Но это только пауза. Время, пока еще более глубокая боль просочится сквозь песчаные фильтры души.
– Мы собирались пожениться. Она была PR-менеджером у моих токийских агентов. Я встретил ее на ленче для актеров кабуки во «Фри Квинсленде». Я любил ее. Вот так. – Пальцы сжимаются в кулак, как захлопнувшийся капкан. – Такое, видишь ли, случается. – (Я тоже это знаю.) – И чаще, чем мы думаем. – (Друг мой Масахико, я тоже это знаю.)
Далеко в океане гигантские миллионотонные сухогрузы с рудой тяжело пыхтят, пытаясь избежать встречи с тропическим штормом. Еще дальше расплывчатое темное пятно. Это горит прибрежная аркология, пачкая горизонт маслянистым дымом. А на пляже, ближе к городу, двое ребятишек швыряют в воду палки – играют с собакой.
– Через три дня мы уже были неразлучны. Такой вот она была, делала что хотела. У нее был кот с обрезанным хвостом, мике – какая-то страшно редкая порода, слепой на один глаз. Всегда сидел на подоконнике и смотрел на улицу. Иногда замахивался лапкой на прохожих внизу. Думал, что это какие-то насекомые. У него не было пространственного зрения. Такие вот дела. Я много работал по ночам – дурная привычка еще из арт-колледжа, ну, ты помнишь, когда приходилось воровать компьютерное время, чтобы работать в «Кибердевочках Киндзури». Тогда и начинался актер кабуки. У Дандзуро была роль без слов. Она приносила мне бесчисленные чашки кофе. Только она умела готовить настоящий кофе. Она его сыпала меркой. Забавно, важное забывается, ее лицо, тело, в памяти остаются только мелочи: кот, кофе. Она часто играла в волейбол на крыше, знаешь, в таких обтягивающих шортах, какие сейчас носят девчонки, в наколенниках и налокотниках. Наколенники, налокотники, шорты – они как будто плавают в пустоте, ее саму я уже не вижу. Странно, правда? Мне так нравилось смотреть, как она бегает, прыгает, кричит, абсолютно отдается игре. Она была прекрасна. И я любил ее. А они ее убили.
Пара древних-древних стариков бредет с палками вдоль береговой линии, ковыряется в мусоре, выброшенных волнами щепках, надеясь найти сокровища, приплывшие из мифической Калифорнии. Самолет в небе выполняет медленный разворот, начиная снижение к мегаполису Токийской бухты.
– Эта дурацкая машина. Один из первых экземпляров новой модели «Дайацу», с четырьмя ведущими колесами. Тогда еще только начинали выпускать биодвигатели, и иметь такую было очень престижно, настоящий символ социального статуса. Она временами вела себя очень глупо, такие вещи, как статус, имели для нее значение. Тщеславие – этого у нее не отнять. Я тогда сказал ей: брось, это всего-навсего машина, пусть акира заберут ее. А она сидела, обеими руками облокотившись на руль, с таким видом, как будто ей на всех наплевать. Я хорошо знаю это выражение. Она и на меня так смотрела, когда я делал то, что ей не нравилось. Вокруг все орали, все, кто там был, орали как резаные, а полицейские сирены все ближе, и тут она говорит мне: «Давай садись, едем!» – и… знаешь, как это бывает в кино… как будто все происходит страшно медленно… Кажется, что в реальности так не бывает, но это правда. Я видел все, как при замедленной съемке: как главарь отступает на шаг, чтобы лучше прицелиться, как автоматический пистолет дергается в его руке, пока он опустошает магазин прямо в нее, как пули вспарывают ее, словно рыбу, – ты веришь мне? – я ведь именно так и думал: как зеркального карпа, потом стук – это последняя обойма стукнулась об асфальт, блеяние сигнала, когда она упала на руль, а потом все кончилось, они потащили ее на улицу. Было столько крови… Никогда бы не подумал, что в человеке может быть столько крови… Странно, правда? Единственное, чего я не помню, – это грохота выстрелов. Они забрали машину. Невероятно, но когда пришла «скорая помощь», она была еще жива. Но до больницы она не продержалась. Акира они, правда, схватили. Служба безопасности «Шиба Секьюрити» выставила их головы в главном святилище того района.
Она была прекрасна. Я любил ее. Они ее убили. Этан, что происходит с моей страной? Почему все не так?
Он плачет без всякого стеснения. Холод и сырость. Я обнимаю его, пытаясь успокоить. Древняя-древняя пара идет мимо нас, они ласково воркуют друг с другом, с недоумением поглядывая на нас. На пляж накатывает прилив. Огромные корабли один за другим исчезают за горизонтом. С океана наползает ночь. Начиная зябнуть, я натягиваю рубашку, застегиваю молнию на куртке, потом надеваю штаны. И думаю о черепахах, которые плывут сюда сквозь глубины. Думаю о горящих аркологиях.
Малкхут: Кто видит лицо ангелов, должен повиноваться.
Йесод: Империя чувств, безграничное царство наслаждения.
Ход: Слава, полное восприятие Бога.
Незах: Боль, эмоциональные муки, духовная пытка, физическая агония, страх перед существованием.
Тиферет: Излечение и здравие.
Гевурах: Ужас. Чистый. Первобытный. Абсолютный. Ужас.
Хесед: Взлет к оргазму меньше, чем за три секунды.
Бинах: Фрактор уничтожения чувства времени, творец порядка.
Хохмах: Забвение. Полное, мгновенное и необратимое.
Казалось, тот единственный взгляд на лик Бога дал толчок волне кристаллизации, которая обернулась толпами и толпами визуальных сущностей. Каждую ночь, в Час Недремлющих Ночных Уборщиков, пионеры нового восприятия Кранич и Ринг будут созерцать эти необразы – фракторы – слово придумал Этан Ринг, – вынырнувшие из слепого пятна в глазах и швырявшие их в пароксизмы смеха, истерического плача или погружавшие в самоубийственную депрессию, или возносившие в такие высоты, о которых разработчики новейших массовых видов синтетической «дури» могли бы только мечтать. Или повергавшие их в паралич, обездвиженность, полный ступор визуальным образом, который уничтожал их чувство времени до тех пор, пока надежный таймер не выключал компьютер и не освобождал их, возвращая к действительности. Маркус, который успел переварить «Illuminati» в параноидальные годы своего тинейджерства, предложил назвать их в честь десяти сефирот древнееврейской Каббалы.
Теперь Лука только изредка заходит в компьютерный класс, чтобы предостеречь Этана. Маркуса она, должно быть, считает совсем безнадежным. Соответственно и сократились ее визиты на шестой этаж и в сердцевину колледжа графических коммуникаций. Она больше не стучала в его дверь на первом этаже. Прошло несколько месяцев с тех пор, как она спала с ним или воровала его покупки. Однажды вечером в четверг Этан остановил ее на лестнице, надеясь, что открытый разговор может заставить ее смягчиться.
– Ну почему? Неужели утром прошли впритирку два трансатлантических лайнера?
– Считаешь себя остряком, Эт? О'кей! Вот почему. Пока тебе везло. Знаешь, что рано или поздно случится, пока ты пялишься в экран? Оттуда выскочит штука, которая вызовет у вас психоз. Или полную амнезию. А как тебе нравится шизофрения? Или эпилепсия? Или суицидальная депрессия? А может, и что-нибудь похуже. Мне страшно. Вот. Так обстоят дела, если уж говорить все до конца. Лука Касиприадин, девчонка, которая ничего не боится? Но это ее пугает. Ты думаешь, что если я ношу этот хохол, то сразу становлюсь бесчувственным киберпанком? Это. Пугает. Меня. До черта. Это пугает меня до черта, потому что я люблю тебя, Этан Ринг, а ты чертовски глуп и не можешь ничего понять.
Этан пересказал весь разговор, минус последние шестнадцать слов.
– Худо дело, – задумчиво процедил Маркус. Теперь эксперименты завели их в область дьяволидов – субфрак-торов, уже переваливших числом за сотню, которые выделились из параметров сефирот-программы. – От таких слов прямо яйца леденеют, а, Эт? Знаешь, как бывает, когда чувствуешь, что заболеваешь? Она всегда попадает в десятку. Но сейчас все по-другому. Идет большая игра. Самая большая. Эпилепсия, амнезия, психоз – да. Но иногда приходится все поставить на кон ради выигрыша. Пройти по лезвию бритвы. Каждый исследователь знает, что он рискует. А мы, Эт, исследователи, исследователи разума, психонавты, мы забрались в самую темную область разума.
– Что ты несешь! Это стопроцентное мазохистское рок-дерьмо, – отвечает Этан. – Скоро ты заставишь меня нюхать твои подмышки.
– Значит, ты хочешь позволить Луке Касиприадин указывать тебе, что делать и чего не делать?
Полные руки собачьего дерьма. Лицо к лицу. Между ними лишь десять сантиметров. Самая короткая дистанция социального взаимодействия. Дистанция любви, дистанция бешеного гнева. Почувствуй мое дыхание – вот какая это дистанция.
– Ты доиграешься, Маркус Кранич, твое лицо может влететь в этот долбаный экран.
Illuminatus. Просветление. Этан Ринг ощутил неведомые глубины ярости в своей душе. Увидел страх на лице Маркуса и испугался. Как будто одна из его матерей усадила его и осторожно, мягко сообщила о доселе скрываемом наследственном заболевании, шизофрении, гемофилии, СПИДе, ликантропии. Этан Ринг, его жизнь, его история были притворством, обманом, маской чудовища со стеклянным сердцем, которое и является истинным Этаном Рингом. На миг, пусть краткий, но вполне ощутимый, его наполнило горячее, нечистое возбуждение при мысли о лице Маркуса, вдребезги разбивающем выпуклое стекло монитора, о фонтане кристаллических осколков и брызг. Он вылетел из компьютерного класса. Сбежал из университета и всех его дел. Три дня он прятался среди бесхитростных постеров, сидюшников и бумажек с безнадежными проектами. А потом он больше не смог смотреть в лицо своему гневу и отправился за прощением. В темном компьютерном классе светился один огонек.
– Маркус! Маркус, прости меня. В меня как будто бес вселился.
Я пришел извиниться, Маркус.
Ну, скажи же что-нибудь, Маркус. Не мучай меня, мне и так плохо.
Маркус, с тобой все в порядке?
Маркус!
Человек на полу, освещенный синеватыми отблесками экрана, лежал навзничь; голова запрокинута и ритмично колотится о плитки пола с пятнами от сигарет. Руки и ноги дергаются, тело бьется, как в эпилептическом припадке. Кровавые слезы брызжут из обоих глаз, скатываются по щекам, падают на пол.
– Господи, Маркус! – Этан обходит стол, хочет коснуться его, помочь, сделать что-нибудь, хоть что-нибудь, хоть что-нибудь! А существо в синем экране высовывается и швыряет его о стену.
Как-то раз, еще в детстве, Этан Ринг играл со старым телевизором и получил сильный удар током.
Как-то раз Этан Ринг подцепил новую разновидность вирусного гриппа, температура подскочила до 103 градусов, в своих галлюцинациях он полз по фасаду бесконечного здания из стекла и бетона, вверх, и вверх, и вверх, и вверх, и вверх.
Как-то раз «воксхолл нова» – старенький автомобиль Никки Ринга – с семилетним Этаном на заднем сиденье вылетела в кювет на темном загородном перекрестке – тот, кто на них налетел, даже не остановился. Они кувыркнулись три раза, прежде чем Этан Ринг увидел щит с надписью «Все грешат и смиряются перед Славой Господа».
Как-то раз Этан Ринг безмятежно возвращался к себе в квартиру, и на него налетели два белых юнца в модных спортивных костюмах; один двинул ему головой в живот, другой стукнул по поясу. В результате Этан лишился восьмидесяти экю и прихваченного на ужин кэрри.
Сущность в экране была всем этим сразу. Сущность в экране была еще хуже. Она была шоком. Токсичным, кармическим, духовным, эмоциональным, культурным, техническим, социальным, очевидным, чистейшим, полным, тотальным – шоком.
Его сердце подпрыгнуло и дало сбой. Дыхание затрепетало. Его голова плюнула в него струей мигрени. Руки и ноги не желали слушаться, а судорожно дергались. К горлу подступила тошнота. Он открыл глаза. Сущность с экране выскользнула из зоны его периферийного поля зрения и швырнула его мозг о внутреннюю стенку черепа. Он спрятался в своем черепе и ждал целую вечность, пока проприорецепторы не сообщили ему, что тело вновь будет повиноваться. С закрытыми глазами он стал ощупывать пол. Он заклинал свои руки: не смейте дрожать, не смейте дрожать! Его глаза дрогнули, почувствовав прикосновение мягкой содрогающейся плоти. Нет! Нет! Сестра Медузы Горгоны! Брат василиска! Посмотреть им в лицо значило умереть. Пальцы взобрались по ножке стола, ощупью прошлись по столешнице, нашли клавишу выключателя, нажали ее. Почти. Он открыл глаза. Почти. Маркус мог сделать распечатку. Пальцы нащупали принтер, проникли в его закоулки и впадины. Ничего. Он открыл глаза. Диск! Диск с фракторами. Он выбросил его из дисковода. Диск жег руки, словно раскаленный металл. Путешествие в лифте было настоящей пыткой.
– Если бы вы, ребятишки, проводили бы столько же времени над своими проектами, как в студенческом баре… – с упреком пробормотал швейцар, привычный к эксцессам молодых людей.
– «Скорую»! – заорал Этан Ринг. – Вызовите эту долбаную «скорую помощь»!
Последний из десяти сефирот воцарился на троне. Кетер: Пустота. Уничтожение.
Вечером в Двадцать четвертом храме будет огненная церемония. Священник Цунода говорит нам, что приглашаются все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19