Подтянув штаны, откашлявшись и поморгав, я выждал несколько секунд, потом взял Анджелу за руку, и мы пустились в путь.
Все шло довольно неплохо, но тем не менее мне не хотелось бы заниматься такими делами каждый день. Мы промчались по коридору легко и быстро, будто два тюка осенних листьев общим весом полтора центнера, прошмыгнули мимо открытой двери комнаты, в которой трое освободителей шарили стволами своих автоматов под кроватями и в стенных шкафах, успешно добрались до двери на лестницу и поднялись на чердак. Мы уж и морщились, и ноги задирали, и вообще всячески делали вид, что движемся бесшумно, но проклятая лестница знай себе трещала, будто поленья в костре.
Наверху Анджела взмахом руки показала, куда идти дальше. Пол недостроенной мансарды был сложен из грубых неструганых досок, но они, по крайней мере, вели себя тихо. Повсюду стояли сундуки, платяные шкафы, картонные коробки, валялись кипы журналов и груды тряпья — словом, тут было полно всякой всячины, обитающей исключительно на чердаках старых домов. Кроме того, мансарда изобиловала немыслимыми углами, закутками и поворотами, из-за чего снаружи крыша дома выглядела так, как и подобало выглядеть кровле замка в Новой Англии, построенного в XIX столетии.
Позади нас внезапно распахнулась дверь на лестницу, и кто-то крикнул:
— Тут чердак!
— Поищите там! — откликнулся другой голос — Может, они поднялись наверх!
— Куда? — полным отчаяния шепотом спросил я Анджелу. — Куда? Куда? Куда?
— Сюда.
Куда — сюда? Здесь ничего не было. За старым сундуком, обитым чеканкой, высилась только шершавая стена, угол крыши. Она была голой и недостроенной, с выпуклым чердачным окном с правой стороны. Прятаться было негде.
Тем не менее Анджела (в тот миг мне показалось, что она просто спятила от страха) бросилась прямо к этому полуразрушенному углу, шмыгнула в нишу чердачного окна, словно хотела выброситься наружу, но вместо этого метнулась влево и как в воду канула.
Я остановился, разинул рот и затаил дыхание (с лестницы уже доносился топот сапог).
Откуда-то высунулась рука, отчаянно манившая меня всеми пальцами. Я схватился за эту руку, и она втянула меня в какой-то несуразный треугольный закуток, расположенный… позади стены! Слева от чердачного окна, между двумя балками, было узкое пространство, ограниченное недостроенной стеной и внешним скатом крыши. Уж и не знаю, как выглядел этот архитектурный изыск с высоты птичьего полета, но изнутри он представлял собой тесный уголок чердака, покрытый двухслойной кровлей. Между этими слоями мы с Анджелой при некоторой доле везения могли укрыться от Тайрона Тен Эйка с его лиходеями.
Укрытие было узкое, низкое и сырое. В дальнем углу виднелась грязная лужа, означавшая, что крыша в этом месте протекает. Но здесь, должно быть, безопасно. Я сел на корточки рядом с Анджелой, которая стояла, согнувшись пополам, будто больные радикулитом в комиксах. Высота закутка была меньше пяти футов. Я прошептал:
— Хорошее место. Теперь надо просто подождать, пока они уйдут.
Я взглянул на нее.
— Правда?
Мы замолчали, потому что шум и возня приближались. Казалось, на чердаке работает целая поисковая партия, дотошно и неторопливо занимающаяся своим делом. Они открывали все сундуки и шкафы, заглядывали за штабеля картонных ящиков, повсюду совали носы, даже в такие закутки, где мог бы спрятаться только какой-нибудь задохлик.
Наши тела начали коченеть и затекать, но, в конце концов, если ты способен чувствовать боль, значит, жизнь продолжается (коли есть охота, запишите эти слова в какой-нибудь блокнот), поэтому мы страдали молча и даже с радостью.
Страдали до тех пор, пока не послышалось: пи-пи-пи. Тихо, но настырно и непрерывно: пи-пи-пи-пи-пи…
Совсем близко, точнее, прямо тут, в нашем закутке.
Я посмотрел на Анджелу. Анджела посмотрела на меня. Глаза наши вылезли из орбит, щеки покрыла пепельная бледность. Потом Анджела подняла левую руку и взглянула на часы.
Время принимать пилюли!
— Я их починила, — прошептала моя слабоумная дурочка, мой гений механики, моя повелительница станков. — Я их починила.
— Починила, — откликнулся я. — Еще как починила.
Если вы помните, во время моей последней встречи с Анджелой эти часы не работали или, во всяком случае, не пищали. Но разве она допустит, чтобы что-нибудь не пищало? Да она скорее нас угробит.
За пределами нашего закутка воцарилась звенящая напряженная тишина, которая внезапно сменилась целой гаммой звуков: криками, шорохами, скрежетом. Освободители надвигались на нас. Теперь мы попались, в этом можно было не сомневаться.
А часы, как назло, все пищали. Анджела стукнула по ним кулаком, внимательно оглядела, сняла и шарахнула о пол, а они знай себе пищали, будто птичка после вкусной кормежки.
— Ну, все, — сказал я, наслушавшись досыта. — Все.
Я вытащил носовой платок, хорошенько смочил его в лужице и выбросил из-за угла в мансарду. Если Дафф и впрямь болтал не зря, сейчас платок начнет источать рвотный газ.
Потом я снял галстук, поднес к нему горящую спичку (дымовая завеса) и бросил вслед за платком.
Добравшись до чердачного окна, я выбил кулаком одно из стекол, высунул наружу механический карандаш, нажал на кнопочку сбоку и пустил красную сигнальную ракету. Но она не взмыла в небо, а врезалась в пол возле моих ног.
Тогда я вытащил шариковую ручку, о предназначении которой в горячке запамятовал. Но все равно нажал кнопку и в итоге сфотографировал себя.
После всего этого я — ослепленный красной вспышкой, сфотографированный, кашляющий от дыма и готовый вывернуться наизнанку от рвотного газа, разбазаривший весь свой арсенал и расстрелявший все патроны — выбрался из-за угла и попал в цепкие объятия Сунь Куг Фу и остальных освободителей Евразии.
28
— Сунь! — вскричал я. — Выслушайте меня, Сунь!
Я зашелся сухим кашлем, принялся рыгать, плакать и спотыкаться, когда двое облаченных в униформу свободолюбивых последователей Суня подхватили меня и поволокли через всю мансарду к лестнице.
— Выслушайте меня! — прохрипел я, но зря старался.
Анджела, которую тащили следом, сотрясала воздух многочисленными, но совершенно бесполезными «На помощь!» и «Пустите меня!». В горле у меня саднило, глаза жгло огнем, желудок крутился колесом, но все равно я вопил, стараясь перекричать Анджелу:
— Сунь! Послушайте меня, или вы будете следующим!
Он остановился на верхней площадке лестницы, повернулся и холодно взглянул на меня.
— Следующим? Что значит — следующим?
— Все мертвы, — выдохнул я. — Все участники того собрания либо мертвы, либо вот-вот умрут. Бодкин, Баба, Маллиган, Уэлпы. Еще двое взлетят на воздух вместе со зданием ООН.
— О чем это вы?
— Вы сами поставили часовой механизм, не подпустив к нему Эли Злотта. Когда во вторник Армстронг нажмет кнопку, у него не будет никаких пяти минут в запасе, и вы это знаете.
Он отмахнулся.
— Армстронг и Лаботски — любители, они одноразового пользования.
— Вы тоже, — ответил я. — Вы будете следующим.
— Я профессионал, — упрямо сказал Сунь. Кажется, я задел его гордость. — Кроме того, у Эйка нет причин убивать меня.
— Есть, и целых две. Вы знаете его в лицо. А ваш труп нужен ему как доказательство происков красного Китая.
На лице его промелькнуло странное выражение.
— Что еще за происки? — спросил Сунь.
— Надо полагать, он не рассказывал вам сказку про красный Китай. И не говорил, почему решил выкрасть Марцеллуса Тен Эйка.
— Ради выкупа, вот зачем, — ответил Сунь, но в голосе его прозвучали непонятные нотки, а глаза вспыхнули таким же непонятным огнем. — Ну, хватит, — сказал он и велел своим подручным: — Ведите их!
И отвернулся.
— Подождите, Сунь! Это Тайрон Тен Эйк!
Сунь снова остановился, оглянулся и хмуро уставился на меня, будто видел впервые в жизни.
— Нелепость, — ответил он, но голос его звучал так, словно на самом деле Сунь хотел сказать: «Это любопытно».
Должно быть, он и сам понимал, что Леон Эйк — вымышленное имя, но ему было на это наплевать. Сунь довольствовался тем, что Эйк и Юстэли сколотили организацию, которая должна была делать то, что хотел делать он сам, только в более широких масштабах и более профессионально (и доказательством тому — его готовность закрыть глаза на присутствие в организации сталиниста Мейерберга).
Но сейчас все изменилось, произошло слишком много событий. Мертвая девушка ожила, а гений конспиративной работы (разумеется, я имею в виду себя) вдруг превратился во врага (хотя Сунь еще и сам толком не успел понять, почему гнался за мной). И его беззаветная преданность делу дала трещину.
А знал ли он, кто такая Анджела? Существовала вероятность, что нет, поэтому я спросил:
— Вы узнаете эту девушку?
Мой вопрос запал ему в голову. Сунь раздраженно ответил: «Что?», а потом взглянул на Анджелу, отвернулся и сказал:
— Нет.
— Посмотрите еще раз, — предложил я. — Вы уже видели ее в моем обществе.
— Видел? — Сунь пригляделся, и я заметил, что до него дошло. — Собрание! — вскричал он.
— Это Анджела Тен Эйк.
Сунь вытаращился на нас.
— Но вы же ее убили.
— Спросите ее, кто такой Леон Эйк, — посоветовал я.
Анджела не стала дожидаться расспросов.
— Это мой брат Тайрон, — сказала она.
Сунь затряс головой, будто на него напал рой мошкары.
— Эйк узнал ее на собрании, — напомнил я.
— Они встречались в прошлом, — ответил Сунь, очевидно, повторяя слова Тен Эйка. — Он знал, что она служит в ЦРУ.
— Вы шутите? Она — дочь Марцеллуса Тен Эйка.
— Тем хуже для нее, — сказал Сунь, но в голосе его не было ноток убежденности.
— Почему он хотел, чтобы вы одурманили Марцеллуса Тен Эйка до того, как сам он войдет в дом? — спросил я и сам же ответил: — Да потому, что старик, взглянув на него, тотчас заорал бы: «Тайрон!»
— Он мой брат, — повторила Анджела.
— Если я буду мертв, а Лаботски с Армстронгом угробят сами себя во вторник, вы останетесь единственным здравствующим участником того собрания. Кроме вас и ваших людей, никто не видел лица Леона Эйка. Значит, у него есть две причины, чтобы убить вас: собственная безопасность и фабрикация улик про…
— Довольно об этом!
— Я только…
— Молчать!
Сунь принялся озираться по сторонам с видом человека, которому надо разом принять множество решений. И тут я обо всем догадался.
Всякий раз, когда я норовил завести речь о красном Китае, Сунь затыкал мне рот. Но если я говорил на другие темы, он весьма охотно слушал меня. Однако предводителя Корпуса освободителей Евразии, по логике вещей, больше всего должны были интересовать именно козни против красного Китая.
Сунь оказался агентом-двойником! Как будто нам и без того не хватало путаницы!
Сунь просто не мог не быть двойным агентом. В таком случае все потеряло бы смысл. Сказка про выкуп, вероятно, вполне устраивала мелкую сошку, но Сунь слишком много знал о том, кто и за что платит денежки. Он не мог не знать, зачем мы здесь. Во всяком случае, ему наверняка известна непосредственная причина.
Чтобы проверить свою теорию, я вполголоса спросил:
— Сколько у вас хозяев, Сунь?
— О чем это вы?
— Я не собираюсь ломать вам игру, — сказал я. — Помните: Тайрон Тен Эйк думал, что его сестра мертва. Ему только и надо было, что повесить на вас убийство старика. Тогда он преспокойно получал наследство. Но только в том случае, если никто не смог бы доказать, что все это время он был в Штатах.
— Я должен обсудить это с ним, — сказал Сунь. Потом нахмурился и добавил: — Не уверен, что понимал вас прежде.
— Понимали, — ответил я, — А я раскусил вас.
Он только улыбнулся.
— Вот уж не знаю, — проговорил Сунь и повернулся к своим бойцам. — Давайте запрем этих двоих в надежном месте, а потом пойдем и потолкуем с мистером… Эйком.
— Всем вашим отрядом, — посоветовал я.
— Всем нашим отрядом, — согласился он.
29
Они заперли нас в тесной пустой комнатенке на втором этаже и отправились обсуждать создавшееся положение с Тайроном Тен Эйком.
Комнатка была что надо. Две люминесцентные лампы, встроенные в потолок, давали мягкий ровный свет, который, правда, по сути дела, ничего не освещал. Стены были обиты дорогой темно-зеленой материей, потолок покрывала тусклая бежевая краска, а на полу лежал темный лакированный паркет. Но здесь не было ни мебели, ни стенных шкафов, да и вообще непонятно, в чем заключалась причина существования этой комнаты.
Я обратился за справкой к Анджеле, спросив:
— Что это за место?
— У папы была коллекция марок, — ответила она. — Он держал ее здесь, в витринах.
— А потом забросил?
— Нет, когда Тайрон был маленьким, он сжег все папины альбомы в камине.
— Милашка Тайрон, — заметил я. — А куда делись витрины?
— Они внизу. Папа хранит в них свои награды за миротворческую деятельность.
— О!
(По присущей нашему миру иронии, оружейники, кажется, чаще других получают награды за миротворческую деятельность, уступая по этому показателю только профессиональным боксерам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Все шло довольно неплохо, но тем не менее мне не хотелось бы заниматься такими делами каждый день. Мы промчались по коридору легко и быстро, будто два тюка осенних листьев общим весом полтора центнера, прошмыгнули мимо открытой двери комнаты, в которой трое освободителей шарили стволами своих автоматов под кроватями и в стенных шкафах, успешно добрались до двери на лестницу и поднялись на чердак. Мы уж и морщились, и ноги задирали, и вообще всячески делали вид, что движемся бесшумно, но проклятая лестница знай себе трещала, будто поленья в костре.
Наверху Анджела взмахом руки показала, куда идти дальше. Пол недостроенной мансарды был сложен из грубых неструганых досок, но они, по крайней мере, вели себя тихо. Повсюду стояли сундуки, платяные шкафы, картонные коробки, валялись кипы журналов и груды тряпья — словом, тут было полно всякой всячины, обитающей исключительно на чердаках старых домов. Кроме того, мансарда изобиловала немыслимыми углами, закутками и поворотами, из-за чего снаружи крыша дома выглядела так, как и подобало выглядеть кровле замка в Новой Англии, построенного в XIX столетии.
Позади нас внезапно распахнулась дверь на лестницу, и кто-то крикнул:
— Тут чердак!
— Поищите там! — откликнулся другой голос — Может, они поднялись наверх!
— Куда? — полным отчаяния шепотом спросил я Анджелу. — Куда? Куда? Куда?
— Сюда.
Куда — сюда? Здесь ничего не было. За старым сундуком, обитым чеканкой, высилась только шершавая стена, угол крыши. Она была голой и недостроенной, с выпуклым чердачным окном с правой стороны. Прятаться было негде.
Тем не менее Анджела (в тот миг мне показалось, что она просто спятила от страха) бросилась прямо к этому полуразрушенному углу, шмыгнула в нишу чердачного окна, словно хотела выброситься наружу, но вместо этого метнулась влево и как в воду канула.
Я остановился, разинул рот и затаил дыхание (с лестницы уже доносился топот сапог).
Откуда-то высунулась рука, отчаянно манившая меня всеми пальцами. Я схватился за эту руку, и она втянула меня в какой-то несуразный треугольный закуток, расположенный… позади стены! Слева от чердачного окна, между двумя балками, было узкое пространство, ограниченное недостроенной стеной и внешним скатом крыши. Уж и не знаю, как выглядел этот архитектурный изыск с высоты птичьего полета, но изнутри он представлял собой тесный уголок чердака, покрытый двухслойной кровлей. Между этими слоями мы с Анджелой при некоторой доле везения могли укрыться от Тайрона Тен Эйка с его лиходеями.
Укрытие было узкое, низкое и сырое. В дальнем углу виднелась грязная лужа, означавшая, что крыша в этом месте протекает. Но здесь, должно быть, безопасно. Я сел на корточки рядом с Анджелой, которая стояла, согнувшись пополам, будто больные радикулитом в комиксах. Высота закутка была меньше пяти футов. Я прошептал:
— Хорошее место. Теперь надо просто подождать, пока они уйдут.
Я взглянул на нее.
— Правда?
Мы замолчали, потому что шум и возня приближались. Казалось, на чердаке работает целая поисковая партия, дотошно и неторопливо занимающаяся своим делом. Они открывали все сундуки и шкафы, заглядывали за штабеля картонных ящиков, повсюду совали носы, даже в такие закутки, где мог бы спрятаться только какой-нибудь задохлик.
Наши тела начали коченеть и затекать, но, в конце концов, если ты способен чувствовать боль, значит, жизнь продолжается (коли есть охота, запишите эти слова в какой-нибудь блокнот), поэтому мы страдали молча и даже с радостью.
Страдали до тех пор, пока не послышалось: пи-пи-пи. Тихо, но настырно и непрерывно: пи-пи-пи-пи-пи…
Совсем близко, точнее, прямо тут, в нашем закутке.
Я посмотрел на Анджелу. Анджела посмотрела на меня. Глаза наши вылезли из орбит, щеки покрыла пепельная бледность. Потом Анджела подняла левую руку и взглянула на часы.
Время принимать пилюли!
— Я их починила, — прошептала моя слабоумная дурочка, мой гений механики, моя повелительница станков. — Я их починила.
— Починила, — откликнулся я. — Еще как починила.
Если вы помните, во время моей последней встречи с Анджелой эти часы не работали или, во всяком случае, не пищали. Но разве она допустит, чтобы что-нибудь не пищало? Да она скорее нас угробит.
За пределами нашего закутка воцарилась звенящая напряженная тишина, которая внезапно сменилась целой гаммой звуков: криками, шорохами, скрежетом. Освободители надвигались на нас. Теперь мы попались, в этом можно было не сомневаться.
А часы, как назло, все пищали. Анджела стукнула по ним кулаком, внимательно оглядела, сняла и шарахнула о пол, а они знай себе пищали, будто птичка после вкусной кормежки.
— Ну, все, — сказал я, наслушавшись досыта. — Все.
Я вытащил носовой платок, хорошенько смочил его в лужице и выбросил из-за угла в мансарду. Если Дафф и впрямь болтал не зря, сейчас платок начнет источать рвотный газ.
Потом я снял галстук, поднес к нему горящую спичку (дымовая завеса) и бросил вслед за платком.
Добравшись до чердачного окна, я выбил кулаком одно из стекол, высунул наружу механический карандаш, нажал на кнопочку сбоку и пустил красную сигнальную ракету. Но она не взмыла в небо, а врезалась в пол возле моих ног.
Тогда я вытащил шариковую ручку, о предназначении которой в горячке запамятовал. Но все равно нажал кнопку и в итоге сфотографировал себя.
После всего этого я — ослепленный красной вспышкой, сфотографированный, кашляющий от дыма и готовый вывернуться наизнанку от рвотного газа, разбазаривший весь свой арсенал и расстрелявший все патроны — выбрался из-за угла и попал в цепкие объятия Сунь Куг Фу и остальных освободителей Евразии.
28
— Сунь! — вскричал я. — Выслушайте меня, Сунь!
Я зашелся сухим кашлем, принялся рыгать, плакать и спотыкаться, когда двое облаченных в униформу свободолюбивых последователей Суня подхватили меня и поволокли через всю мансарду к лестнице.
— Выслушайте меня! — прохрипел я, но зря старался.
Анджела, которую тащили следом, сотрясала воздух многочисленными, но совершенно бесполезными «На помощь!» и «Пустите меня!». В горле у меня саднило, глаза жгло огнем, желудок крутился колесом, но все равно я вопил, стараясь перекричать Анджелу:
— Сунь! Послушайте меня, или вы будете следующим!
Он остановился на верхней площадке лестницы, повернулся и холодно взглянул на меня.
— Следующим? Что значит — следующим?
— Все мертвы, — выдохнул я. — Все участники того собрания либо мертвы, либо вот-вот умрут. Бодкин, Баба, Маллиган, Уэлпы. Еще двое взлетят на воздух вместе со зданием ООН.
— О чем это вы?
— Вы сами поставили часовой механизм, не подпустив к нему Эли Злотта. Когда во вторник Армстронг нажмет кнопку, у него не будет никаких пяти минут в запасе, и вы это знаете.
Он отмахнулся.
— Армстронг и Лаботски — любители, они одноразового пользования.
— Вы тоже, — ответил я. — Вы будете следующим.
— Я профессионал, — упрямо сказал Сунь. Кажется, я задел его гордость. — Кроме того, у Эйка нет причин убивать меня.
— Есть, и целых две. Вы знаете его в лицо. А ваш труп нужен ему как доказательство происков красного Китая.
На лице его промелькнуло странное выражение.
— Что еще за происки? — спросил Сунь.
— Надо полагать, он не рассказывал вам сказку про красный Китай. И не говорил, почему решил выкрасть Марцеллуса Тен Эйка.
— Ради выкупа, вот зачем, — ответил Сунь, но в голосе его прозвучали непонятные нотки, а глаза вспыхнули таким же непонятным огнем. — Ну, хватит, — сказал он и велел своим подручным: — Ведите их!
И отвернулся.
— Подождите, Сунь! Это Тайрон Тен Эйк!
Сунь снова остановился, оглянулся и хмуро уставился на меня, будто видел впервые в жизни.
— Нелепость, — ответил он, но голос его звучал так, словно на самом деле Сунь хотел сказать: «Это любопытно».
Должно быть, он и сам понимал, что Леон Эйк — вымышленное имя, но ему было на это наплевать. Сунь довольствовался тем, что Эйк и Юстэли сколотили организацию, которая должна была делать то, что хотел делать он сам, только в более широких масштабах и более профессионально (и доказательством тому — его готовность закрыть глаза на присутствие в организации сталиниста Мейерберга).
Но сейчас все изменилось, произошло слишком много событий. Мертвая девушка ожила, а гений конспиративной работы (разумеется, я имею в виду себя) вдруг превратился во врага (хотя Сунь еще и сам толком не успел понять, почему гнался за мной). И его беззаветная преданность делу дала трещину.
А знал ли он, кто такая Анджела? Существовала вероятность, что нет, поэтому я спросил:
— Вы узнаете эту девушку?
Мой вопрос запал ему в голову. Сунь раздраженно ответил: «Что?», а потом взглянул на Анджелу, отвернулся и сказал:
— Нет.
— Посмотрите еще раз, — предложил я. — Вы уже видели ее в моем обществе.
— Видел? — Сунь пригляделся, и я заметил, что до него дошло. — Собрание! — вскричал он.
— Это Анджела Тен Эйк.
Сунь вытаращился на нас.
— Но вы же ее убили.
— Спросите ее, кто такой Леон Эйк, — посоветовал я.
Анджела не стала дожидаться расспросов.
— Это мой брат Тайрон, — сказала она.
Сунь затряс головой, будто на него напал рой мошкары.
— Эйк узнал ее на собрании, — напомнил я.
— Они встречались в прошлом, — ответил Сунь, очевидно, повторяя слова Тен Эйка. — Он знал, что она служит в ЦРУ.
— Вы шутите? Она — дочь Марцеллуса Тен Эйка.
— Тем хуже для нее, — сказал Сунь, но в голосе его не было ноток убежденности.
— Почему он хотел, чтобы вы одурманили Марцеллуса Тен Эйка до того, как сам он войдет в дом? — спросил я и сам же ответил: — Да потому, что старик, взглянув на него, тотчас заорал бы: «Тайрон!»
— Он мой брат, — повторила Анджела.
— Если я буду мертв, а Лаботски с Армстронгом угробят сами себя во вторник, вы останетесь единственным здравствующим участником того собрания. Кроме вас и ваших людей, никто не видел лица Леона Эйка. Значит, у него есть две причины, чтобы убить вас: собственная безопасность и фабрикация улик про…
— Довольно об этом!
— Я только…
— Молчать!
Сунь принялся озираться по сторонам с видом человека, которому надо разом принять множество решений. И тут я обо всем догадался.
Всякий раз, когда я норовил завести речь о красном Китае, Сунь затыкал мне рот. Но если я говорил на другие темы, он весьма охотно слушал меня. Однако предводителя Корпуса освободителей Евразии, по логике вещей, больше всего должны были интересовать именно козни против красного Китая.
Сунь оказался агентом-двойником! Как будто нам и без того не хватало путаницы!
Сунь просто не мог не быть двойным агентом. В таком случае все потеряло бы смысл. Сказка про выкуп, вероятно, вполне устраивала мелкую сошку, но Сунь слишком много знал о том, кто и за что платит денежки. Он не мог не знать, зачем мы здесь. Во всяком случае, ему наверняка известна непосредственная причина.
Чтобы проверить свою теорию, я вполголоса спросил:
— Сколько у вас хозяев, Сунь?
— О чем это вы?
— Я не собираюсь ломать вам игру, — сказал я. — Помните: Тайрон Тен Эйк думал, что его сестра мертва. Ему только и надо было, что повесить на вас убийство старика. Тогда он преспокойно получал наследство. Но только в том случае, если никто не смог бы доказать, что все это время он был в Штатах.
— Я должен обсудить это с ним, — сказал Сунь. Потом нахмурился и добавил: — Не уверен, что понимал вас прежде.
— Понимали, — ответил я, — А я раскусил вас.
Он только улыбнулся.
— Вот уж не знаю, — проговорил Сунь и повернулся к своим бойцам. — Давайте запрем этих двоих в надежном месте, а потом пойдем и потолкуем с мистером… Эйком.
— Всем вашим отрядом, — посоветовал я.
— Всем нашим отрядом, — согласился он.
29
Они заперли нас в тесной пустой комнатенке на втором этаже и отправились обсуждать создавшееся положение с Тайроном Тен Эйком.
Комнатка была что надо. Две люминесцентные лампы, встроенные в потолок, давали мягкий ровный свет, который, правда, по сути дела, ничего не освещал. Стены были обиты дорогой темно-зеленой материей, потолок покрывала тусклая бежевая краска, а на полу лежал темный лакированный паркет. Но здесь не было ни мебели, ни стенных шкафов, да и вообще непонятно, в чем заключалась причина существования этой комнаты.
Я обратился за справкой к Анджеле, спросив:
— Что это за место?
— У папы была коллекция марок, — ответила она. — Он держал ее здесь, в витринах.
— А потом забросил?
— Нет, когда Тайрон был маленьким, он сжег все папины альбомы в камине.
— Милашка Тайрон, — заметил я. — А куда делись витрины?
— Они внизу. Папа хранит в них свои награды за миротворческую деятельность.
— О!
(По присущей нашему миру иронии, оружейники, кажется, чаще других получают награды за миротворческую деятельность, уступая по этому показателю только профессиональным боксерам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29