. Не иначе как сам сатана приложил к этому свою мерзкую лапу. Но все произошло именно так, как произошло.
Повернуть время вспять было невозможно.
Уходя на занятия утром, аккуратная Розмари отчего-то не заперла дверь, как обычно. Несколькими минутами позже в том же коридоре появилась Патриция. Она опаздывала, как, впрочем, и всегда, но дверь в чужую комнату была так заманчиво приоткрыта! Сомнений у Патриции не возникло.
Что такое дежурное замечание преподавателя по сравнению с возможностью покопаться в чужих вещах, разведать какую-нибудь тайну или — на худой конец — секрет.
Могла ли она знать, какой улов попадет в сети?!
В класс Патриция ворвалась с таким торжествующим видом, что замешкалась даже суровая учительница математики. Нотация прозвучала как-то скомканно, и красавица уселась за парту, всем своим видом выражая крайнее нетерпение.
Она ждала перемены.
Едва прозвенел звонок и математичка торжественно удалилась, Патриция прыгнула на преподавательский стол:
— Внимание! Внимание! Сенсационные откровения челтенхеймской девственницы! Только на нашем канале!
В руках у нее была маленькая записная книжка в переплете из розового сафьяна.
Больше Розмари не видела ничего.
Она никогда не узнала, что насладиться плодами своей подлости на сей раз Патриции Вандерберг не удалось. Маленькая дрянь едва успела зачитать несколько слов, как с места сорвалась возмущенная Тиша. Потом была жестокая потасовка.
Розмари, однако, была далеко.
Легко и проворно неслась она по темным коридорам Школы. Никогда прежде не доводилось ей бегать так, как сейчас. Даже в детстве ноги не были такими упругими и послушными. Руки — свободными. А сердце…
Нет, сердца Розмари не чувствовала вовсе.
Стремительно, как птица, взлетела она по узкой винтовой лестнице и, оказавшись на маленькой площадке, венчающей башню школьной часовни, не останавливаясь ни на секунду, рванулась обратно — вниз. С той лишь разницей, что теперь вместо тесного лестничного проема перед ней простиралось прозрачное и необозримое пространство.
Целое небо.
17 января 2001 года
Великобритания, графство Глостершир (продолжение)
«Год назад! — подумал Тони, ярко, со всеми подробностями, вплоть до поцарапанного капота машины, вспомнив ту идиотскую сцену возле лондонского „The Dorchester“ . — Всего лишь год, а как много изменилось в моей жизни. Собственно, вся жизнь…»
А маленький Алекс Гэмпл, похожий на всклокоченного воробья, готового к схватке, снова, в который уже раз, был поражен случившейся метаморфозой.
Только что перед ним метал громы и молнии, весело сквернословил и расплескивал по сторонам любимое виски моложавый, самоуверенный и не слишком хорошо воспитанный янки.
Теперь же в кресло, из которого тот стремительно сорвался, тяжело опустился немолодой, грузный человек с умными проницательными глазами и тихим вежливым голосом.
— Я — само внимание, Алекс, — произнес он негромко.
Каждое слово было удивительно веским.
— Итак, Тони, вы помните начало катрена: «Могучий сын Геи, сильнейший из прочих великих…»?
— Продолжайте, Алекс. Достаточно, что это помните вы.
— Разумеется. Но кто был сыном Геи? Не изволите ли вспомнить немного античной мифологии? Не изволите?! Ну, это не беда, я напомню вам этот древний миф. Сыновьями Геи и Урана, сиречь — Земли и Неба, были могучие Титаны. Слышите вы, старый скептик? Титаны!!! Которые вступили в борьбу с самим Зевсом, были сокрушены громовержцем и сброшены в Тартар. Подземное царство мертвых. Итак, возвращаемся к катрену — «сильнейший из прочих великих». Вспомните, что писали о «Титанике» задолго до его спуска на воду?
— Не могу.
— Почему же?
— Вы всерьез полагаете, что я настолько стар?
— Ну вас к черту, Джулиан, с вашими дурацкими шутками. Можете прикидываться идиотом сколько угодно, я прекрасно знаю, что вам это известно.
«Титаник» был объявлен самым большим, самым роскошным, самым быстроходным, самым безопасным, наконец, лайнером в мире.
Еще его называли «кораблем-мечтой», «кораблем-легендой»… Да как его только не называли! Словом, ясно, да? «Сильнейший из прочих великих…»
Далее.
«Отправился в славный поход» — это вообще не требует комментариев.
Потом — прямое указание на обстоятельства гибели: «Падет туман».
Еще какой, надо полагать, если впередсмотрящий не разглядел огромного айсберга у себя под носом.
И — далее!
Слушайте, слушайте, неверующий человек! Это потрясает! Складывается впечатление, что провидец находился — ни много ни мало — в рубке обреченного «Титаника».
«Нерадивые юнцы не сообщат важные вести».
Ну, досточтимый сэр Энтони, как думаете, что бы значило сие странное замечание?
— Теряюсь в догадках, мой ученый друг.
— Теряетесь? Так-так, придется взять вас за руку и вывести на верную дорогу! А она такова. Айсберги, сэр.
Айсберги, один из которых стал роковым для «Титаника», вовсе не какая-то дьявольская шутка или наваждение.
В этот период — апрель, напомню, — они — обычное дело у берегов Ньюфаундленда. Отчего же опытный морской волк — капитан и вахтенные офицеры вели себя так легкомысленно?
Очень просто, сэр.
Они не получили ни одного предупреждения. Вернее, вроде бы получили одно. Но в этом ни одна из комиссий толком не смогла разобраться.
Однако предупреждения были!
Одно за другим их слали «Титанику» разные суда, проходящие опасные воды. Но — радисты!!! — вот вам и «нерадивые юнцы» отмахнулись от предостережений, как от назойливых мух. Почему, спросите вы?
Увы, друг мой, причина стара как мир — деньги.
Радисты были заняты передачей частных радиограмм, которые наперебой слали пассажиры «Титаника», уведомляя друзей и знакомых о том, на борту какого лайнера они находятся.
Тщеславие и жадность!
Два не самых страшных человеческих порока оказались причиной жуткой трагедии.
Тщеславие и жадность!
Итак, «нерадивые юнцы» не сообщили «важные вести» начальству. К слову, последнее предупреждение о скоплении айсбергов пришло на борт обреченного судна всего за час до столкновения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34