Не оттого, что я хороший, а они не очень. У нас совершенно разные типы мышления, которые разделяли прочные стены. Ломать их было некогда, поэтому в конце концов остался один только Говинд, хотя я мог прогнать и его. Но не прогнал. Невероятно, но между нами стояла не стена, а тонкая мембрана с односторонней проводимостью…
Он оказался дельным помощником, который схватывал все на лету. Сначала я не мог понять, как в этой светлой голове умещаются и религия, и наука. А потом допек его вопросами, и многое стало понятно. Он мучился раздвоением сознания: наука тащила в одну сторону, религия – в другую. А тут и вовсе пришлось бросить научные изыскания и возглавить охрану заповедника. Когда на сердце кошки скребут, улыбка получается с изъяном.
Но я видел, он что-то недоговаривает. Все еще мешала тонкая мембрана.
Работа продвигалась то ползком, то семимильными шагами. Сильно мешал хомут. Я крепился, хотя шею жгло, как раскаленным железом, и к запаху канифоли примешивался запах крови. Никогда не думал, что моя родная кровь имеет такой тревожный и чужой запах. Наверное, если бы я, пользуясь моментом, очень попросил, монахи, хотя бы на время, сняли бы с меня деревяшку. Но мне хотелось доказать, что представитель научного мировоззрения не уступает даньчжинам в силе духа. Детские амбиции, конечно, однако это было то оружие, которым здесь сражались.
Через двое суток напряженной и непрерывной работы мы выпили по чашке густого чая с молоком и опробовали то, что получилось из дюжины микрокалькуляторов. На нервно дергавшемся дисплее появились убедительные данные о том, что след моей босой ступни не является следом тигра. Более того – он не является следом ни одного из ранее идентифицированных тигров заповедника. Приятно было сознавать, что машинка работает, хоть нервно, но исправно.
Я, не дослушав слов благодарности, упал на затоптанную кошму и уснул, упираясь шеей в ребро доски.
Меня взяли в экспедицию отвечающим за работу Установки, и господин Чхэн с женой снаряжали меня в трудную жизнь среди браконьеров и тигров. Уже был крепко сбит рюкзак, господин Чхэн успел расспросить о всех новостях, а я начал зашнуровывать казенные башмаки, как меня сразил сердечный приступ. Господин Чхэн заставил меня выпить какое-то снадобье – не помогло. В сердце будто вонзили раскаленный тонкий шип. Я был напуган – неужели инфаркт? Так не вовремя!
Прибежал встревоженный Говинд. Мне было приятно видеть напоследок, что между нами уже не было мембраны. Мы теперь были с ним почти одного типа мышления. Одного! Это ли не радость для монстролога, умирающего на чужбине? Вот почему, наверное, он что-то понял из моих невразумительных слов о шипе в сердце. Он поднял меня на руки и понес, стукаясь литой скулой о край доски.
Дом, куда он меня принес, стоял на отшибе поселка, далеко за крепостными стенами. Он был похож и на морской маяк, и на отдельно стоявшую крепостную башню с трапециевидными стенами, а в общем-то – традиционный дом зажиточного даньчжина. Правда, известь со стен уже пообсыпалась, и некому было убрать камни, скатившиеся с диких вздымавшихся сразу за домом скал. Здесь проживала двадцатисемилетняя ведьма, пользующаяся мрачной славой человеконенавистницы. На второй же день своего пребывания в монастыре я попытался с ней познакомиться. Ведьмы меня интересовали по вполне профессиональным причинам. Но она пообещала спустить на меня собак, если я не уберусь куда-нибудь подальше. Что я и сделал…
Когда Говинд со мной на руках вошел в дом, хозяйка сидела на корточках перед большим тазом с грязной посудой. Сквозь клубы пара на нас смотрела рослая мрачноватая женщина с копной иссиня-черных спутанных волос, в которых сиротливо приткнулись две-три бамбуковые шпильки.
– Доброго тебе урожая, Чхина, – произнес традиционное приветствие Говинд. – Этого человека зовут Пхунг. С ним произошла та же беда, что и с досточтимым монахом Бутхом, которого не смогли спасти даже лучшие лекари монастыря. А если ты наслала на Бутха… то… ту болезнь – так все говорят, лично я в это не очень верю…
Он смешался под ее тяжелым и пристальным взглядом. Потом упрямо тряхнул головой, да так, что даже свалилась трапециевидная, полумонашеская-полувоенная шапочка, по которой можно издали определить человека охраны. Позже Говинд рассказывал, что Чхина сшибла с него шапку взглядом.
– Я не хочу, чтобы мой чужеземный друг умер так же, как монах Бутх.
Женщина кивнула. Ее полные сильные руки автоматически шаркали пучком травы по деревянной, с отколотыми краями тарелке.
– Это тот самый Пхунг, которого несли в банной лохани через весь чхубанг? – спросила она грудным низким голосом.
– Тот, – ответили мы разом.
Я бы рассмеялся, если бы не хомут и не шип. Хомут жег, шип покалывал.
Одежда ведьмы была под стать ее облику: простая и грубая, из коричневой шерсти яка. Чхина посмотрела на меня, как мне показалось, вопросительно, и я, волнуясь, начал рассказывать о своем странном недуге. Она внимательно слушала, продолжая терзать тарелку. Потом опять кивнула.
– Ты где-то прикоснулся к плохому взгляду. Или к плохому человеку. Может быть, в храме или на улице – там полно плохих людей.
– И что же теперь делать, Чхина?
– Я напущу на тебя любовь. Сразу полегчает.
– К-какую любовь?
– Я приворожу тебя к себе, и ты позабудешь про шипы.
– Что-нибудь другое, – сказал Говинд как можно вежливей. – Привораживать любовью не надо.
– Почему не надо? – спросил я.
– Зачем тебе вместо одного шипа другой? Еще неизвестно, какой хуже.
Я смотрел на женщину, она на меня. Теперь я разглядел ее как следует: смуглое крепкое лицо с выступающими, как у всех даньчжинов, скулами, удлиненные к вискам глаза с голубоватой склерой и чуть расширенные подрагивающие ноздри выказывали затаенную чувственность… Все это порождало ощущение какой-то странной, редкостной красоты, неизвестной в моем мире. Ну да, ведь здесь Другое Время.
– Имей в виду, Пхунг, – сказал Говинд в обычном своем суровом стиле, – у нее три мужа, и они служат при дворе князя.
Да, я уже знал о древнем гималайском обычае, когда братья являются мужьями одной женщины. Когда-то в горах было мало женщин – так объясняют этнографы.
– Что ты так беспокоишься?
– Наверное, вам нужно знать, Пхунг, – он опять перешел на «вы», – даньчжинские женщины никогда не изменяют… Разводов у нас тоже не бывает. Вы умрете от любви к этой женщине, Пхунг!
– Кто-нибудь уже умер? – спросил я. – От любви к вам, Чхина?
– Никто не умер, – ответила она очень просто, словно речь шла о грязной посуде.
– Но вы кого-то уже приворожили?
Она кивнула.
– Вот видите, – я тоже перешел на «вы». – Значит, надо попробовать.
Ведьма выставила за дверь грозного начальника охраны, чтобы он не мешал, а мне велела подсесть к тазу. Морщась от боли, я повиновался. Мы вместе мыли посуду и мирно разговаривали, перепрыгивая с одной темы на другую. Никаких ее тайных намерений по отношению ко мне я не обнаружил. И она убедилась, что меня на самом деле донимает шип. В общем, познакомились.
Поразительно было то, что она полчаса мыла одну и ту же тарелку, да так и не вымыла, мне пришлось сдирать пучком травы остатки засохшей пищи. Да и убранство дома говорило о том, что хозяйка не из чистюль, любящих уют и порядок. Где попало висели пучки трав, даже на портретах каких-то стариков. Два беспомощных щенка ползали по неубранной постели на циновках. В темных углах висели тенета.
Она заметила, что я озираюсь.
– Надо будет прибрать. Ты поможешь, когда вернетесь из леса.
– С удовольствием, – сказал я в некотором замешательстве.
Удовольствия мало. Разве может нравиться такая работа. И посуду мыть – не может нравиться. Мне не нравится, я и не делаю.
– А что вам нравится, Чхина?
– Ничего не нравится! – Она поднялась, сходила в другую комнату за полотенцем для посуды. – Разве только в лесу и горах ходить – это нравится. И то редко. Тебе же рассказали про меня?
– Что вы всем приносите беду – рассказали. Мы вытерли посуду, составили ее в грубую нишу в толстой каменной стене, после чего Чхина произнесла очень просто:
– Вот и все. Теперь ты меня всю жизнь будешь любить. Я прислушался к своим ощущениям. Никаких вроде бы изменений.
– И шип не исчез, – пробормотал я.
– Уходи, – сказала она, почему-то рассердившись, затем с яростью выкрикнула:
– Убирайся прочь! Ты мне надоел!
И повелительным нетерпеливым жестом руки указала на дверь. В этом жесте, в этом демоническом яростном взгляде промелькнуло что-то знакомое. И уже на захламленном маленьком дворике я вспомнил: живая богиня! Ну да, крошечная живая богиня, повелевающая толпами богомольцев! Из стареющего французского фильма, который мы смотрели вместе с доктором Йенсеном!
Помнится, со смешанным чувством вглядывался я в лицо девчушки. В нем было мало детского. Серьезность, спокойствие, равнодушие, и вдруг вспышка гнева…
– Может, мы видим человекомонстра в раннем детстве? – сказал я тогда.
Мы должны были одолеть спешным маршем почти полсотни километров. И это по горным тропам и непролазным зарослям! Я трясся на смирном муле где-то в середине тинной вереницы верховых и вьючных животных, носильщиков, монахов. Монахи шли пешком, чтобы не обидеть животных. Впереди походной колонны – разведчики, босоногие, как на войне, – чтобы ступать бесшумно. Затем – головное охранение: в сапогах, противомоскитных накидках, с автоматическим оружием и гранатами. И с дымовыми шашками на тот случай, если придется спешно отрываться от противника, другими словами, удирать без оглядки. Сзади колонну прикрывали тоже парни из охраны заповедника, вооруженные до зубов.
Чтобы мой хомут не задевал за скальную стену справа, я сидел в седле криво, рискуя соскользнуть в пропасть, разверзшуюся слева. Мул тяжело вздыхал, напрягаясь, чтобы удержать равновесие под таким седоком, и косил на меня черно-матовым глазом, будто укоряя меня за неумение нормально сидеть в седле. Но впереди меня буквально так же скособенился Джузеппе, так что какое-то оправдание у меня было. Столь солидная экспедиция не могла обойтись без Джузеппе, лучшего в мире специалиста по королевским горным тиграм, не могла обойтись без меня – ответственного за Установку. Ну а мы, по-видимому, не могли обойтись без Духовного Палача, поэтому он семенил впереди Джузеппе, излучая доброту и покой. Я думал о Чхине. Какая поразительная эволюция от живой богини до ведьмы! Я уже знал многое о живых богинях. Их судьбы, как правило, трагичны. Наверное, устоялся своеобразный гималайский стереотип: достигнув двенадцатилетнего возраста, живые богини уходили в мир уже как простые смертные, им давали большое приданое от религиозных организаций, но на них не спешили жениться. В семейной жизни они бывают несносны. И Чхина, привыкшая быть наравне с богами, – каково же ей было опуститься на землю? Ничего не умеющая, ни к чему земному не приученная, с непомерными честолюбием… Вот путь монстра! Дай ей силу, она сожжет ненавистью не только Суверенное Княжество…
В сердце остро кольнуло, даже дыхание перехватило, и все тело покрылось испариной. Вот, пожалуйста. Даже шип не смогла убрать. Да что шип, посуду – и ту вымыть как следует не может. Веник взять в руки для нее трудность. Испортили красотку, и ничто ее уже не спасет.
Высоко в небе над колонной кружили стервятники. Они слетелись со всей округи – целая стая! – как будто у них дел других нет, как глазеть на нас. Неужели предчувствуют бойню?
Но надо было что-то делать с шипом. Ведь фикция, ничто, а колет. Боль появлялась в самые неожиданные моменты, главным образом, когда я начинал думать о женщине, о научной монстрологии или, допустим, каком-нибудь хорошо известном монстре. Вот и снова кольнуло – боль достигала аж до печенки. Ну, конечно, я же подумал сразу обо всем: и о монстрах, и о женщинах, и о научной монстрологии. Надо сделать эту боль сигналом к приятному, сказал я себе. Ведь это так просто: немного воображения плюс волевые усилия в течение каких-то десятилетий – и появится стойкий рефлекс радости через боль. И как только снова кольнуло, я принялся вспоминать самое приятное из моего детства.
Колонна спустилась в ущелье, густо заросшее мелкими пальмочками и болотными травами. Жирная вязкая грязь сочно зачавкала под ногами монахов и мулов. Но люди смотрели не под ноги, а вверх, на стаю черных грифов. Говинд остановил колонну прямо в болоте и подошел к Духовному Палачу. Монах выслушал его со всем вниманием и еще раз полюбовался черными птицами, замаравшими своим присутствием такой чистый небосвод. Я пришпорил мула и подъехал к ним.
– Что случилось?
– Остановимся на привал, – ответил начальник охраны с нотками беспокойства в голосе. – Вернемся на сухое место и разобьем бивак.
– Из-за птиц? – спросил я. Он кивнул и побежал отдавать распоряжения. И только на привале он объяснил мне, отчего тревога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Он оказался дельным помощником, который схватывал все на лету. Сначала я не мог понять, как в этой светлой голове умещаются и религия, и наука. А потом допек его вопросами, и многое стало понятно. Он мучился раздвоением сознания: наука тащила в одну сторону, религия – в другую. А тут и вовсе пришлось бросить научные изыскания и возглавить охрану заповедника. Когда на сердце кошки скребут, улыбка получается с изъяном.
Но я видел, он что-то недоговаривает. Все еще мешала тонкая мембрана.
Работа продвигалась то ползком, то семимильными шагами. Сильно мешал хомут. Я крепился, хотя шею жгло, как раскаленным железом, и к запаху канифоли примешивался запах крови. Никогда не думал, что моя родная кровь имеет такой тревожный и чужой запах. Наверное, если бы я, пользуясь моментом, очень попросил, монахи, хотя бы на время, сняли бы с меня деревяшку. Но мне хотелось доказать, что представитель научного мировоззрения не уступает даньчжинам в силе духа. Детские амбиции, конечно, однако это было то оружие, которым здесь сражались.
Через двое суток напряженной и непрерывной работы мы выпили по чашке густого чая с молоком и опробовали то, что получилось из дюжины микрокалькуляторов. На нервно дергавшемся дисплее появились убедительные данные о том, что след моей босой ступни не является следом тигра. Более того – он не является следом ни одного из ранее идентифицированных тигров заповедника. Приятно было сознавать, что машинка работает, хоть нервно, но исправно.
Я, не дослушав слов благодарности, упал на затоптанную кошму и уснул, упираясь шеей в ребро доски.
Меня взяли в экспедицию отвечающим за работу Установки, и господин Чхэн с женой снаряжали меня в трудную жизнь среди браконьеров и тигров. Уже был крепко сбит рюкзак, господин Чхэн успел расспросить о всех новостях, а я начал зашнуровывать казенные башмаки, как меня сразил сердечный приступ. Господин Чхэн заставил меня выпить какое-то снадобье – не помогло. В сердце будто вонзили раскаленный тонкий шип. Я был напуган – неужели инфаркт? Так не вовремя!
Прибежал встревоженный Говинд. Мне было приятно видеть напоследок, что между нами уже не было мембраны. Мы теперь были с ним почти одного типа мышления. Одного! Это ли не радость для монстролога, умирающего на чужбине? Вот почему, наверное, он что-то понял из моих невразумительных слов о шипе в сердце. Он поднял меня на руки и понес, стукаясь литой скулой о край доски.
Дом, куда он меня принес, стоял на отшибе поселка, далеко за крепостными стенами. Он был похож и на морской маяк, и на отдельно стоявшую крепостную башню с трапециевидными стенами, а в общем-то – традиционный дом зажиточного даньчжина. Правда, известь со стен уже пообсыпалась, и некому было убрать камни, скатившиеся с диких вздымавшихся сразу за домом скал. Здесь проживала двадцатисемилетняя ведьма, пользующаяся мрачной славой человеконенавистницы. На второй же день своего пребывания в монастыре я попытался с ней познакомиться. Ведьмы меня интересовали по вполне профессиональным причинам. Но она пообещала спустить на меня собак, если я не уберусь куда-нибудь подальше. Что я и сделал…
Когда Говинд со мной на руках вошел в дом, хозяйка сидела на корточках перед большим тазом с грязной посудой. Сквозь клубы пара на нас смотрела рослая мрачноватая женщина с копной иссиня-черных спутанных волос, в которых сиротливо приткнулись две-три бамбуковые шпильки.
– Доброго тебе урожая, Чхина, – произнес традиционное приветствие Говинд. – Этого человека зовут Пхунг. С ним произошла та же беда, что и с досточтимым монахом Бутхом, которого не смогли спасти даже лучшие лекари монастыря. А если ты наслала на Бутха… то… ту болезнь – так все говорят, лично я в это не очень верю…
Он смешался под ее тяжелым и пристальным взглядом. Потом упрямо тряхнул головой, да так, что даже свалилась трапециевидная, полумонашеская-полувоенная шапочка, по которой можно издали определить человека охраны. Позже Говинд рассказывал, что Чхина сшибла с него шапку взглядом.
– Я не хочу, чтобы мой чужеземный друг умер так же, как монах Бутх.
Женщина кивнула. Ее полные сильные руки автоматически шаркали пучком травы по деревянной, с отколотыми краями тарелке.
– Это тот самый Пхунг, которого несли в банной лохани через весь чхубанг? – спросила она грудным низким голосом.
– Тот, – ответили мы разом.
Я бы рассмеялся, если бы не хомут и не шип. Хомут жег, шип покалывал.
Одежда ведьмы была под стать ее облику: простая и грубая, из коричневой шерсти яка. Чхина посмотрела на меня, как мне показалось, вопросительно, и я, волнуясь, начал рассказывать о своем странном недуге. Она внимательно слушала, продолжая терзать тарелку. Потом опять кивнула.
– Ты где-то прикоснулся к плохому взгляду. Или к плохому человеку. Может быть, в храме или на улице – там полно плохих людей.
– И что же теперь делать, Чхина?
– Я напущу на тебя любовь. Сразу полегчает.
– К-какую любовь?
– Я приворожу тебя к себе, и ты позабудешь про шипы.
– Что-нибудь другое, – сказал Говинд как можно вежливей. – Привораживать любовью не надо.
– Почему не надо? – спросил я.
– Зачем тебе вместо одного шипа другой? Еще неизвестно, какой хуже.
Я смотрел на женщину, она на меня. Теперь я разглядел ее как следует: смуглое крепкое лицо с выступающими, как у всех даньчжинов, скулами, удлиненные к вискам глаза с голубоватой склерой и чуть расширенные подрагивающие ноздри выказывали затаенную чувственность… Все это порождало ощущение какой-то странной, редкостной красоты, неизвестной в моем мире. Ну да, ведь здесь Другое Время.
– Имей в виду, Пхунг, – сказал Говинд в обычном своем суровом стиле, – у нее три мужа, и они служат при дворе князя.
Да, я уже знал о древнем гималайском обычае, когда братья являются мужьями одной женщины. Когда-то в горах было мало женщин – так объясняют этнографы.
– Что ты так беспокоишься?
– Наверное, вам нужно знать, Пхунг, – он опять перешел на «вы», – даньчжинские женщины никогда не изменяют… Разводов у нас тоже не бывает. Вы умрете от любви к этой женщине, Пхунг!
– Кто-нибудь уже умер? – спросил я. – От любви к вам, Чхина?
– Никто не умер, – ответила она очень просто, словно речь шла о грязной посуде.
– Но вы кого-то уже приворожили?
Она кивнула.
– Вот видите, – я тоже перешел на «вы». – Значит, надо попробовать.
Ведьма выставила за дверь грозного начальника охраны, чтобы он не мешал, а мне велела подсесть к тазу. Морщась от боли, я повиновался. Мы вместе мыли посуду и мирно разговаривали, перепрыгивая с одной темы на другую. Никаких ее тайных намерений по отношению ко мне я не обнаружил. И она убедилась, что меня на самом деле донимает шип. В общем, познакомились.
Поразительно было то, что она полчаса мыла одну и ту же тарелку, да так и не вымыла, мне пришлось сдирать пучком травы остатки засохшей пищи. Да и убранство дома говорило о том, что хозяйка не из чистюль, любящих уют и порядок. Где попало висели пучки трав, даже на портретах каких-то стариков. Два беспомощных щенка ползали по неубранной постели на циновках. В темных углах висели тенета.
Она заметила, что я озираюсь.
– Надо будет прибрать. Ты поможешь, когда вернетесь из леса.
– С удовольствием, – сказал я в некотором замешательстве.
Удовольствия мало. Разве может нравиться такая работа. И посуду мыть – не может нравиться. Мне не нравится, я и не делаю.
– А что вам нравится, Чхина?
– Ничего не нравится! – Она поднялась, сходила в другую комнату за полотенцем для посуды. – Разве только в лесу и горах ходить – это нравится. И то редко. Тебе же рассказали про меня?
– Что вы всем приносите беду – рассказали. Мы вытерли посуду, составили ее в грубую нишу в толстой каменной стене, после чего Чхина произнесла очень просто:
– Вот и все. Теперь ты меня всю жизнь будешь любить. Я прислушался к своим ощущениям. Никаких вроде бы изменений.
– И шип не исчез, – пробормотал я.
– Уходи, – сказала она, почему-то рассердившись, затем с яростью выкрикнула:
– Убирайся прочь! Ты мне надоел!
И повелительным нетерпеливым жестом руки указала на дверь. В этом жесте, в этом демоническом яростном взгляде промелькнуло что-то знакомое. И уже на захламленном маленьком дворике я вспомнил: живая богиня! Ну да, крошечная живая богиня, повелевающая толпами богомольцев! Из стареющего французского фильма, который мы смотрели вместе с доктором Йенсеном!
Помнится, со смешанным чувством вглядывался я в лицо девчушки. В нем было мало детского. Серьезность, спокойствие, равнодушие, и вдруг вспышка гнева…
– Может, мы видим человекомонстра в раннем детстве? – сказал я тогда.
Мы должны были одолеть спешным маршем почти полсотни километров. И это по горным тропам и непролазным зарослям! Я трясся на смирном муле где-то в середине тинной вереницы верховых и вьючных животных, носильщиков, монахов. Монахи шли пешком, чтобы не обидеть животных. Впереди походной колонны – разведчики, босоногие, как на войне, – чтобы ступать бесшумно. Затем – головное охранение: в сапогах, противомоскитных накидках, с автоматическим оружием и гранатами. И с дымовыми шашками на тот случай, если придется спешно отрываться от противника, другими словами, удирать без оглядки. Сзади колонну прикрывали тоже парни из охраны заповедника, вооруженные до зубов.
Чтобы мой хомут не задевал за скальную стену справа, я сидел в седле криво, рискуя соскользнуть в пропасть, разверзшуюся слева. Мул тяжело вздыхал, напрягаясь, чтобы удержать равновесие под таким седоком, и косил на меня черно-матовым глазом, будто укоряя меня за неумение нормально сидеть в седле. Но впереди меня буквально так же скособенился Джузеппе, так что какое-то оправдание у меня было. Столь солидная экспедиция не могла обойтись без Джузеппе, лучшего в мире специалиста по королевским горным тиграм, не могла обойтись без меня – ответственного за Установку. Ну а мы, по-видимому, не могли обойтись без Духовного Палача, поэтому он семенил впереди Джузеппе, излучая доброту и покой. Я думал о Чхине. Какая поразительная эволюция от живой богини до ведьмы! Я уже знал многое о живых богинях. Их судьбы, как правило, трагичны. Наверное, устоялся своеобразный гималайский стереотип: достигнув двенадцатилетнего возраста, живые богини уходили в мир уже как простые смертные, им давали большое приданое от религиозных организаций, но на них не спешили жениться. В семейной жизни они бывают несносны. И Чхина, привыкшая быть наравне с богами, – каково же ей было опуститься на землю? Ничего не умеющая, ни к чему земному не приученная, с непомерными честолюбием… Вот путь монстра! Дай ей силу, она сожжет ненавистью не только Суверенное Княжество…
В сердце остро кольнуло, даже дыхание перехватило, и все тело покрылось испариной. Вот, пожалуйста. Даже шип не смогла убрать. Да что шип, посуду – и ту вымыть как следует не может. Веник взять в руки для нее трудность. Испортили красотку, и ничто ее уже не спасет.
Высоко в небе над колонной кружили стервятники. Они слетелись со всей округи – целая стая! – как будто у них дел других нет, как глазеть на нас. Неужели предчувствуют бойню?
Но надо было что-то делать с шипом. Ведь фикция, ничто, а колет. Боль появлялась в самые неожиданные моменты, главным образом, когда я начинал думать о женщине, о научной монстрологии или, допустим, каком-нибудь хорошо известном монстре. Вот и снова кольнуло – боль достигала аж до печенки. Ну, конечно, я же подумал сразу обо всем: и о монстрах, и о женщинах, и о научной монстрологии. Надо сделать эту боль сигналом к приятному, сказал я себе. Ведь это так просто: немного воображения плюс волевые усилия в течение каких-то десятилетий – и появится стойкий рефлекс радости через боль. И как только снова кольнуло, я принялся вспоминать самое приятное из моего детства.
Колонна спустилась в ущелье, густо заросшее мелкими пальмочками и болотными травами. Жирная вязкая грязь сочно зачавкала под ногами монахов и мулов. Но люди смотрели не под ноги, а вверх, на стаю черных грифов. Говинд остановил колонну прямо в болоте и подошел к Духовному Палачу. Монах выслушал его со всем вниманием и еще раз полюбовался черными птицами, замаравшими своим присутствием такой чистый небосвод. Я пришпорил мула и подъехал к ним.
– Что случилось?
– Остановимся на привал, – ответил начальник охраны с нотками беспокойства в голосе. – Вернемся на сухое место и разобьем бивак.
– Из-за птиц? – спросил я. Он кивнул и побежал отдавать распоряжения. И только на привале он объяснил мне, отчего тревога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38