Прошу прощения, если до сих пор не называл этого
имени. Это девушка, которая сидела на скамейке со своей гувернанткой.
Во время моего следующего похода в парк меня познакомила с ней не
кто-нибудь, а сама гувернантка.
Она посадила ее рядом со мной и - о, чудо из чудес! - удалилась.
Пхаедрия вытянула сломанную ногу и одарила меня очаровательной улыбкой.
- Ты не против, чтобы я сидела здесь?
У нее были прекрасные зубы.
- Я очень рад.
- Ты удивлен? Когда ты удивляешься, глаза у тебя становятся круглыми.
Ты знаешь об этом?
- Удивлен. Я часто искал тебя здесь.
- Я тоже искала тебя, но почему-то тебя здесь не было. В конце
концов, сколько можно сидеть в парке?
- Я просидел бы и год, если бы знал, что ты меня ищешь. Я думал, она
не позволит тебе вернуться. - Я кивнул в ту сторону, куда удалилась
старуха. - Как тебе удалось убедить ее?
- Я здесь ни при чем, - улыбнулась Пхаедрия. - Ты не догадываешься?
Ты ничего не знаешь?
Я покачал головой. Чувствуя себя дураком, я окончательно смутился.
Пока я был занят тем, что старался запомнить ее голос, в ее глазах
мелькнул огонек. Кожа ее пахла нежно и приятно. Я чувствовал на щеке ее
теплое дыхание. Все это отвлекало меня от формулировки ответа на ее
вопрос.
- Ну так знай, - сказала Пхаедрия, - когда тетка Урания, которая
является моей крестной матерью, пришла домой и рассказала о тебе отцу, он
узнал, кто ты. Вот так все и вышло.
- Да-а... - протянул я.
Она рассмеялась.
Пхаедрия относилась к девушкам, которых воспитывали в надежде на
замужество или продажу. Интересы ее отца, как она говорила, были
"нестабильны". Он спекулировал товарами, привозимыми с юга - тканями и
лекарствами, - и имел долги, которые никак не мог погасить, или, занимая
деньги, всегда мог только покрыть расходы, не получая прибыли. Он мог
умереть бедняком, не оставив после себя ни копейки, однако, сумел
воспитать дочку, заботясь о том, чтобы она получила приличное образование
и обучилась аристократическим манерам. Он рассчитывал на хороший выкуп,
как только его дочь достигнет возраста замужества.
- Расскажи мне о своем доме, - попросила она. - Знаешь, как о нем
говорят ребята с улицы? "Пещера". Ребятам нравится это, они завидуют тем,
кто побывал у вас. Многие даже врут, что бывали в "Пещере".
Я хотел поговорить не о доме, а о докторе Маршхе и земной науке. Я
хотел узнать о ее мире, о ребятах, о которых она говорила с такой
вольностью, о ее школе и о родном доме. Кроме того, я ничего не имел
против рассказать, какие услуги оказывают наши девушки.
Мы купили булки с яйцами у той же торговки, что торговала здесь в
прошлый раз. Мы ели их в холодном блеске солнца и, когда прощались, были
не столько влюблены, сколько испытывали дружеские чувства друг к другу, и
договорились встретиться на следующий день.
Ночью, вернее, тогда, когда я вернулся, или точнее говоря, когда меня
отнесли в постель, поскольку я почти не мог ходить в течение нескольких
часов, проведенных у отца, изменилась погода. Запах мускуса, характерный
для весны или раннего лета, врывался в окно так резко, что огонь в нашем
маленьком камине почти тотчас погас, словно застеснялся. Я договорился с
Пхаедрией на десять часов и положил возле кровати записку с просьбой
разбудить меня в девять. В ту ночь, вдыхая запах весны, я засыпал с мыслью
полупланом-полусновидением, что мы с Пхаедрией вырвемся из-под опеки тетки
и поищем полянку, заросшую голубыми и желтыми цветами.
Когда я проснулся, был уже час пополудни. За окном шел дождь. В
дальнем конце комнаты читал книжку мистер Миллион. Он сказал, что не стал
будить меня, так как дождь идет с шести утра.
Голова раскалывалась от боли, как часто бывало после особенно
интенсивных опытов у отца. Я выпил лекарство, которое он мне прописал.
- Ты плохо выглядишь, - сказал мистер Миллион.
- Я бы хотел сходить в парк.
- Знаю, - сказал он и подъехал ко мне.
Я вспомнил, что доктор Маршх назвал его тренажером. Впервые с тех
пор, когда я, как маленький мальчик, удовлетворил свое любопытство в этом
вопросе, он наклонился - это подвергло риску мою голову - и я прочитал
почти стертую надпись на его голове. Там было название земной
кибернетической фирмы и его имя, написанное, как я подумал, по-французски:
"М.Миллион".
- "М" - мистер или монсеньор?
Внезапно, как молниеносный удар по затылку человеку, спокойно
сидящему в мягком кресле, меня ударила мысль, что точка, применяемая в
математике, может иметь смысл умножения.
Он заметил, как изменилось выражение моего лица, и заговорил:
- Емкость памяти тысяча миллионов слов. По-английски - биллион,
по-французски - миллиард. "М" - римская цифра, означающая тысячу. Я думал,
ты давно знаешь об этом.
- Ты являешься тренажером, это понятно. Но кого же ты тренируешь?
Отца?
Изображение на экране, которое я всегда считал мистером Миллионом,
отрицательно покачало головой.
- Можешь считать, что я учил всех твоих предков. Я не живой. Чтобы
создать такой тренажер, какой ты видишь перед собой, необходим живой мозг,
с которого слой за слоем снята вся информация, переданная впоследствии в
компьютер. Это приводит к смерти человека, чей мозг подвергается такой
операции. - На мгновение он замолчал, его лицо покрылось тысячами
блестящих капелек. - Извини. Ты, конечно, готов слушать, но у меня нет
настроения рассказывать. Очень давно, еще перед операцией, мне сказали,
что мой тренажер - значит, я сам - в определенных обстоятельствах не будет
испытывать волнения. Но сегодня я думаю, что это было ошибочное мнение.
Если бы я мог, то задержал бы его, но пока я приходил в себя от
удивления, он уже выкатился из спальни. Очень долго, может быть, час или
больше, я прислушивался к шуму дождя, думал о Пхаедрии и о том, что
говорил мистер Миллион. Все это перемешалось у меня с вопросами, которые
отец задавал мне прошлой ночью. Я чувствовал себя так, словно они украли у
меня все ответы, оставив одну пустоту. Я вспомнил, как в эту ночь мне
снилось, что я стою на мощеном подворье, так тесно окруженном высокими
колоннами, что между ними нельзя пролезть, стою так много лет, ищу проход
и замечаю, что на каждой из колонн выбиты какие-то слова. Еще я вижу, что
подворье вымощено надгробными плитами, какие можно встретить в старинных
французских костелах, и на каждой выбито мое имя, но с разными датами
рождения и смерти.
Этот сон преследовал меня даже тогда, когда я старался думать о
Пхаедрии.
Когда служанка принесла теплую воду - в то время я брился уже дважды
в день, - оказалось, что я уже держу в руках бритву, даже успел порезаться
ею и кровь капает на пижаму и постель.

Через пять дней, ранним утром, когда я вновь увидел Пхаедрию, она
была захвачена планом, в который втянула меня и Дэвида.
Речь шла, ни больше, ни меньше, как о театральной труппе. В ее состав
входили, главным образом, девочки возраста Пхаедрии. Они намеревались все
лето давать спектакли в парке. Поскольку, как я уже говорил, в труппу
входили преимущественно девушки, наше участие было как нельзя кстати.
Прошло немного времени, и мы с братом были втянуты в эту историю.
Пьеса была написана избранным среди актеров комитетом, темой служила
утрата политической власти французскими колонистами. Пхаедрия, которая во
время спектакля была еще в гипсе, получила роль калеки - дочки
французского губернатора. Дэвид играл роль ее любовника, галантного
капитана кавалерии, а я самого губернатора. Я согласился на эту роль с
охотой, поскольку она была лучше роли Дэвида, а кроме того, давала
возможность оказывать Пхаедрии отцовское внимание.
Представление, которое было в начале июня, я помню хорошо по двум
причинам.
Тетка, которую я не видел с тех пор, как она захлопнула дверь за
доктором Маршхом, сообщила мне в последнюю минуту, что хотела бы
присутствовать на спектакле. Кроме того, мы, актеры, так опасались пустоты
в зале, что я попросил отца прислать шесть девушек. Я очень удивился,
когда он согласился.
Думаю, он сделал это ради рекламы. Он только предупредил, что если
вышлет за ними гонца, что они нужны в доме, я должен буду немедленно
вернуть их, даже если спектакль только начнется.
Поскольку я должен был прийти, по крайней мере, за час до начала,
чтобы войти в роль, после полудня я зашел к тетке. Она сама открыла дверь
и тотчас же попросила помочь служанке, которая стаскивала что-то тяжелое с
верхней полки шкафа.
Это оказалось складной инвалидной коляской, которую мы разложили в
соответствии с указаниями тетки. Когда дело было закончено, она сказала:
- А теперь помогите мне.
Она оперлась на наши плечи и села в коляску. Черная юбка покоилась на
подставке для ног, точно палатка.
Из-под нее выглядывали ноги, которые в кости были не толще моих рук.
Ниже бедер выдавалось что-то странное, немного напоминающее седло. Когда
она заметила, как я присматриваюсь к ней, то пробурчала:
- Это мне не понадобится. Приподними меня немного. Встань сзади и
подними за подмышки.
Я сделал так, как она велела, а служанка бесцеремонно залезла ей под
юбку и вытащила оттуда небольшой, обтянутый кожей предмет, на котором
тетка сидела.
- Едем? - спросила тетка. - А то опоздаем.
Я выкатил коляску в коридор. Служанка придержала дверь. Открытие
того, что тетя теряла теряла способность передвигаться физически и могла
делать это лишь при помощи механизмов, наполнило меня беспокойством еще
большим, чем то, которое я ощущал, когда не знал об этом. Она спросила,
почему я такой хмурый, а и я, не таясь, рассказал ей обо всем, а также
добавил, что, насколько мне известно, еще никому из людей не удалось
овладеть антигравитацией.
- Ты думаешь, почему я не воспользовалась этим, чтобы пойти на твой
спектакль?
- Может быть, ты не хочешь, чтобы люди это увидели?
- Вздор! Это обычный протез. Его можно купить в любой аптеке.
Она повернулась в коляске, чтобы посмотреть на меня. Ее лицо было
очень похоже на лицо отца. Безжизненные ноги свисали, как два тонких
прутика, похожие на палочки, которые мы с Дэвидом, когда были маленькие,
применяли для того, чтобы обмануть мистера Миллиона.
Мы делали кукол и клали в постель, заставляя учителя думать, что это
мы лежим там, а на самом деле сидели под кроватями и играли в разные игры.
- Понимаешь, индукционное поле, возникающее в проводниках,
проложенных под полом, способствует моему передвижению в доме. Ток
индуцируется в протезе и, таким образом, возникают два поля с
противоположными зарядами, в результате чего я и приподнимаюсь над полом.
А наклоняясь вперед, начинаю скользить туда, куда мне нужно. Понятно?
- Да. Значит, антигравитация мне пригрезилась?
- Когда я схожу по лестнице, то использую железные перила.

Спектакль прошел довольно хорошо. Как и можно было ожидать, шум и
крики издавали, главным образом, зрители из старой французской
аристократии или их потомки. Действительность превзошла все наши ожидания.
На спектакль пришло около пятисот человек и, как обычно, среди них
карманники, полиция и бродяги. Случай, который я хорошо запомнил,
произошел под конец второго акта. Около десяти минут я сидел за столом,
готовя несколько вопросов для обсуждения и внимательно слушая, что говорят
мои подчиненные. Сцена была повернута на запад. Последние лучи солнца
окрашивали небо в удивительные цвета: пурпур, багрянец, киноварь и чернь.
На таком жутком фоне, которые могли создать только дьявольские хоругви,
поодиночке и попарно, как удлиненные тени, выскальзывающие из зубов
каких-то фантастических драконов, начали показываться головы, смуглые шеи
и широкие плечи людей из батальона охраны моего отца.
Опоздавшие занимали последние места в верхней части амфитеатра,
окружая собравшихся, словно солдаты на службе какого-то владыки окружают
взбунтовавшуюся толпу.
Когда они уселись, подошла моя очередь давать реплики. Я совсем забыл
о них. Больше ничего, собственно, я и не запомнил из нашего первого
выступления, кроме того, что какое-то мое движение вызвало смех у публики,
причем в самом неподходящем месте пьесы. Кроме того, в начале второго акта
взошла Святая Анна, заливая место действия зеленым светом. Были хорошо
видны ее лениво текущие реки и поросшие зеленью огромные болота.
Под конец третьего акта я увидел, как маленький горбатый слуга
забегал между последними рядами и девушки одна за другой двинулись
шеренгой черных, обрамленных зеленью теней к выходу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11