Можно было спросить ее: «Сколько будет 5111 раз по 10 022, деленное на 97?» И Клаудия отвечала: «528 066.» Ну и что? Подумаешь!
Да уж, подумаешь! Я сам после многих повторений, пока преподавал в колледже, а потом — в тюрьме, выучил урок: для большинства людей информация — просто разновидность развлечения, сама по себе она им ни к чему. Если факты их не смешат или не пугают, то пусть катятся куда подальше.
* * *
Позднее, когда я работал уже в тюрьме, я повстречал матерого рецидивиста, убийцу, по имени Элтон Дарвин, который тоже умел считать в уме. Он был Черный. Но в отличие от Клаудии Рузвельт он мог вести очень умные разговоры. Люди, которых он убивал, были его соперники, или бездельники, или стукачи, а кроме них — те, кого он принял за других, или вообще ни в чем не повинные пешки подпольного наркобизнеса. Его манера говорить была элегантна и увлекательна.
Он убил несравнимо меньше людей, чем я. Но надо признаться, он был лишен моего преимущества — а именно полного одобрения со стороны нашего Правительства.
Кроме того, он совершил большинство убийств ради денег. А я никогда до этого не опускался.
Когда я узнал, что он умеет делать подсчеты в уме, я ему сказал:
— У тебя замечательный талант.
— А ведь это нечестно, а? — ответил он. — Несправедливо, что кто-то рождается с таким громадным преимуществом перед остальными? Когда я отсюда выберусь, куплю себе полосатую палаточку на загляденье и повешу вывеску: «Один Доллар. Входите и смотрите на Черномазого, который умеет считать в уме». Вообще-то выбраться из тюрьмы ему было не суждено. Он отбывал пожизненное заключение без надежды на амнистию или помилование.
* * *
Кстати, фантазии Дарвина о том, как он будет звездой математического шоу, когда выйдет на волю, возникли не на пустом месте: их породило то, чем 1 из его прадедушек занимался в Южной Каролине после 1 мировой войны. В те времена все летчики без исключения были белые, и кое-кто из них занялся воздушным пилотажем на сельских ярмарках. Их называли «амбарные штурмовики».
И вот 1 из этих амбарных штурмовиков на двухместном биплане, пристегнул Дарвинова прадедушку ремнями к переднему сиденью, хотя тот даже автомобиль водить не умел. Сам амбарный штурмовик скорчился под задним сиденьем, где публика его не видела, но он мог дотянуться до рычагов. И люди стекались толпами издалека, чтобы, по словам Дарвина, «посмотреть, как Черномазый летает на аэроплане».
Дарвину было всего 25, когда мы с ним познакомились, как раз столько, сколько Лоуэллу Чангу, когда тот выиграл олимпийскую бронзу на соревнованиях по верховой езде в Сеуле, в Южной Корее. Когда мне было 25, я еще ни одного человека не убил, а женщин у меня было куда меньше, чем у Дарвина. Он мне сказал, что ему было всего 20, когда он купил «Феррари» за наличные. А я свой первый автомобиль — очень хорошую тачку, «Шевроле Корветт», купил только в 21, да и то она ни в какое сравнение не идет с «Феррари».
Но я по крайней мере тоже заплатил наличными.
* * *
Когда мы с Дарвином беседовали в тюрьме, он придумал такую шутку — как будто мы с ним прибыли с разных планет. Его планетой была тюрьма, а я будто бы прилетел на летающей тарелке с другой, более обширной я мудрой планеты.
Это дало ему возможность посмеяться над тем единственным видом сексуальной активности, который был доступен обитателям тюрьмы.
— У вас там, на вашей планете, детишки есть? — спросил он.
— Да, детишки у нас есть, — сказал я.
— А у нас тут ребята чего только не вытворяют, чтобы получились детишки, — сказал он, — да только ни хрена у них не выходит. Как думаешь, может, они что-то перепутали?
* * *
От него я впервые услышал тюремное выражение «П.В.» Он мне сказал, что ему иногда даже хочется схлопотать П.В. Я подумал, что он имеет в виду Т.Е., туберкулез, болезнь очень распространенную в тюрьмах — вот теперь и я болен Т.Е.
Оказалось, что «П.В.» — это «Пропуск на Волю», как заключенные называли СПИД.
Это было, когда мы с ним только познакомились, в 1991, когда он мне сказал, что хотел бы получить П.В., задолго до того, как я сам заразился Т.Б.
Прямо какая-то фигурная лапша в виде букв!
* * *
Он с жадностью ловил все, что я рассказывал про нашу долину, где ему предстояло прожить до самой смерти и быть похороненным, — а он ее так и не видел. Не только от самих заключенных, но даже от посетителей скрывали точное географическое положение тюрьмы, чтобы в случае побега человек не знал, чего ему опасаться и куда податься.
Посетителей привозили в долину, в тупик, из Рочестера в автобусах с затемненными стеклами. Самих заключенных доставляли в стальных коробках без окон, где помещалось 10 человек в ручных и ножных кандалах, а коробки грузили на автоплатформы. Ни автобусы, ни стальные коробки до въезда на территорию тюрьмы никогда не открывали.
Преступники-то были исключительно опасные и изобретательные. Когда японцы взяли на себя тюремное хозяйство в Афинах, надеясь создать прибыльное дельце, автобусы с черными стеклами и стальные коробки уже давно были задействованы в наших местах. Эти мрачные средства транспортировки сновали по дороге, ведущей к Рочестеру, еще в 1977, через два года после того, как я со своим небольшим семейством поселился в Сципионе.
Японцы внесли небольшие изменения в эти транспортные средства, как раз тогда, когда я пришел работать в тюрьму, в 1991 — они переставили старые стальные коробки на новенькие японские грузовики.
* * *
Так что я нарушил давно установленные правила тюремного распорядка, когда стал рассказывать Элтону и другим пожизненно заключенным все, что они хотели знать о нашей долине. Мне казалось, что они имеют полное право знать про величественный дремучий лес, который стал теперь их лесом, про прекрасное озеро, которое тоже стало их озером, и про маленький красивый колледж, откуда до них долетал певучий звон колоколов.
Само собой разумеется, это обогащало их мечты о побеге, в любом другом случае это назвали бы «спасительной мечтой», верно? Я и не подозревал, что заключенные когда-нибудь выйдут из тюрьмы и им очень пригодятся сведения, которые они от меня получили, да и им самим это тоже не приходило в голову.
* * *
Я часто делал то же самое во Вьетнаме, помогая смертельно раненным солдатикам помечтать о том, как они скоро поправятся и вернутся домой.
А что тут такого?
* * *
Я огорчен не меньше всех остальных тем, что Дарвин и его товарищи и вправду отведали свободы. Они были настоящим бедствием и для самих себя, и для окружающих. Очень многие были настоящими маньяками-убийцами. Дарвин не был 1м из них, но с самого начала, когда преступники еще только бежали по льду через озеро, к Сципиону, он начал командовать ими, как будто он — император, и можно было подумать, что общий побег — его рук дело, хотя он к этому никакого отношения не имел. Он даже не знал, что побег готовится.
Те, кто своими руками пробил стену и пооткрывал все камеры, прибыли из Рочестера, намереваясь освободить 1го преступника. Они его вызволили и отправились восвояси, не собираясь захватывать Сципион, где вся армия состояла из 6 полисменов и 3 невооруженных надзирателей в колледже, а также неопределенного числа граждан, имевших на руках огнестрельное оружие.
* * *
В лице Элтона Дарвина я впервые столкнулся с лидерством в его первозданном виде. Это был человек без каких-либо чинов или полномочии, он не принадлежал ни к одной из существующих организации или общественных движений. В тюрьме это был скромный, неприметный заключенный. Но в ту минуту, как он выбрался из тюрьмы, на него вдруг напала острая мания величия, и он преобразился, стал другим человеком: он точно знал, что надо делать — а именно атаковать Сципион, где всех, кто рискнет пойти за ним, ждут слава и богатство.
— За мной! — крикнул он, и кое-кто послушался. Помоему, он был социопат, влюбленный в себя и больше ни в кого, жаждущий действия ради самого действия и совершенно не задумывающийся об отдаленных последствиях своих действий, — классический Посланник Рока.
* * *
Большинство заключенных не побежали за ним следом вниз по склону и дальше, по льду. Они вернулись в тюрьму — там у каждого была своя койка, и укрытие от непогоды, и еда, и вода — все, за исключением отопления и электричества. Они решили вести себя как пай-мальчики, совершенно справедливо полагая, что плохих мальчиков, слонявшихся на свободе по долине, взятой в кольцо силами закона и правопорядка, перестреляют без предупреждения через 1 или 2 дня, если не раньше. Ведь они все, как 1, имели условно-опознавательную окраску.
В Долине Мохига цвет их кожи мог вполне сойти за тюремную форму.
* * *
Примерно половина из тех, кто выбежал за Дарвином на лед озера, повернули назад, не добравшись до Сципиона. Это было еще до того, как они подверглись обстрелу и появились первые жертвы. Один из тех, кто вернулся в тюрьму, говорил мне, что его прямо замутило, когда он представил себе, какой разгул убийств и насилия начнется буквально через несколько минут, когда они ворвутся в Сципион.
— Я представил себе всех маленьких ребятишек, сладко спящих в своих кроватках, — сказал он. Он сунул винтовку, которую украл из тюремного арсенала, первому попавшемуся заключенному, прямо там, посреди прекрасного озера Мохига.
— У него даже ружья не было, — сказал он, — пока я ему не дал.
— А вы не пожелали друг другу удачи или чего-нибудь вроде того? — спросил я.
— Нет, ничего мы не говорили, — сказал он. — Никто ничего не говорил, кроме того, который бежал впереди.
— А он что говорил? — спросил я. Он ответил так невыразительно, что меня мороз подрал по коже:
— За мной, за мной, за мной…
* * *
— Жизнь — это страшный сон, — сказал он. — Сечешь?
* * *
Элтона Дарвина не покидало состояние вдохновенной одержимости. Он объявил себя Президентом новой страны. Он устроил свой главный штаб в помещении Попечительского Совета, в Самоза-Холле, где вместо письменного стола у него был длиннющий стол для заседаний.
Я зашел к нему туда к вечеру второго дня после великого побега. Он мне сообщил, что его новая держава займется вырубкой леса на том берегу и загонит его японцам. А деньги он пустит на восстановление заброшенных фабрик в Сципионе. Он пока не знал, что там будут производить, но серьезно размышлял об этом. Он готов выслушать с благодарностью мои предложения, если они у меня найдутся.
Никто не посмеет напасть на него, сказал он, — побоятся, что он причинит вред заложникам. А у него в заложниках оказался весь Попечительский Совет, кроме Президента Колледжа, Генри «Текса" Джонсона и его жены, Зузу. Я, собственно, и пришел узнать у Дарвина, не знает ли он случайно, куда девались Текс и Зузу. Он не знал.
Зузу, как потом выяснилось, была убита неизвестным лицом или лицами, возможно, изнасилована, а может, и нет. Этого нам не узнать. Время было не очень-то подходящее для судебно-медицинской экспертизы. А Текс тем временем взбирался на башню этой самой библиотеки с винтовкой и запасом патронов. Он решил засесть на самом верху, устроить там снайперское гнездо.
* * *
Элтон Дарвин ничуть не тревожился, даже когда пора было сообразить, что дело плохо. Он смеялся, когда узнал, что парашютный десант в пешем строю окружил тюрьму за озером, а на нашей стороне внедрялся в Сципион с юга ис запада. Полиция штата и добровольцы уже перекрыли дорогу, ведущую к озеру. Элтон Дарвин хохотал, как будто одержал историческую победу.
Я встречал таких, как он, во Вьетнаме. У Джека Паттона была храбрость такого рода. Я был не трусливее Джека Паттона. Честно говоря, я уверен, что убил больше людей и сам чаще, чем он, подвергался опасности быть убитым. Но мне-то почти все время было тошно. А Джек ничего не боялся. Он сам мне сказал.
Я спросил его, как он может так жить. А он сказал:
— У меня, как видно, винтика не хватает. Я просто не думаю о том, что будет со мной или с кем-то еще.
И у Элтона Дарвина не хватало того же винтика. Его судили и приговорили к пожизненному заключению за множество убийств, но, сколько я за ним ни наблюдал, мне ни разу не удалось заметить ни малейших признаков раскаяния.
* * *
В последний год войны во Вьетнаме я тоже вел себя на пресс-брифингах так, как будто наши поражения были победами. Но я действовал согласно инструкции. Это было вовсе не в моем характере.
* * *
Элтон Дарвин — как и Джек Паттон — говорил о пустяках и о серьезных вещах одинаковым голосом, с одинаковыми жестами и выражением лица. Им было все равно, все едино.
Вспоминаю, как Элтон Дарвин говорил мне о том, что очень многие заключенные, перешедшие озеро следом за ним, дезертировали, возвращались обратно в тюрьму или сдавались частям, блокировавшим дорогу, в надежде на амнистию. Эти дезертиры были просто слабаки. Они не хотели умирать, они не хотели отвечать за убийства и насилие в Сципионе, хотя были кругом виноваты. Он говорил об этом, казалось, с глубоким интересом.
Я всерьез призадумался над проблемой дезертирства, как вдруг Элвин Дарвин сказал мне тем же голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Да уж, подумаешь! Я сам после многих повторений, пока преподавал в колледже, а потом — в тюрьме, выучил урок: для большинства людей информация — просто разновидность развлечения, сама по себе она им ни к чему. Если факты их не смешат или не пугают, то пусть катятся куда подальше.
* * *
Позднее, когда я работал уже в тюрьме, я повстречал матерого рецидивиста, убийцу, по имени Элтон Дарвин, который тоже умел считать в уме. Он был Черный. Но в отличие от Клаудии Рузвельт он мог вести очень умные разговоры. Люди, которых он убивал, были его соперники, или бездельники, или стукачи, а кроме них — те, кого он принял за других, или вообще ни в чем не повинные пешки подпольного наркобизнеса. Его манера говорить была элегантна и увлекательна.
Он убил несравнимо меньше людей, чем я. Но надо признаться, он был лишен моего преимущества — а именно полного одобрения со стороны нашего Правительства.
Кроме того, он совершил большинство убийств ради денег. А я никогда до этого не опускался.
Когда я узнал, что он умеет делать подсчеты в уме, я ему сказал:
— У тебя замечательный талант.
— А ведь это нечестно, а? — ответил он. — Несправедливо, что кто-то рождается с таким громадным преимуществом перед остальными? Когда я отсюда выберусь, куплю себе полосатую палаточку на загляденье и повешу вывеску: «Один Доллар. Входите и смотрите на Черномазого, который умеет считать в уме». Вообще-то выбраться из тюрьмы ему было не суждено. Он отбывал пожизненное заключение без надежды на амнистию или помилование.
* * *
Кстати, фантазии Дарвина о том, как он будет звездой математического шоу, когда выйдет на волю, возникли не на пустом месте: их породило то, чем 1 из его прадедушек занимался в Южной Каролине после 1 мировой войны. В те времена все летчики без исключения были белые, и кое-кто из них занялся воздушным пилотажем на сельских ярмарках. Их называли «амбарные штурмовики».
И вот 1 из этих амбарных штурмовиков на двухместном биплане, пристегнул Дарвинова прадедушку ремнями к переднему сиденью, хотя тот даже автомобиль водить не умел. Сам амбарный штурмовик скорчился под задним сиденьем, где публика его не видела, но он мог дотянуться до рычагов. И люди стекались толпами издалека, чтобы, по словам Дарвина, «посмотреть, как Черномазый летает на аэроплане».
Дарвину было всего 25, когда мы с ним познакомились, как раз столько, сколько Лоуэллу Чангу, когда тот выиграл олимпийскую бронзу на соревнованиях по верховой езде в Сеуле, в Южной Корее. Когда мне было 25, я еще ни одного человека не убил, а женщин у меня было куда меньше, чем у Дарвина. Он мне сказал, что ему было всего 20, когда он купил «Феррари» за наличные. А я свой первый автомобиль — очень хорошую тачку, «Шевроле Корветт», купил только в 21, да и то она ни в какое сравнение не идет с «Феррари».
Но я по крайней мере тоже заплатил наличными.
* * *
Когда мы с Дарвином беседовали в тюрьме, он придумал такую шутку — как будто мы с ним прибыли с разных планет. Его планетой была тюрьма, а я будто бы прилетел на летающей тарелке с другой, более обширной я мудрой планеты.
Это дало ему возможность посмеяться над тем единственным видом сексуальной активности, который был доступен обитателям тюрьмы.
— У вас там, на вашей планете, детишки есть? — спросил он.
— Да, детишки у нас есть, — сказал я.
— А у нас тут ребята чего только не вытворяют, чтобы получились детишки, — сказал он, — да только ни хрена у них не выходит. Как думаешь, может, они что-то перепутали?
* * *
От него я впервые услышал тюремное выражение «П.В.» Он мне сказал, что ему иногда даже хочется схлопотать П.В. Я подумал, что он имеет в виду Т.Е., туберкулез, болезнь очень распространенную в тюрьмах — вот теперь и я болен Т.Е.
Оказалось, что «П.В.» — это «Пропуск на Волю», как заключенные называли СПИД.
Это было, когда мы с ним только познакомились, в 1991, когда он мне сказал, что хотел бы получить П.В., задолго до того, как я сам заразился Т.Б.
Прямо какая-то фигурная лапша в виде букв!
* * *
Он с жадностью ловил все, что я рассказывал про нашу долину, где ему предстояло прожить до самой смерти и быть похороненным, — а он ее так и не видел. Не только от самих заключенных, но даже от посетителей скрывали точное географическое положение тюрьмы, чтобы в случае побега человек не знал, чего ему опасаться и куда податься.
Посетителей привозили в долину, в тупик, из Рочестера в автобусах с затемненными стеклами. Самих заключенных доставляли в стальных коробках без окон, где помещалось 10 человек в ручных и ножных кандалах, а коробки грузили на автоплатформы. Ни автобусы, ни стальные коробки до въезда на территорию тюрьмы никогда не открывали.
Преступники-то были исключительно опасные и изобретательные. Когда японцы взяли на себя тюремное хозяйство в Афинах, надеясь создать прибыльное дельце, автобусы с черными стеклами и стальные коробки уже давно были задействованы в наших местах. Эти мрачные средства транспортировки сновали по дороге, ведущей к Рочестеру, еще в 1977, через два года после того, как я со своим небольшим семейством поселился в Сципионе.
Японцы внесли небольшие изменения в эти транспортные средства, как раз тогда, когда я пришел работать в тюрьму, в 1991 — они переставили старые стальные коробки на новенькие японские грузовики.
* * *
Так что я нарушил давно установленные правила тюремного распорядка, когда стал рассказывать Элтону и другим пожизненно заключенным все, что они хотели знать о нашей долине. Мне казалось, что они имеют полное право знать про величественный дремучий лес, который стал теперь их лесом, про прекрасное озеро, которое тоже стало их озером, и про маленький красивый колледж, откуда до них долетал певучий звон колоколов.
Само собой разумеется, это обогащало их мечты о побеге, в любом другом случае это назвали бы «спасительной мечтой», верно? Я и не подозревал, что заключенные когда-нибудь выйдут из тюрьмы и им очень пригодятся сведения, которые они от меня получили, да и им самим это тоже не приходило в голову.
* * *
Я часто делал то же самое во Вьетнаме, помогая смертельно раненным солдатикам помечтать о том, как они скоро поправятся и вернутся домой.
А что тут такого?
* * *
Я огорчен не меньше всех остальных тем, что Дарвин и его товарищи и вправду отведали свободы. Они были настоящим бедствием и для самих себя, и для окружающих. Очень многие были настоящими маньяками-убийцами. Дарвин не был 1м из них, но с самого начала, когда преступники еще только бежали по льду через озеро, к Сципиону, он начал командовать ими, как будто он — император, и можно было подумать, что общий побег — его рук дело, хотя он к этому никакого отношения не имел. Он даже не знал, что побег готовится.
Те, кто своими руками пробил стену и пооткрывал все камеры, прибыли из Рочестера, намереваясь освободить 1го преступника. Они его вызволили и отправились восвояси, не собираясь захватывать Сципион, где вся армия состояла из 6 полисменов и 3 невооруженных надзирателей в колледже, а также неопределенного числа граждан, имевших на руках огнестрельное оружие.
* * *
В лице Элтона Дарвина я впервые столкнулся с лидерством в его первозданном виде. Это был человек без каких-либо чинов или полномочии, он не принадлежал ни к одной из существующих организации или общественных движений. В тюрьме это был скромный, неприметный заключенный. Но в ту минуту, как он выбрался из тюрьмы, на него вдруг напала острая мания величия, и он преобразился, стал другим человеком: он точно знал, что надо делать — а именно атаковать Сципион, где всех, кто рискнет пойти за ним, ждут слава и богатство.
— За мной! — крикнул он, и кое-кто послушался. Помоему, он был социопат, влюбленный в себя и больше ни в кого, жаждущий действия ради самого действия и совершенно не задумывающийся об отдаленных последствиях своих действий, — классический Посланник Рока.
* * *
Большинство заключенных не побежали за ним следом вниз по склону и дальше, по льду. Они вернулись в тюрьму — там у каждого была своя койка, и укрытие от непогоды, и еда, и вода — все, за исключением отопления и электричества. Они решили вести себя как пай-мальчики, совершенно справедливо полагая, что плохих мальчиков, слонявшихся на свободе по долине, взятой в кольцо силами закона и правопорядка, перестреляют без предупреждения через 1 или 2 дня, если не раньше. Ведь они все, как 1, имели условно-опознавательную окраску.
В Долине Мохига цвет их кожи мог вполне сойти за тюремную форму.
* * *
Примерно половина из тех, кто выбежал за Дарвином на лед озера, повернули назад, не добравшись до Сципиона. Это было еще до того, как они подверглись обстрелу и появились первые жертвы. Один из тех, кто вернулся в тюрьму, говорил мне, что его прямо замутило, когда он представил себе, какой разгул убийств и насилия начнется буквально через несколько минут, когда они ворвутся в Сципион.
— Я представил себе всех маленьких ребятишек, сладко спящих в своих кроватках, — сказал он. Он сунул винтовку, которую украл из тюремного арсенала, первому попавшемуся заключенному, прямо там, посреди прекрасного озера Мохига.
— У него даже ружья не было, — сказал он, — пока я ему не дал.
— А вы не пожелали друг другу удачи или чего-нибудь вроде того? — спросил я.
— Нет, ничего мы не говорили, — сказал он. — Никто ничего не говорил, кроме того, который бежал впереди.
— А он что говорил? — спросил я. Он ответил так невыразительно, что меня мороз подрал по коже:
— За мной, за мной, за мной…
* * *
— Жизнь — это страшный сон, — сказал он. — Сечешь?
* * *
Элтона Дарвина не покидало состояние вдохновенной одержимости. Он объявил себя Президентом новой страны. Он устроил свой главный штаб в помещении Попечительского Совета, в Самоза-Холле, где вместо письменного стола у него был длиннющий стол для заседаний.
Я зашел к нему туда к вечеру второго дня после великого побега. Он мне сообщил, что его новая держава займется вырубкой леса на том берегу и загонит его японцам. А деньги он пустит на восстановление заброшенных фабрик в Сципионе. Он пока не знал, что там будут производить, но серьезно размышлял об этом. Он готов выслушать с благодарностью мои предложения, если они у меня найдутся.
Никто не посмеет напасть на него, сказал он, — побоятся, что он причинит вред заложникам. А у него в заложниках оказался весь Попечительский Совет, кроме Президента Колледжа, Генри «Текса" Джонсона и его жены, Зузу. Я, собственно, и пришел узнать у Дарвина, не знает ли он случайно, куда девались Текс и Зузу. Он не знал.
Зузу, как потом выяснилось, была убита неизвестным лицом или лицами, возможно, изнасилована, а может, и нет. Этого нам не узнать. Время было не очень-то подходящее для судебно-медицинской экспертизы. А Текс тем временем взбирался на башню этой самой библиотеки с винтовкой и запасом патронов. Он решил засесть на самом верху, устроить там снайперское гнездо.
* * *
Элтон Дарвин ничуть не тревожился, даже когда пора было сообразить, что дело плохо. Он смеялся, когда узнал, что парашютный десант в пешем строю окружил тюрьму за озером, а на нашей стороне внедрялся в Сципион с юга ис запада. Полиция штата и добровольцы уже перекрыли дорогу, ведущую к озеру. Элтон Дарвин хохотал, как будто одержал историческую победу.
Я встречал таких, как он, во Вьетнаме. У Джека Паттона была храбрость такого рода. Я был не трусливее Джека Паттона. Честно говоря, я уверен, что убил больше людей и сам чаще, чем он, подвергался опасности быть убитым. Но мне-то почти все время было тошно. А Джек ничего не боялся. Он сам мне сказал.
Я спросил его, как он может так жить. А он сказал:
— У меня, как видно, винтика не хватает. Я просто не думаю о том, что будет со мной или с кем-то еще.
И у Элтона Дарвина не хватало того же винтика. Его судили и приговорили к пожизненному заключению за множество убийств, но, сколько я за ним ни наблюдал, мне ни разу не удалось заметить ни малейших признаков раскаяния.
* * *
В последний год войны во Вьетнаме я тоже вел себя на пресс-брифингах так, как будто наши поражения были победами. Но я действовал согласно инструкции. Это было вовсе не в моем характере.
* * *
Элтон Дарвин — как и Джек Паттон — говорил о пустяках и о серьезных вещах одинаковым голосом, с одинаковыми жестами и выражением лица. Им было все равно, все едино.
Вспоминаю, как Элтон Дарвин говорил мне о том, что очень многие заключенные, перешедшие озеро следом за ним, дезертировали, возвращались обратно в тюрьму или сдавались частям, блокировавшим дорогу, в надежде на амнистию. Эти дезертиры были просто слабаки. Они не хотели умирать, они не хотели отвечать за убийства и насилие в Сципионе, хотя были кругом виноваты. Он говорил об этом, казалось, с глубоким интересом.
Я всерьез призадумался над проблемой дезертирства, как вдруг Элвин Дарвин сказал мне тем же голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37