Хельге в волнении бродил по тихим улицам. Он несколько раз прошел по Корсо взад и вперед.
Он старался припомнить, какая она была. Пытался отделить воспоминания от грез. Он припоминал, какой она была, когда они были женихом и невестой. Но он не мог овладеть ею, она точно убегала от него… и вдруг он понял, что никогда, никогда он не владел ее душой. Всегда между ним и ею стояло что-то, нечто неуловимое, но он это ясно чувствовал.
И ничего не знал он о ней… Быть может, Хегген теперь у нее… Как знать?… Был другой, сказала она… кто другой… который… что другое, чего он не знал, но что он всегда чувствовал…
А теперь, после того, что было… он уже не мог больше отказаться от нее… он это чувствовал. Теперь более чем когда-нибудь… А ведь он совсем не знал ее. Кто она, эта женщина, которая держала его в своей власти… которая неотступно владела всеми его мыслями эти три года?…
И, охваченный безотчетным страхом, потеряв всякую власть над собой, Хельге бросился почти бегом назад к Йенни. Ворота стояли раскрытые. Не переводя дыхание, вбежал он по лестнице. Пусть она ответит ему… он не отпустит ее, пока она не скажет всего…
Дверь ее комнаты стояла раскрытой настежь.
Он заглянул туда… пустая кровать, окровавленные простыни… кровь на полу. Он обернулся к лестнице и увидел ее лежащей ничком на последней ступени… белый мрамор был залит кровью.
Хельге вскрикнул и подбежал к ней… взял ее на руки и поднял. Ее холодные руки безжизненно упали. Но в ее груди, к которой он прикасался рукой, еще сохранились последние признаки теплоты. И Хельге понял, понял с содроганием, что это тело, которое он несколько часов тому назад держал в своих объятиях, горячее, трепещущее и живое, теперь мертво… что оно скоро начнет разлагаться…
Он опустился на колени, и из его груди вырвался дикий крик.
Хегген распахнул дверь своей комнаты. Он был бледен, и лицо его осунулось. Он увидал Йенни.
Подбежав к Хельге, он оттолкнул его и опустился на колени перед Йенни.
– Она лежала здесь… когда я возвратился, я нашел ее здесь… – пробормотал Хельге.
– Беги за доктором… скорее!.. – Гуннар разорвал рубашку Йенни… пощупал ее сердце… взял ее голову… поднял руку и увидел рану. В одно мгновение он выдернул из ее лифчика голубую ленточку и крепко перетянул ей руку выше раны.
– Но… где… где живет?… – спросил Хельге.
Гуннар громко крикнул в припадке бешенства. Потом он сказал вполголоса:
– Я пойду сам. Внеси ее…
Но он сам взял Йенни на руки и понес ее к дверям ее комнаты. Когда он увидел ее постель, залитую кровью, его лицо исказилось, он быстро повернулся и растворил свою дверь. Он бережно опустил Йенни на свою нетронутую постель и выбежал из комнаты.
Хельге последовал было за ним в его комнату с раскрытым ртом, словно у него на губах замер крик. Но он остановился у дверей. Только когда Гуннар ушел, он приблизился к Йенни и слегка дотронулся до ее руки. И вдруг он, как подкошенный, опустился на пол и, положив голову на край кровати, разразился рыданиями.
XII
Гуннар медленно шел по узкой дорожке, поросшей травой, между двумя высокими белыми каменными изгородями. У ворот кладбища сидела на траве девочка-подросток и вязала что-то. Она отворила ему решетчатые ворота и присела в знак благодарности за монету, которую он ей протянул.
Весенний воздух был мягкий и ласкающий. На могилках было уже много цветов, которые наполняли воздух благоуханием. Старые темные кипарисы дружно теснились вокруг могил. Среди их темной зелени ярко выделялись белые мраморные памятники. Там и сям алели пышные цветы камелии. При взгляде на них Гуннар вспомнил то, что он читал когда-то: что японцы не любят этих цветков, так как они опадают целиком, словно отрубленные головы.
Йенни Винге была похоронена в отдаленном углу кладбища у часовни. Ее могила была на зеленом пригорке, где было мало других могил.
Подойдя к ее могиле, Гуннар закрыл лицо руками, а потом тихо опустился на колени и приник лицом к венку на холмике земли.
Во всем теле он чувствовал весеннюю истому, душа его ныла и болела, а сердце билось болезненно и тоскливо, и каждое биение повторяло все одно и то же… Йенни… Йенни… Йенни… Это имя он слышал в щебетании птиц, в весеннем шелесте деревьев… везде, всегда… А она умерла…
И Гуннар в тысячный раз припоминал все до мельчайших подробностей, все, что произошло после того ужасного утра, когда он увидел ее мертвой…
Через дня два после похорон Йенни, когда он сидел один в саду Боргезе, измученный и убитый, к нему подошел Хельге Грам. Он стал расспрашивать Гуннара, молил его объяснить ему непостижимое, плакал:
– Я ничего, ничего не понимаю… Ты знаешь что-нибудь, Хегген? Объясни мне… Да, ты знаешь! Неужели же ты не можешь сказать мне!
Хегген ничего не ответил ему.
– Был другой… Она сама сказала это. Кто же это был? Ты? – спрашивал Хельге.
– Нет.
– Но ты знаешь, кто это был…
– Да, но я не скажу тебе. Ты напрасно спрашиваешь меня, Грам.
– Но ведь я сойду с ума! Слышишь, Хегген… я сойду с ума, если ты не объяснишь мне…
– Ты не имеешь права знать тайны Йенни.
– Но почему же она это сделала? Из-за меня?… Из-за него?… Из-за тебя?
– Нет. Она сделала это из-за себя.
И Хегген попросил Грама уйти. Вскоре после этого Грам уехал из Рима, и они не видались больше.
Хеггену пришлось принять на себя все хлопоты по похоронам и по устройству дел Йенни. Матери Йенни он написал, что ее дочь умерла от разрыва сердца. Все эти хлопоты утомляли его, но вместе с тем он находил в этом некоторую отраду. Ему становилось точно легче от сознания, что никто не знает о его горе. Настоящее объяснение случившегося знал он один, и он скрыл его в тайниках своей души. И от этого его безграничное горе ушло в самую глубь. Тайна Йенни принадлежала ему одному.
Но он вспомнил, что в то утро, когда он бросился за доктором, а другой остался с ней один, что тогда у него явилось неудержимое желание сказать Хельге Граму то, что он знал… и сказать это так, чтобы сердце того превратилось в золу, как его собственное в те минуты.
Но в последующие дни это желание совершенно умерло в нем; все, что он знал, стало тайной между ним и умершей. Это стало тайной их любви. А Хельге Грам был случайный, посторонний человек, и у Гуннара не было больше никакого желания мстить ему. Не чувствовал он к нему и сострадания, видя его горе и его ужас перед непостижимым.
Все произошло только потому, что Йенни была такова, какова она была по натуре. И он, Гуннар, вначале не понимал ее. Он думал, что она дерево, которое пустит глубокие корни и укрепится в почве, тогда как Йенни была нежным цветком, тянувшимся к свету и солнцу. И для него будет вечным горем, что он увидел это слишком поздно. Когда стебель цветка надломится, то он уже не выпрямляется больше.
И она умерла. Гуннара потрясли глухие рыдания.
Он вспомнил, как он в то утро ходил по террасе над ее головой, а она умирала… Он смутно припоминал, что он был во власти бешенства. Он был вне себя от злобы против нее за то, что она могла так поступить. Ведь он умолял ее позволить ему отнести ее на руках от края пропасти, над которой она стояла… А она бросилась в бездну у него же на глазах. Когда он увидел ее мертвой, им снова овладел припадок бешенства за то, что она убила себя. Ведь он простил бы ее, он, все равно, не отпустил бы ее от себя… помог бы ей… и любил бы ее, несмотря ни на что.
– О, Йенни, Йенни, зачем ты сделала это! – повторял он про себя.
В нескольких шагах от него росли в траве красные анемоны. Когда он приподнял с могилы голову, его взгляд упал на эти цветы. Как-то машинально он встал и сорвал несколько цветов.
Весна, весна!
Он вспомнил, как в один прекрасный весенний день ездил вместе с Йенни в Витербо. И снова его потрясли рыдания.
Гуннар Хегген не сознавал, что он в своем беспредельном отчаянии поднял руки к небу и говорил вполголоса с самим собой. Анемоны он держал в правой руке, но он и этого не сознавал.
Продолжая шептать что-то и прижимая к груди анемоны, он медленно повернулся и пошел к темной кипарисовой роще.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30