Все они знали йогу, а то, что я почерпнул из передовых пособий по йоге, показалось им более чем забавным.
– Я тебя научу, Пхунг, – сказал Говинд, вытирая пальцем мокрые глаза. – Когда с тебя снимут наказание. Удивительно, что ты еще живой – с такими-то асанами.
Сразу за ручьем стоял огромный раскидистый баньян, его ветви проросли в землю вертикальными стволами, так что дерево представляло собой густую рощу, пронизанную лианами и укрытую стенами из плотных кожистых листьев. Интересный лесок. Надо было сразу обратить на него внимание. Не обратили. И вот когда Говинд еще говорил о йоге, из этих зарослей с шипением вырвалось крестообразное тело и ударило в голую спину рослого охранника. С оглушительным взрывом тело несчастного парня разорвалось на куски, и голова отлетела в сторону.
Все это произошло за долю мгновений на глазах многих людей, собравшихся у ручья. Потом кто-то вскрикнул, кто-то рухнул без звука, большинство людей обратилось в бегство, и животные, сорвавшись с коновязей, бросились за ними.
В момент взрыва я ощутил болезненный толчок в доску и распластался прямо в ручье, насколько позволял хомут. Мне показалось, что после взрыва что-то хлестнуло по листьям в том месте, откуда вырвался «крест».
Повисла мертвая тишина, даже раненые боялись стонать, слышался только топот убегающих. Я приподнялся на руках, с меня потекла мутная вода. Лежащий в траве Говинд, повернув ко мне бледное лицо, прошептал одними губами:
– Тише!
Я смотрел на зеленую завесу – листья аккуратные, глянцевые, будто нарисованные. И ни один не шелохнется, не дрогнет. Я на четвереньках полез к тому месту, где появился «крест». Краем глаза увидел в руке Говинда устрашающих размеров револьвер, из которого, он, кстати, стрелял довольно плохо. Вообще, даньчжины не любят огнестрельного оружия: среди них нет ни одного настоящего охотника.
Я показал Говинду, чтобы он кинул мне оружие, но он подумал, что я приглашаю его за собой. И пополз! Я подобрался к стене из листьев – в промежутках сплошная темень, и это при жарком ослепительном солнце. Торопливо осмотрев заросли, я увидел свисающую кольцами проволоку.
Послышалось легкое жужжание… Я испуганно обернулся и увидел плывущий над поляной у ручья цилиндрический предмет, очень похожий на допотопный пылесос зеленого цвета. Предмет завис над раненым охранником, тот в ужасе закрыл голову руками. Из днища цилиндра с сухим щелчком выстрелило пламя, охранник дернулся, ладони его, как кожура с плода, медленно сползли с головы… А предмет висел уже над монахом-музыкантом; несчастный пытался закрыться от смерти музыкальной раковиной. И снова вспышка…
Говинд выстрелил несколько раз, не целясь, но «пылесос» не среагировал на выстрелы. Я подполз к Говинду и забрал у него кольт. Потом встал на колени… прицелился в кромку днища зеленого цилиндра. Медленно нажал на спуск. Отдачей подкинуло обе руки. С визгом рикошета цилиндр перевернулся в воздухе, но не упал на землю, а стремительно понесся в нашу сторону…
Мы с шумом и треском, задыхаясь и падая, пробирались через заросли. Панический страх гнал нас все дальше и дальше. С разбегу мы наткнулись на облепленную лепешками лишайников скальную стенку и лишь после этого остановились. Говинд прижался спиной к камню, уставившись на неподвижные в полном безветрии заросли. А я обливался кровью – хомут доконал меня.
Где-то далеко, за тридевять земель, громыхнул взрыв и послышались пронзительные, похожие на визг испуганных детей крики обезьян.
ЗАГОВОРЩИКИ
Нас считали уже покойниками, когда мы заявились – обросшие, оборванные, одуревшие от страха. Еще у ворот словоохотливые привратники сообщили нам, что на обратном пути под одним из мулов что-то взорвалось и убило еще троих человек. И что Джузеппе потерял хомут, и теперь никто не знает, что с ним будет.
Я еле дотащился до кровати в своем номере и устроился на ней вместе с хомутом. Не раздеваясь, не вымыв босые окровавленные ноги.
Очнулся – лицо господина Чхэна, плоское, как днище зеленого цилиндра.
– Надо было снять колоду, – шепчет он. – Директор заповедника снял, и ничего, живой. Ведь вы от смерти убегали, можно было снять.
Змей-искуситель! Почему ему так хочется, чтобы я снял хомут?
Потом пришел Духовный Палач. Он был легко ранен в руку осколком, и она висела на перевязи. Расспросив, что я видел и пережил в джунглях, он сказал, что я хоть неуверенно, но иду по правильной дороге, и самое главное сейчас – научиться не врать даже в мыслях.
– Я стараюсь, мудрейший наставник, – пролепетал я, едва ворочая языком. – Скажите, когда будет следующая экспедиция, чтобы…
– Не будет, Пхунг. Отдыхай, выздоравливай. Я пришлю лекаря, чтобы он облегчил твои раны чудодейственным снадобьем.
– Экспедиции не будет? – Я был потрясен. – Совсем не будет?
Он кивнул, по-доброму посмотрел мне в глаза.
– Желтый Раджа остался один. Королевских горных тигров больше нет. Пусть тэураны его убьют и уходят. Тогда в княжестве даньчжинов опять наступит мир и покой.
– Вы это решили… на совете совершенных? Старичок кивнул.
– Не надо, Пхунг, переживать. Все будет хорошо.
– Желтого… отдаете браконьерам? Лишь бы был покой?
– Да, Пхунг. Покой – самое главное. Из Покоя вырастают и мудрость, и сытость.
– И все согласились?
Он удивленно поднял брови.
– Кто все? Народ? Народ любит совершенных. Слово совершенных произносит глашатай на храмовой площади, и оно становится законом.
– Ну да. А преступивший закон надевает вот это. – Я в сердцах толкнул кулаком хомут и свалился вместе с ним с кровати.
Старичок бросился мне помогать, потом произнес осуждающе:
– Ты только подумал плохо и сразу упал. Даньчжины никогда не думают плохо, потому не падают.
Я хотел захохотать, но вместо этого быстро спросил:
– Что такое «даньчжин»? Старичок покачал головой.
– А что означают слова «индеец», «англичанин»?
– Вы не знаете? Или… – Вот тут-то я его и поймал! Получалось, что совершенный восьмой ступени слукавил? Это означало, что совершенный не добрался и до третьей ступени совершенства!
Он что-то понял, и в его глазах отразился ужас. Он торопливо принялся объяснять, что я не правильно его понял, потому что иностранец. Но иностранец я хороший, колоду не сбросил, а слово «даньчжин» означает на древнейшем наречии – «не имеющий своего мнения». Оказывается, когда-то народ делился на «даньчжинов» и «диньчжинов» – «имеющих свое мнение». И все крепости-чхубанги построены на местах сражений даньчжинов с диньчжинами, точнее, на курганах из костей диньчжинов…
Духовный Палач удалился в большой тревоге из-за моего молчания и своей болтливости. Он решил, что пал в моих глазах, но, наверное, не понял, что все они пали в моих глазах, потому что отдали Желтого на съедение тэуранам.
У меня поднялась температура. Надо что-то делать – снять хомут, глотать таблетки, переливать кровь. Надо было спасать свою жизнь! Но я сидел на огромной постели, скрючившись, слушая болтовню хозяйского транзистора. Говорили по-китайски, и я не понимал ни слова.
Кто-то поднимался по лестнице на верхний этаж, послышались голоса. Дверь раздвинулась, и я увидел Чхину – лицо оживленное, волосы причесанные. На ней было ослепительное красное одеяние: юбка по щиколотку и безрукавка. Красный цвет в местном понятии – символ женской силы, властвующей в мире. Она пришла властвовать? Над кем? Неужели надо мной, несчастным, жалким колодником с температурой тридцать восемь и пять?
Господин Чхэн суетился вокруг гостьи с любезной улыбкой, предложил ей кресло, потом принес круглый маленький стульчик, но Чхина, подтянув на мощных бедрах юбку, села на коврик возле кровати. Китаец побежал на нижний этаж за чайным столиком.
– Ты все не идешь и не идешь, Пхунг. – Она смотрела на меня, подперев кулаком подбородок. И чуть смущенно улыбнулась. – Вот я и пришла сама.
Она умела смущаться? Вот так открытие!
– Я рад тебя видеть, Чхина… Извини, я в таком виде… совсем не ожидал, что ты придешь…
– Твой хозяин тоже не ожидал. Он побледнел, когда увидел меня. Ты сильно мучился без меня? Ты ведь заболел от любви?
Ничего-то ты не умеешь, милая. Даже приворожить как следует не смогла. Стыдно сказать, но я почти не вспоминал о ней все эти дни.
Я не успел ответить – прибежал господин Чхэн с лакированным низким столиком, который он держал как поднос. На столике – чайная посуда, сладости, салфетки.
– По радио передали, восточный ветер будет дуть еще несколько дней, – радостно сообщил он. Потом с ловкостью официанта налил в крохотные чашечки почти черный даньчжинский чай. – Может, открыть окно? Такие деньки! Такие деньки! Настоящее счастье для земледельцев. Господин Главный Сборщик Налогов будет доволен.
Он кинулся к окну, а я отпил глоток из чашечки, и она оказалась пустой.
– Мне было так скучно все дни, – тихо проговорила Чхина, чтобы не услышал хозяин отеля. – И знаешь, что я сделала?
На ее щеках появился румянец. Я заметил на ее платье следы неумелой штопки.
– Наверное, разбила какой-нибудь кувшин? Чхина хмыкнула, заговорщически прошептала:
– Я приворожила к тебе одну женщину.
Еще этого мне не хватало! Я пробормотал в замешательстве:
– Какую женщину?
– Себя.
Глаза ее искрились. Она наслаждалась полученным эффектом.
– И что теперь будет? – спросил я.
– Не знаю, – беспечно ответила она.
Хозяин уловил, что разговор наш не предназначен для чужих ушей, поэтому вышел из комнаты на цыпочках. Но я был уверен, что он стоит за дверью, прижавшись ухом к замочной скважине.
Неловким движением Чхина опрокинула чайничек и вскочила, наделав еще больше переполоху – вся посуда оказалась на полу. Женщина стряхивала с себя чай, капли.
– Все из-за тебя! – сказала она.
– Из-за меня? – опешил я. – Ты за столиком, я тут, на кровати…
– Все равно из-за тебя! Ты пошевелился, а я думала, что-то хочешь сказать, на тебя посмотрела…
Ну что ты с ней поделаешь? С меня хватит и моих забот!
– Я плохо себя чувствую, Чхина, – жалобно сказал я. – Могу опять не правильно пошевелиться, и ты опять что-нибудь не правильно сделаешь, дом спалишь, например…
Я хотел ее выпроводить. Но она притронулась к моей руке.
– Да у тебя на самом деле жар! Тебя надо лечить.
– С этого надо было начинать… – пробормотал я, чувствуя, что становлюсь капризным, как все больные.
Не помню, что я еще наговорил ей в жару, но она вполне ясно поняла, что я человек, конченный для любви. Обиделась и порывисто удалилась, не убив господина Чхэна только потому, что дверь номера была раздвижной. И еще успела раздавить кирпично-красной туфелькой фарфоровую чашку, чтобы разорить меня окончательно. Платить-то мне!
Господин Чхэн со смиренным видом собрал черепки.
– Это очень хороший фарфор, господин Пхунг. Из Макао. Я его берег для высоких гостей… А эта женщина очень бедна…
– Почему она так бедна? Ведь монахи должны были ее обеспечить как бывшую живую богиню, не так ли, господин Чхэн?
– Так, все так. Но три мужа… Большие люди при дворе, много расходов. Ведь придворным жалованья не платят.
– Она их обеспечивает, а не они ее?
– А иначе на ней никто бы не женился. Вы же знаете, она приносит несчастья. В мой отель первый раз пришла – и вот, – хозяин тряхнул мусорный совок, черепки мелодично звякнули.
– Значит, все приданое уже промотали?
– Не все. Совершенные запретили дом продавать. В этом доме она должна жить до смерти… И еще хочу сказать, господин Пхунг… Наверное, вы не знаете… Она пыталась покончить с собой…
Я содрогнулся.
– Она приняла яд, и ее спасли с большим трудом, – продолжал Чхэн, присев на край постели и сложив сильные руки на клеенчатом фартуке. – Ее даже в город возили, чтобы операцию сделать. А ведь ей запрещено покидать земли монастыря…
И мне пришлось тащиться к Чхине, проклиная всех баб на белом свете, особенно с трагическими судьбами. Я очень опасался, что ее обидчивые доминанты натворят бед.
Меня поражало, что все вокруг озабочены не самым главным. Общество благородных даньчжинов капитулировало перед тэу! И отдает неведомым бандитам в жертву Желтого Раджу, свою гордость, свое национальное достояние! Впрочем, а я чем занимаюсь? Тоже не самым главным. Вот иду, чтоб удержать от самоубийства какую-то вздорную невежественную ведьму! Выслушиваю о вселенской трагедии: директор заповедника потерял хомут! Читаю туземные газетки пятидневной давности!
Кое-что из этих мыслей я высказал Джузеппе, и он поскучнел.
– У вас есть соображения насчет Желтого? – тихо спросил он, глядя в сторону. – Как его спасти…
– Нужно что-то придумать! Давайте так сделаем. Вы отыщете Говинда Бхуранга и вместе с ним приедете к Чхине. Я у нее буду вас ждать. Там, по-видимому, нам никто не помешает.
– Верно, – согласился он нехотя. – У Чхины не помешают. Даже проклятый Чхэн не отважится подслушивать у ее двери.
… В доме, как ни странно, было убрано: циновки сияли чистотой, а в глиняных кувшинах, в которых обычно продавали молоко яков на местном базарчике, стояли диковинные стреловидные цветы, ошеломляющие терпким сладковатым ароматом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– Я тебя научу, Пхунг, – сказал Говинд, вытирая пальцем мокрые глаза. – Когда с тебя снимут наказание. Удивительно, что ты еще живой – с такими-то асанами.
Сразу за ручьем стоял огромный раскидистый баньян, его ветви проросли в землю вертикальными стволами, так что дерево представляло собой густую рощу, пронизанную лианами и укрытую стенами из плотных кожистых листьев. Интересный лесок. Надо было сразу обратить на него внимание. Не обратили. И вот когда Говинд еще говорил о йоге, из этих зарослей с шипением вырвалось крестообразное тело и ударило в голую спину рослого охранника. С оглушительным взрывом тело несчастного парня разорвалось на куски, и голова отлетела в сторону.
Все это произошло за долю мгновений на глазах многих людей, собравшихся у ручья. Потом кто-то вскрикнул, кто-то рухнул без звука, большинство людей обратилось в бегство, и животные, сорвавшись с коновязей, бросились за ними.
В момент взрыва я ощутил болезненный толчок в доску и распластался прямо в ручье, насколько позволял хомут. Мне показалось, что после взрыва что-то хлестнуло по листьям в том месте, откуда вырвался «крест».
Повисла мертвая тишина, даже раненые боялись стонать, слышался только топот убегающих. Я приподнялся на руках, с меня потекла мутная вода. Лежащий в траве Говинд, повернув ко мне бледное лицо, прошептал одними губами:
– Тише!
Я смотрел на зеленую завесу – листья аккуратные, глянцевые, будто нарисованные. И ни один не шелохнется, не дрогнет. Я на четвереньках полез к тому месту, где появился «крест». Краем глаза увидел в руке Говинда устрашающих размеров револьвер, из которого, он, кстати, стрелял довольно плохо. Вообще, даньчжины не любят огнестрельного оружия: среди них нет ни одного настоящего охотника.
Я показал Говинду, чтобы он кинул мне оружие, но он подумал, что я приглашаю его за собой. И пополз! Я подобрался к стене из листьев – в промежутках сплошная темень, и это при жарком ослепительном солнце. Торопливо осмотрев заросли, я увидел свисающую кольцами проволоку.
Послышалось легкое жужжание… Я испуганно обернулся и увидел плывущий над поляной у ручья цилиндрический предмет, очень похожий на допотопный пылесос зеленого цвета. Предмет завис над раненым охранником, тот в ужасе закрыл голову руками. Из днища цилиндра с сухим щелчком выстрелило пламя, охранник дернулся, ладони его, как кожура с плода, медленно сползли с головы… А предмет висел уже над монахом-музыкантом; несчастный пытался закрыться от смерти музыкальной раковиной. И снова вспышка…
Говинд выстрелил несколько раз, не целясь, но «пылесос» не среагировал на выстрелы. Я подполз к Говинду и забрал у него кольт. Потом встал на колени… прицелился в кромку днища зеленого цилиндра. Медленно нажал на спуск. Отдачей подкинуло обе руки. С визгом рикошета цилиндр перевернулся в воздухе, но не упал на землю, а стремительно понесся в нашу сторону…
Мы с шумом и треском, задыхаясь и падая, пробирались через заросли. Панический страх гнал нас все дальше и дальше. С разбегу мы наткнулись на облепленную лепешками лишайников скальную стенку и лишь после этого остановились. Говинд прижался спиной к камню, уставившись на неподвижные в полном безветрии заросли. А я обливался кровью – хомут доконал меня.
Где-то далеко, за тридевять земель, громыхнул взрыв и послышались пронзительные, похожие на визг испуганных детей крики обезьян.
ЗАГОВОРЩИКИ
Нас считали уже покойниками, когда мы заявились – обросшие, оборванные, одуревшие от страха. Еще у ворот словоохотливые привратники сообщили нам, что на обратном пути под одним из мулов что-то взорвалось и убило еще троих человек. И что Джузеппе потерял хомут, и теперь никто не знает, что с ним будет.
Я еле дотащился до кровати в своем номере и устроился на ней вместе с хомутом. Не раздеваясь, не вымыв босые окровавленные ноги.
Очнулся – лицо господина Чхэна, плоское, как днище зеленого цилиндра.
– Надо было снять колоду, – шепчет он. – Директор заповедника снял, и ничего, живой. Ведь вы от смерти убегали, можно было снять.
Змей-искуситель! Почему ему так хочется, чтобы я снял хомут?
Потом пришел Духовный Палач. Он был легко ранен в руку осколком, и она висела на перевязи. Расспросив, что я видел и пережил в джунглях, он сказал, что я хоть неуверенно, но иду по правильной дороге, и самое главное сейчас – научиться не врать даже в мыслях.
– Я стараюсь, мудрейший наставник, – пролепетал я, едва ворочая языком. – Скажите, когда будет следующая экспедиция, чтобы…
– Не будет, Пхунг. Отдыхай, выздоравливай. Я пришлю лекаря, чтобы он облегчил твои раны чудодейственным снадобьем.
– Экспедиции не будет? – Я был потрясен. – Совсем не будет?
Он кивнул, по-доброму посмотрел мне в глаза.
– Желтый Раджа остался один. Королевских горных тигров больше нет. Пусть тэураны его убьют и уходят. Тогда в княжестве даньчжинов опять наступит мир и покой.
– Вы это решили… на совете совершенных? Старичок кивнул.
– Не надо, Пхунг, переживать. Все будет хорошо.
– Желтого… отдаете браконьерам? Лишь бы был покой?
– Да, Пхунг. Покой – самое главное. Из Покоя вырастают и мудрость, и сытость.
– И все согласились?
Он удивленно поднял брови.
– Кто все? Народ? Народ любит совершенных. Слово совершенных произносит глашатай на храмовой площади, и оно становится законом.
– Ну да. А преступивший закон надевает вот это. – Я в сердцах толкнул кулаком хомут и свалился вместе с ним с кровати.
Старичок бросился мне помогать, потом произнес осуждающе:
– Ты только подумал плохо и сразу упал. Даньчжины никогда не думают плохо, потому не падают.
Я хотел захохотать, но вместо этого быстро спросил:
– Что такое «даньчжин»? Старичок покачал головой.
– А что означают слова «индеец», «англичанин»?
– Вы не знаете? Или… – Вот тут-то я его и поймал! Получалось, что совершенный восьмой ступени слукавил? Это означало, что совершенный не добрался и до третьей ступени совершенства!
Он что-то понял, и в его глазах отразился ужас. Он торопливо принялся объяснять, что я не правильно его понял, потому что иностранец. Но иностранец я хороший, колоду не сбросил, а слово «даньчжин» означает на древнейшем наречии – «не имеющий своего мнения». Оказывается, когда-то народ делился на «даньчжинов» и «диньчжинов» – «имеющих свое мнение». И все крепости-чхубанги построены на местах сражений даньчжинов с диньчжинами, точнее, на курганах из костей диньчжинов…
Духовный Палач удалился в большой тревоге из-за моего молчания и своей болтливости. Он решил, что пал в моих глазах, но, наверное, не понял, что все они пали в моих глазах, потому что отдали Желтого на съедение тэуранам.
У меня поднялась температура. Надо что-то делать – снять хомут, глотать таблетки, переливать кровь. Надо было спасать свою жизнь! Но я сидел на огромной постели, скрючившись, слушая болтовню хозяйского транзистора. Говорили по-китайски, и я не понимал ни слова.
Кто-то поднимался по лестнице на верхний этаж, послышались голоса. Дверь раздвинулась, и я увидел Чхину – лицо оживленное, волосы причесанные. На ней было ослепительное красное одеяние: юбка по щиколотку и безрукавка. Красный цвет в местном понятии – символ женской силы, властвующей в мире. Она пришла властвовать? Над кем? Неужели надо мной, несчастным, жалким колодником с температурой тридцать восемь и пять?
Господин Чхэн суетился вокруг гостьи с любезной улыбкой, предложил ей кресло, потом принес круглый маленький стульчик, но Чхина, подтянув на мощных бедрах юбку, села на коврик возле кровати. Китаец побежал на нижний этаж за чайным столиком.
– Ты все не идешь и не идешь, Пхунг. – Она смотрела на меня, подперев кулаком подбородок. И чуть смущенно улыбнулась. – Вот я и пришла сама.
Она умела смущаться? Вот так открытие!
– Я рад тебя видеть, Чхина… Извини, я в таком виде… совсем не ожидал, что ты придешь…
– Твой хозяин тоже не ожидал. Он побледнел, когда увидел меня. Ты сильно мучился без меня? Ты ведь заболел от любви?
Ничего-то ты не умеешь, милая. Даже приворожить как следует не смогла. Стыдно сказать, но я почти не вспоминал о ней все эти дни.
Я не успел ответить – прибежал господин Чхэн с лакированным низким столиком, который он держал как поднос. На столике – чайная посуда, сладости, салфетки.
– По радио передали, восточный ветер будет дуть еще несколько дней, – радостно сообщил он. Потом с ловкостью официанта налил в крохотные чашечки почти черный даньчжинский чай. – Может, открыть окно? Такие деньки! Такие деньки! Настоящее счастье для земледельцев. Господин Главный Сборщик Налогов будет доволен.
Он кинулся к окну, а я отпил глоток из чашечки, и она оказалась пустой.
– Мне было так скучно все дни, – тихо проговорила Чхина, чтобы не услышал хозяин отеля. – И знаешь, что я сделала?
На ее щеках появился румянец. Я заметил на ее платье следы неумелой штопки.
– Наверное, разбила какой-нибудь кувшин? Чхина хмыкнула, заговорщически прошептала:
– Я приворожила к тебе одну женщину.
Еще этого мне не хватало! Я пробормотал в замешательстве:
– Какую женщину?
– Себя.
Глаза ее искрились. Она наслаждалась полученным эффектом.
– И что теперь будет? – спросил я.
– Не знаю, – беспечно ответила она.
Хозяин уловил, что разговор наш не предназначен для чужих ушей, поэтому вышел из комнаты на цыпочках. Но я был уверен, что он стоит за дверью, прижавшись ухом к замочной скважине.
Неловким движением Чхина опрокинула чайничек и вскочила, наделав еще больше переполоху – вся посуда оказалась на полу. Женщина стряхивала с себя чай, капли.
– Все из-за тебя! – сказала она.
– Из-за меня? – опешил я. – Ты за столиком, я тут, на кровати…
– Все равно из-за тебя! Ты пошевелился, а я думала, что-то хочешь сказать, на тебя посмотрела…
Ну что ты с ней поделаешь? С меня хватит и моих забот!
– Я плохо себя чувствую, Чхина, – жалобно сказал я. – Могу опять не правильно пошевелиться, и ты опять что-нибудь не правильно сделаешь, дом спалишь, например…
Я хотел ее выпроводить. Но она притронулась к моей руке.
– Да у тебя на самом деле жар! Тебя надо лечить.
– С этого надо было начинать… – пробормотал я, чувствуя, что становлюсь капризным, как все больные.
Не помню, что я еще наговорил ей в жару, но она вполне ясно поняла, что я человек, конченный для любви. Обиделась и порывисто удалилась, не убив господина Чхэна только потому, что дверь номера была раздвижной. И еще успела раздавить кирпично-красной туфелькой фарфоровую чашку, чтобы разорить меня окончательно. Платить-то мне!
Господин Чхэн со смиренным видом собрал черепки.
– Это очень хороший фарфор, господин Пхунг. Из Макао. Я его берег для высоких гостей… А эта женщина очень бедна…
– Почему она так бедна? Ведь монахи должны были ее обеспечить как бывшую живую богиню, не так ли, господин Чхэн?
– Так, все так. Но три мужа… Большие люди при дворе, много расходов. Ведь придворным жалованья не платят.
– Она их обеспечивает, а не они ее?
– А иначе на ней никто бы не женился. Вы же знаете, она приносит несчастья. В мой отель первый раз пришла – и вот, – хозяин тряхнул мусорный совок, черепки мелодично звякнули.
– Значит, все приданое уже промотали?
– Не все. Совершенные запретили дом продавать. В этом доме она должна жить до смерти… И еще хочу сказать, господин Пхунг… Наверное, вы не знаете… Она пыталась покончить с собой…
Я содрогнулся.
– Она приняла яд, и ее спасли с большим трудом, – продолжал Чхэн, присев на край постели и сложив сильные руки на клеенчатом фартуке. – Ее даже в город возили, чтобы операцию сделать. А ведь ей запрещено покидать земли монастыря…
И мне пришлось тащиться к Чхине, проклиная всех баб на белом свете, особенно с трагическими судьбами. Я очень опасался, что ее обидчивые доминанты натворят бед.
Меня поражало, что все вокруг озабочены не самым главным. Общество благородных даньчжинов капитулировало перед тэу! И отдает неведомым бандитам в жертву Желтого Раджу, свою гордость, свое национальное достояние! Впрочем, а я чем занимаюсь? Тоже не самым главным. Вот иду, чтоб удержать от самоубийства какую-то вздорную невежественную ведьму! Выслушиваю о вселенской трагедии: директор заповедника потерял хомут! Читаю туземные газетки пятидневной давности!
Кое-что из этих мыслей я высказал Джузеппе, и он поскучнел.
– У вас есть соображения насчет Желтого? – тихо спросил он, глядя в сторону. – Как его спасти…
– Нужно что-то придумать! Давайте так сделаем. Вы отыщете Говинда Бхуранга и вместе с ним приедете к Чхине. Я у нее буду вас ждать. Там, по-видимому, нам никто не помешает.
– Верно, – согласился он нехотя. – У Чхины не помешают. Даже проклятый Чхэн не отважится подслушивать у ее двери.
… В доме, как ни странно, было убрано: циновки сияли чистотой, а в глиняных кувшинах, в которых обычно продавали молоко яков на местном базарчике, стояли диковинные стреловидные цветы, ошеломляющие терпким сладковатым ароматом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38