Он ловил настоящий кайф, когда удавалось свозить их в Освенцим. Он всегда делал это неожиданно, никого не спросив. В маршрутах Освенцим не значился, и многие студенты после этого долго не могли прийти в себя.
На лекции он сказал, что если бы снести заборы и виселицы и газовые камеры, оставив только аккуратненькие, чистенькие, как шахматная доска, улички и старые беленые двухэтажные бараки, то получилась бы вполне приличная школа-интернат для низкооплачиваемых или малоинициативных жителей. Домики были построены задолго до 1 мировой войны, чтобы разместить с комфортом солдат Австро-Венгерской империи. Среди многочисленных титулов их Императора, сказал Стерн, был и титул Герцога Освенцнмского.
* * *
Что понадобилось Генералу Флорно на нашем берегу? Санитарно— гигиеническое оборудование. Заключенные в палатках будут пользоваться парашами, но зато можно будет выливать их в туалеты в зданиях по соседству и смывать в общую канализационную сеть Сципиона. А на том берегу все это приходилось закапывать.
И душевых не было.
А у нас тут душевых предостаточно.
Одна деталь, скорее трогательная, чем ужасная, среди всех ужасов, которые здесь творились: беглые преступники очень бережно отнеслись к студенческому городку. Как будто они и вправду верили, что он будет принадлежать им и их потомкам.
Это напомнило мне еще одну лекцию Дэмона Стерна, когда он рассказывал, как вели себя озверелые и изголодавшиеся бедняки Петрограда в России, ворвавшиеся в царский дворец в 1917. Они впервые увидели все сокровища в дворцовых покоях и пришли в такую ярость, что едва все не уничтожили.
Но тут один из них, выстрелив в потолок, чтобы на него обратили внимание, крикнул:
— Товарищи! Товарищи! Это же теперь все наше! Не трогайте!
* * *
Они переименовали Петроград в «Ленинград». А теперь опять переименовали — в Санкт-Петербург.
* * *
Беглые преступники оказались чем-то вроде нейтронной бомбы. Они не знали жалости к живым существам, но собственности они нанесли на удивление малый ущерб.
А Дэмон Стерн, унициклист, наоборот, отдал свою жизнь за живые существа. Это были даже не люди. Это были лошади. Причем не его лошади, а совершенно чужие.
Его жена с детьми успела уехать, и, как я слышал, они живут теперь у родственников, в Лакаванне. Хорошо, когда у людей есть родственники, к которым можно убежать.
Но Дэмон Стерн похоронен глубоко в земле, поблизости от того места, где он пал, — возле конюшни, куда достигает тень Мушкет-горы на закате.
* * *
Его жена, Ванда Джун, приезжала сюда после осады на грузовом пикапчике своего сводного брата. Она отдала целое состояние за бензин, чтобы хватило доехать от Лакаванны. Я ее спросил, чем она зарабатывает на жизнь, а она мне сказала, что они с Дэмоном спрятали кругленькую сумму в Иенах у себя в холодильнике, в коробке с надписью «Брюссельская капуста».
Дэмон разбудил ее среди ночи и велел садиться с детьми в «Фольксваген» и ехать в Рочестер, не включая фары. Он слышал взрыв на том берегу озера и видел безмолвную армию, идущую на приступ. Последнее, что он сделал для Ванды Джун, — сунул ей в руки коробку с надписью «Брюссельская капуста».
* * *
А сам Дэмон, не слушая возражений жены, остался, чтобы поднять тревогу. Он сказал, что подъедет позднее, его кто-нибудь подбросит на своей машине, а если понадобится, он может пробраться в Рочестер пешком по дорогам и тропинкам — здешние места он знал хорошо. Что было потом, не совсем понятно. Возможно, он позвонил в местную полицию, но там все погибли, так что спросить не у кого. Зато он перебудил почти всех по соседству.
Ближе всего к истине, видимо, предположение, что он услышал пальбу в конюшне и бросился туда, не подумав о последствиях. Борец за Свободу расстреливал лошадей из автомата для собственного удовольствия. Он стрелял не в голову, а в живот.
Дэмон, должно быть, попросил его прекратить, тогда Борец за Свободу срезал очередью и его.
* * *
Жена не стала забирать его тело. Она сказала, что ок провел здесь самые счастливые годы жизни, пусть здесь и останется. Она отыскала все 4 одноколесных велосипеда их семьи. Без труда. Солдаты по очереди пытались на них кататься. А до того овладеть этим искусством старались несколько беглых преступников — насколько я знаю, безуспешно.
Я спустился по Клинтон-стрит и пошел в Ратушу, чтобы обдумать неожиданный поворот в своей карьере — назначение меня Начальником тюрьмы.
Перед подъездом стоял «Ролле Ройс Корниш», с откидным верхом. Владелец такой машины имел достаточно Йен или Марок или другой стабильной валюты и мог купить вдоволь бензина, чтобы колесить по всей стране.
Я подумал, что это колесница какого-нибудь Таркингтоновского студента или родителя, приехавшего за вещичками, забытыми в спальном корпусе перед началом каникул — каникул, которым теперь, вероятно, не будет конца.
Солдат, который должен был дежурить в моей приемной, вернулся обратно. Он возвратился на свой пост, когда Генерал Флорио посоветовал ему не стоять столбом как будто у него кол в заднице, а тянуть колючую проволоку или ставить палатки. Он поджидал меня у подъезда и сообщил, что у нас посетитель. Я его спросил:
— Кто такой? А он сказал:
— Ваш сын, сэр.
Меня эта новость чуть с ног не сшибла.
— Юджин? — сказал я. Юджин младший сказал мне, что не желает меня видеть до конца жизни. Неплохой пожизненный приговор, а? Неужели он теперь разъезжает на «Ролле Ройсе»? Юджин?
— Нет, сэр, — сказал солдат. — Это не Юджин.
— Юджин — мой единственный сын, — заметил я. — Как он назвался?
— Он сказал мне, сэр, — отвечал солдат, — что он ваш сын Роб Рой.
* * *
Мне не нужно было других доказательств — в офисе меня действительно ждал мой родной сын. Роб Рой. «Роб» и «Рой» — и я вновь оказался на Филиппинских островах, после того, как нас вышибли из Вьетнама. Я был снова в постели с роскошной женщиной — корреспонденткой «Демойнского архивариуса», с губами, как диванные валики, и снова говорил ей, что, будь я истребителем, я был бы сплошь в маленьких человечках.
Я прикинул, сколько ему лет. Ему было 23, он был самым младшим из моих детей. Младшенький в семье.
* * *
Он сидел в приемной перед моим офисом. Когда я вошел, он встал. Он был одного роста со мной. Волосы у него были точно такого же цвета и фактуры, как мои. Он был небрит, и на подбородке у него пробивалась борода, такая же черная и густая, как у меня. У нас было 4 одинаковых зеленовато-янтарных глаза. У обоих были большие носы, как у моего отца. Он нервничал, но был очень вежлив. Он был одет в дорогой дорожный костюм. Если бы он был неспособен к обучению или просто туповат, то мог бы провести 4 счастливых года в Таркингтоне, особенно с такой тачкой.
У меня голова шла кругом. Я еще на лестнице снял плащ, так что генеральские звезды были на виду. Это все же не пустяк. Много ли мальчишек, у которых папа — Генерал?
— Чем могу служить? — спросил я.
— Не знаю, как начать, — сказал он.
— По-моему, ты уже начал, когда сказал часовому, что ты мой сын, — сказал я. — Может, это шутка?
— А вам кажется, что это шутка? — спросил он.
— Я никогда не говорил, что я Святой, особенно когда был молод и годами не видел дома, — сказал я. — Но я никогда не спал с женщиной, выдавая себя за другого. Меня ничего не стоило отыскать, если кому-нибудь этого сильно хотелось. Так что если я сделал внебрачного ребенка, для меня это — полная неожиданность. Я полагал, что мать, как только она поняла, что беременна, даст мне об этом знать.
— Я знаю 1 мать, которая этого не сделала, — сказал он.
Не успел я ответить, как он выложил одним духом то, что, видимо, отрепетировал дорогой:
— Я здесь не задержусь, — сказал он. — Не успеешь оглянуться, как меня уже не будет. Я еду в Италию, и никогда в жизни не хочу больше видеть эту страну, а особенно Дюбек.
* * *
Как оказалось, он прошел через пытку, которая длилась гораздо, гораздо дольше, чем осада Сципиона, и, пожалуй, он пережил ее тяжелее, чем я — Вьетнам. Его судили за растление малолетних в Дюбеке, Айова, где он создал на свои средства и возглавил бесплатный Центр Заботы о Детях.
Он не был женат, что в глазах большинства членов суда было порочащим признаком, как и участие во Вьетнамской войне.
* * *
— Я вырос в Дюбеке, — как он мне немного позже расскажет, — и все деньги, которые я унаследовал, были сделаны в Дюбеке.
Состояние было сделано на расфасовке и упаковке мяса.
— Я хотел что-то сделать для Дюбека в свою очередь. У нас такое множество родителей-одиночек, которые растят детей на жалкие гроши, так много семей, где и муж, и жена работают, чтобы хоть как-то накормить и одеть детей, что я подумал — больше всего Дюбеку нужен хороший центр заботы о детях, который ничего им не будет стоить.
Через две недели после того, как он открыл свой центр, его арестовали за растление малолетних, потому что несколько детишек вернулись домой с воспалением гениталий.
* * *
Позднее он представил суду доказательства, полученные после взятия мазков из выделений детей, что все дело было в грибке. Этот грибок был родственник дрожжевого грибка и мог быть просто новой разновидностью этого грибка, который выработал устойчивость ко всем известным лекарствам от грибковых заболеваний.
Но к тому времени он просидел в тюрьме, без права быть выпущенным под залог, 3 месяца, и от толпы, которая рвалась его линчевать, его охраняла Национальная Гвардия. На его счастье, в Дюбеке, как и во многих городах, полиция была усилена бронетранспортерами и пехотой.
После того, как он был оправдан, его пришлось пывозить из города и везти в глубь штата Иллинойс в наглухо закрытом танке, чтобы его кто— нибудь не прикончил.
* * *
Судью, который его оправдал, убили. Он был Итальянцем по происхождению. Кто-то послал ему начиненную взрывчаткой трубку, спрятанную в толстенной колбасе-салями.
* * *
Но ничего этого мой сын мне не рассказал, пока не настало, как он сказал, «время прощаться». А рассказ о своих мученьях он начал с таких слов:
— Надеюсь, вы понимаете, что я меньше всего жду от вас каких-либо эмоций.
— Надейся, надейся! — сказал я.
Теперь, когда я вспоминаю нашу встречу, я чувствую что-то похожее на умиление. Он достаточно хорошо ко мне относился, считал меня достаточно сердечным человеком и обращался со мной, пусть недолго, как с настоящим, родным отцом.
* * *
Вначале, когда мы с ним очень осторожно присматривались друг к другу и я еще не признал его своим сыном, я его спросил, стоит ли имя «Роб Рой» в его свидетельстве о рождении или это прозвище, которое ему придумала мать.
Он сказал, что имя стоит в свидетельстве о рождении.
— А имя отца в свидетельстве о рождении? — спросил я.
— Там стоит имя солдата, погибшего во Вьетнаме, — сказал он.
— Ты помнишь его? — сказал я.
Вот тут я услышал нечто неожиданное. Это было имя моего шурина, Джека Паттона, с которым его мать в жизни не встречалась, я уверен. Должно быть, я ей рассказал в Маниле о Джеке, и она вспомнила его имя и что он был не женат и погиб за родину.
Я промолчал, но подумал: «Старина Джек, где бы ты ни был, настало время посмеяться от всей души».
* * *
— А почему жы думаешь, что твой отец — я, а не он? — сказал я. — Мать тебе все-таки рассказала?
— Она написала мне письмо, — сказал он.
— А сказать это тебе лично она не хотела? — сказал я.
— Не могла, — сказал он. — Она умерла от рака поджелудочной железы, когда мне было 4 года.
Это был удар. Да, недолго она прожила после того, как мы занимались любовью. Мне всегда нравилось думать, что женщины, с которыми я занимался любовью, живут себе и живут. И я воображал, что его мать, хороший товарищ, умница, спортсменка, с губами, как диванные валики, такая веселая и забавная, живет и живет еще долгие годы.
— Она написала мне письмо на смертном одре, — продолжал он — и оно было оставлено адвокатской фирме в Дюбеке с указанием не вскрывать, пока жив добрый человек, который женился на ней и усыновил меня. А он умер только в прошлом году.
* * *
— А в письме говорилось, почему тебя назвали Роб Роем? — спросил я.
— Нет, — сказал он. — Я считал, что она назвала меня в честь героя романа сэра Вальтера Скотта. Это был ее любимый роман.
— Наверно, так и было, — сказал я. Зачем ему или кому бы то ни было знать, что его назвали в честь 2 частей скотч виски, 1 части сладкого вермута с дробленым льдом и закрученной спиралькой лимонной шкурки?
* * *
— Как ты меня отыскал? — сказал я.
— Я сначала не собирался тебя искать, — сказал он. — Но недели 2 назад я решил, что нам следует увидеться хоть 1 раз. И я позвонил в Уэст— Пойнт.
— Я не поддерживал связи с ними много лет, — сказал я.
— Так они мне и сказали, — ответил он. — Но прямо перед тем, как я им позвонил, звонил Губернатор штата Нью-Йорк, который сообщил, что тебя только что назначили Бригадным Генералом. Он хотел убедиться, что его не дурачат. Он хотел убедиться, что ты тот, за кого себя выдаешь.
* * *
— Что ж, — сказал я, все еще стоя рядом с ним в приемной, — думаю, нам не придется дожидаться результатов анализа крови, чтобы узнать, мой ты сын или нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
На лекции он сказал, что если бы снести заборы и виселицы и газовые камеры, оставив только аккуратненькие, чистенькие, как шахматная доска, улички и старые беленые двухэтажные бараки, то получилась бы вполне приличная школа-интернат для низкооплачиваемых или малоинициативных жителей. Домики были построены задолго до 1 мировой войны, чтобы разместить с комфортом солдат Австро-Венгерской империи. Среди многочисленных титулов их Императора, сказал Стерн, был и титул Герцога Освенцнмского.
* * *
Что понадобилось Генералу Флорно на нашем берегу? Санитарно— гигиеническое оборудование. Заключенные в палатках будут пользоваться парашами, но зато можно будет выливать их в туалеты в зданиях по соседству и смывать в общую канализационную сеть Сципиона. А на том берегу все это приходилось закапывать.
И душевых не было.
А у нас тут душевых предостаточно.
Одна деталь, скорее трогательная, чем ужасная, среди всех ужасов, которые здесь творились: беглые преступники очень бережно отнеслись к студенческому городку. Как будто они и вправду верили, что он будет принадлежать им и их потомкам.
Это напомнило мне еще одну лекцию Дэмона Стерна, когда он рассказывал, как вели себя озверелые и изголодавшиеся бедняки Петрограда в России, ворвавшиеся в царский дворец в 1917. Они впервые увидели все сокровища в дворцовых покоях и пришли в такую ярость, что едва все не уничтожили.
Но тут один из них, выстрелив в потолок, чтобы на него обратили внимание, крикнул:
— Товарищи! Товарищи! Это же теперь все наше! Не трогайте!
* * *
Они переименовали Петроград в «Ленинград». А теперь опять переименовали — в Санкт-Петербург.
* * *
Беглые преступники оказались чем-то вроде нейтронной бомбы. Они не знали жалости к живым существам, но собственности они нанесли на удивление малый ущерб.
А Дэмон Стерн, унициклист, наоборот, отдал свою жизнь за живые существа. Это были даже не люди. Это были лошади. Причем не его лошади, а совершенно чужие.
Его жена с детьми успела уехать, и, как я слышал, они живут теперь у родственников, в Лакаванне. Хорошо, когда у людей есть родственники, к которым можно убежать.
Но Дэмон Стерн похоронен глубоко в земле, поблизости от того места, где он пал, — возле конюшни, куда достигает тень Мушкет-горы на закате.
* * *
Его жена, Ванда Джун, приезжала сюда после осады на грузовом пикапчике своего сводного брата. Она отдала целое состояние за бензин, чтобы хватило доехать от Лакаванны. Я ее спросил, чем она зарабатывает на жизнь, а она мне сказала, что они с Дэмоном спрятали кругленькую сумму в Иенах у себя в холодильнике, в коробке с надписью «Брюссельская капуста».
Дэмон разбудил ее среди ночи и велел садиться с детьми в «Фольксваген» и ехать в Рочестер, не включая фары. Он слышал взрыв на том берегу озера и видел безмолвную армию, идущую на приступ. Последнее, что он сделал для Ванды Джун, — сунул ей в руки коробку с надписью «Брюссельская капуста».
* * *
А сам Дэмон, не слушая возражений жены, остался, чтобы поднять тревогу. Он сказал, что подъедет позднее, его кто-нибудь подбросит на своей машине, а если понадобится, он может пробраться в Рочестер пешком по дорогам и тропинкам — здешние места он знал хорошо. Что было потом, не совсем понятно. Возможно, он позвонил в местную полицию, но там все погибли, так что спросить не у кого. Зато он перебудил почти всех по соседству.
Ближе всего к истине, видимо, предположение, что он услышал пальбу в конюшне и бросился туда, не подумав о последствиях. Борец за Свободу расстреливал лошадей из автомата для собственного удовольствия. Он стрелял не в голову, а в живот.
Дэмон, должно быть, попросил его прекратить, тогда Борец за Свободу срезал очередью и его.
* * *
Жена не стала забирать его тело. Она сказала, что ок провел здесь самые счастливые годы жизни, пусть здесь и останется. Она отыскала все 4 одноколесных велосипеда их семьи. Без труда. Солдаты по очереди пытались на них кататься. А до того овладеть этим искусством старались несколько беглых преступников — насколько я знаю, безуспешно.
Я спустился по Клинтон-стрит и пошел в Ратушу, чтобы обдумать неожиданный поворот в своей карьере — назначение меня Начальником тюрьмы.
Перед подъездом стоял «Ролле Ройс Корниш», с откидным верхом. Владелец такой машины имел достаточно Йен или Марок или другой стабильной валюты и мог купить вдоволь бензина, чтобы колесить по всей стране.
Я подумал, что это колесница какого-нибудь Таркингтоновского студента или родителя, приехавшего за вещичками, забытыми в спальном корпусе перед началом каникул — каникул, которым теперь, вероятно, не будет конца.
Солдат, который должен был дежурить в моей приемной, вернулся обратно. Он возвратился на свой пост, когда Генерал Флорио посоветовал ему не стоять столбом как будто у него кол в заднице, а тянуть колючую проволоку или ставить палатки. Он поджидал меня у подъезда и сообщил, что у нас посетитель. Я его спросил:
— Кто такой? А он сказал:
— Ваш сын, сэр.
Меня эта новость чуть с ног не сшибла.
— Юджин? — сказал я. Юджин младший сказал мне, что не желает меня видеть до конца жизни. Неплохой пожизненный приговор, а? Неужели он теперь разъезжает на «Ролле Ройсе»? Юджин?
— Нет, сэр, — сказал солдат. — Это не Юджин.
— Юджин — мой единственный сын, — заметил я. — Как он назвался?
— Он сказал мне, сэр, — отвечал солдат, — что он ваш сын Роб Рой.
* * *
Мне не нужно было других доказательств — в офисе меня действительно ждал мой родной сын. Роб Рой. «Роб» и «Рой» — и я вновь оказался на Филиппинских островах, после того, как нас вышибли из Вьетнама. Я был снова в постели с роскошной женщиной — корреспонденткой «Демойнского архивариуса», с губами, как диванные валики, и снова говорил ей, что, будь я истребителем, я был бы сплошь в маленьких человечках.
Я прикинул, сколько ему лет. Ему было 23, он был самым младшим из моих детей. Младшенький в семье.
* * *
Он сидел в приемной перед моим офисом. Когда я вошел, он встал. Он был одного роста со мной. Волосы у него были точно такого же цвета и фактуры, как мои. Он был небрит, и на подбородке у него пробивалась борода, такая же черная и густая, как у меня. У нас было 4 одинаковых зеленовато-янтарных глаза. У обоих были большие носы, как у моего отца. Он нервничал, но был очень вежлив. Он был одет в дорогой дорожный костюм. Если бы он был неспособен к обучению или просто туповат, то мог бы провести 4 счастливых года в Таркингтоне, особенно с такой тачкой.
У меня голова шла кругом. Я еще на лестнице снял плащ, так что генеральские звезды были на виду. Это все же не пустяк. Много ли мальчишек, у которых папа — Генерал?
— Чем могу служить? — спросил я.
— Не знаю, как начать, — сказал он.
— По-моему, ты уже начал, когда сказал часовому, что ты мой сын, — сказал я. — Может, это шутка?
— А вам кажется, что это шутка? — спросил он.
— Я никогда не говорил, что я Святой, особенно когда был молод и годами не видел дома, — сказал я. — Но я никогда не спал с женщиной, выдавая себя за другого. Меня ничего не стоило отыскать, если кому-нибудь этого сильно хотелось. Так что если я сделал внебрачного ребенка, для меня это — полная неожиданность. Я полагал, что мать, как только она поняла, что беременна, даст мне об этом знать.
— Я знаю 1 мать, которая этого не сделала, — сказал он.
Не успел я ответить, как он выложил одним духом то, что, видимо, отрепетировал дорогой:
— Я здесь не задержусь, — сказал он. — Не успеешь оглянуться, как меня уже не будет. Я еду в Италию, и никогда в жизни не хочу больше видеть эту страну, а особенно Дюбек.
* * *
Как оказалось, он прошел через пытку, которая длилась гораздо, гораздо дольше, чем осада Сципиона, и, пожалуй, он пережил ее тяжелее, чем я — Вьетнам. Его судили за растление малолетних в Дюбеке, Айова, где он создал на свои средства и возглавил бесплатный Центр Заботы о Детях.
Он не был женат, что в глазах большинства членов суда было порочащим признаком, как и участие во Вьетнамской войне.
* * *
— Я вырос в Дюбеке, — как он мне немного позже расскажет, — и все деньги, которые я унаследовал, были сделаны в Дюбеке.
Состояние было сделано на расфасовке и упаковке мяса.
— Я хотел что-то сделать для Дюбека в свою очередь. У нас такое множество родителей-одиночек, которые растят детей на жалкие гроши, так много семей, где и муж, и жена работают, чтобы хоть как-то накормить и одеть детей, что я подумал — больше всего Дюбеку нужен хороший центр заботы о детях, который ничего им не будет стоить.
Через две недели после того, как он открыл свой центр, его арестовали за растление малолетних, потому что несколько детишек вернулись домой с воспалением гениталий.
* * *
Позднее он представил суду доказательства, полученные после взятия мазков из выделений детей, что все дело было в грибке. Этот грибок был родственник дрожжевого грибка и мог быть просто новой разновидностью этого грибка, который выработал устойчивость ко всем известным лекарствам от грибковых заболеваний.
Но к тому времени он просидел в тюрьме, без права быть выпущенным под залог, 3 месяца, и от толпы, которая рвалась его линчевать, его охраняла Национальная Гвардия. На его счастье, в Дюбеке, как и во многих городах, полиция была усилена бронетранспортерами и пехотой.
После того, как он был оправдан, его пришлось пывозить из города и везти в глубь штата Иллинойс в наглухо закрытом танке, чтобы его кто— нибудь не прикончил.
* * *
Судью, который его оправдал, убили. Он был Итальянцем по происхождению. Кто-то послал ему начиненную взрывчаткой трубку, спрятанную в толстенной колбасе-салями.
* * *
Но ничего этого мой сын мне не рассказал, пока не настало, как он сказал, «время прощаться». А рассказ о своих мученьях он начал с таких слов:
— Надеюсь, вы понимаете, что я меньше всего жду от вас каких-либо эмоций.
— Надейся, надейся! — сказал я.
Теперь, когда я вспоминаю нашу встречу, я чувствую что-то похожее на умиление. Он достаточно хорошо ко мне относился, считал меня достаточно сердечным человеком и обращался со мной, пусть недолго, как с настоящим, родным отцом.
* * *
Вначале, когда мы с ним очень осторожно присматривались друг к другу и я еще не признал его своим сыном, я его спросил, стоит ли имя «Роб Рой» в его свидетельстве о рождении или это прозвище, которое ему придумала мать.
Он сказал, что имя стоит в свидетельстве о рождении.
— А имя отца в свидетельстве о рождении? — спросил я.
— Там стоит имя солдата, погибшего во Вьетнаме, — сказал он.
— Ты помнишь его? — сказал я.
Вот тут я услышал нечто неожиданное. Это было имя моего шурина, Джека Паттона, с которым его мать в жизни не встречалась, я уверен. Должно быть, я ей рассказал в Маниле о Джеке, и она вспомнила его имя и что он был не женат и погиб за родину.
Я промолчал, но подумал: «Старина Джек, где бы ты ни был, настало время посмеяться от всей души».
* * *
— А почему жы думаешь, что твой отец — я, а не он? — сказал я. — Мать тебе все-таки рассказала?
— Она написала мне письмо, — сказал он.
— А сказать это тебе лично она не хотела? — сказал я.
— Не могла, — сказал он. — Она умерла от рака поджелудочной железы, когда мне было 4 года.
Это был удар. Да, недолго она прожила после того, как мы занимались любовью. Мне всегда нравилось думать, что женщины, с которыми я занимался любовью, живут себе и живут. И я воображал, что его мать, хороший товарищ, умница, спортсменка, с губами, как диванные валики, такая веселая и забавная, живет и живет еще долгие годы.
— Она написала мне письмо на смертном одре, — продолжал он — и оно было оставлено адвокатской фирме в Дюбеке с указанием не вскрывать, пока жив добрый человек, который женился на ней и усыновил меня. А он умер только в прошлом году.
* * *
— А в письме говорилось, почему тебя назвали Роб Роем? — спросил я.
— Нет, — сказал он. — Я считал, что она назвала меня в честь героя романа сэра Вальтера Скотта. Это был ее любимый роман.
— Наверно, так и было, — сказал я. Зачем ему или кому бы то ни было знать, что его назвали в честь 2 частей скотч виски, 1 части сладкого вермута с дробленым льдом и закрученной спиралькой лимонной шкурки?
* * *
— Как ты меня отыскал? — сказал я.
— Я сначала не собирался тебя искать, — сказал он. — Но недели 2 назад я решил, что нам следует увидеться хоть 1 раз. И я позвонил в Уэст— Пойнт.
— Я не поддерживал связи с ними много лет, — сказал я.
— Так они мне и сказали, — ответил он. — Но прямо перед тем, как я им позвонил, звонил Губернатор штата Нью-Йорк, который сообщил, что тебя только что назначили Бригадным Генералом. Он хотел убедиться, что его не дурачат. Он хотел убедиться, что ты тот, за кого себя выдаешь.
* * *
— Что ж, — сказал я, все еще стоя рядом с ним в приемной, — думаю, нам не придется дожидаться результатов анализа крови, чтобы узнать, мой ты сын или нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37