Сперва все они собрались в одном винном погребке, а потом перекочевали в маленькое кафе, где забрались в самый отдаленный уголок. Все изрядно выпили и ни за что не хотели сдаваться на просьбы хозяина удалиться из кафе, так как его давно надо было закрывать, – иначе он рисковал заплатить большой штраф.
Гуннар Хегген, единственный из всей компании, жаждал, чтобы сборище разошлось. Он был также единственный вполне трезвый… и к тому же в отвратительном настроении.
Доктор Брогер ежеминутно прикладывался своими черными усами к руке Йенни. А когда она ее отдергивала, то он целовал выше, в локоть, непокрытый коротким рукавом. Одна его рука покоилась на спинке дивана за спиной Йенни, и сидели они так тесно, что не было никакой возможности отодвинуться от него, так что он почти обнимал ее. Впрочем, она и не проявляла особого желания отделаться от него, все время смеялась его пошлым и дерзким выходкам.
– Фу! – воскликнула Лулу фон Шулин, подергивая плечами. – Как вы только можете переносить это! Неужели он не кажется вам отвратительным, Йенни?
– Ну, конечно, он препротивный, – ответила Йенни. – Но разве вы не видите, что он точь-в-точь как назойливая муха… так что не стоит его и отгонять… Да перестаньте же, доктор!
– А я все-таки не понимаю, как вы выносите этого человека, – настаивала Лулу.
– Ерунда! Я могу вымыться с мылом, когда приду домой…
– Довольно! Больше я не позволю! – сказала Лулу, кладя свою голову на колени Йенни и гладя ее по рукам. – Теперь я буду оберегать эти прелестные бедные ручки. – С этими словами она подняла руку Йенни над столом, чтобы все могли любоваться ею. – Ну, разве это не прелесть? – И она обернула руки Йенни в свою длинную ярко-зеленую вуаль. – Вот эти руки теперь попали в сеть… посмотрите-ка, – она повернулась к доктору Брогеру и быстро высунула ему кончик языка.
С минуту Йенни сидела с обернутыми в вуаль руками. Потом она развернула вуаль и надела жакет и перчатки.
Между тем доктор Брогер успел задремать. Фрекен фон Шулин подняла свой стакан и сказала, обращаясь к Хеггену:
– Ваше здоровье, господин Хегген!
Гуннар притворился, будто не слышал. Только когда она повторила свое пожелание, он взял стакан и проговорил:
– Извините, я не заметил. – И, отпив глоток, снова отвернулся.
Некоторые из присутствующих улыбались. Благодаря тому что фрекен Винге и Гуннар жили в одном доме, где-то между Бабуино и Корсо, и комнаты их были на одном этаже, дверь в дверь через коридор, люди думали, что они в очень близких отношениях. Это считали вполне естественным, и никто в этом не сомневался. Что же касается фрекен фон Шулин, то она короткое время была замужем за норвежским писателем, потом бросила и его, и своего ребенка и пустилась в широкий свет. Она вернула себе девичью фамилию и сделалась художницей. Ходили двусмысленные слухи о ее любви к своим подругам.
К обществу снова подошел хозяин и стал настоятельно просить покинуть кафе. Лакеи погасили газ и стали в выжидательных позах у стола. Оставалось только расплатиться и уйти.
Хегген последним вышел из кафе. На площади, ярко освещенной лунным светом, он увидел Йенни и фрекен фон Шулин, бежавших по направлению к извозчичьему экипажу, единственному на всей площади. Экипаж брали штурмом, и, когда Йенни подбежала к нему, она крикнула:
– Вы знаете, куда… «Виа Панапе», – и она впрыгнула в коляску и шлепнулась кому-то на колени.
Тут началась сумятица, одни входили в коляску, другие выходили. Кучер сидел на козлах совершенно неподвижно и терпеливо ждал, а кляча спала, уткнувшись головой в мостовую.
Йенни снова выскочила из коляски, но фрекен Шулин протянула ей руку из экипажа, уверяя, что места для нее достаточно.
– Надо же пожалеть лошадь, – проговорил Хегген коротко.
Тогда Йенни отошла от экипажа и пошла рядом с ним. Они были последними в той группе, которая пошла пешком. Экипаж медленно ехал впереди.
– Неужели же ты, действительно, собираешься еще наслаждаться обществом этих… людей?… И тащиться Бог знает куда? – спросил Хегген.
– Ничего… мы, наверное, найдем дальше свободный экипаж… – ответила Йенни неопределенно.
– И охота тебе?… Да и пьяны они… все… – прибавил он. Йенни неестественно засмеялась и заметила:
– Да и я также…
Хегген ничего не ответил. Они пришли на Испанскую площадь. Она остановилась.
– Так ты не хочешь больше быть с нами, Гуннар?
– Если только ты собираешься продолжать эту канитель, то, конечно, я не отстану… Но в противном случае у меня нет ни малейшего желания.
– Обо мне не беспокойся… Я прекрасно и одна доберусь до дому…
– Если ты пойдешь с ними, то и я пойду… Дело в том, что я не могу допустить, чтобы ты шлялась по городу с этими пьяными людьми.
Она опять засмеялась безучастно и как-то болезненно.
– Черт… Утром ты будешь совершенно разбитой. У тебя не хватит сил позировать для меня…
– О, не бойся, у меня хватит сил…
– Пф… Так я и поверил этому… Кроме того, и у меня не будет сил работать как следует, если ты будешь кутить всю ночь напролет.
Йенни только пожала плечами, но она пошла по направлению к Бабуино, как раз в противоположную сторону, а не с остальными.
– Мимо них прошли два полицейских в плащах. Но, кроме них, на всей большой площади не было ни души. Фонтан тихо бил перед Испанской лестницей, облитой белым лунным сиянием.
Йенни замедлила шаги и сказала вдруг саркастично:
– Я знаю, Гуннар, что ты желаешь мне добра… и это очень мило с твоей стороны, что ты заботишься обо мне… Но это все равно ни к чему не поведет…
С минуту он шел молча, потом сказал тихо:
– Конечно, это бесполезно, раз ты сама не хочешь…
– «Не хочешь», – передразнила она его.
– Да, да, я сказал именно: «не хочешь».
Йенни дышала порывисто, готовая дать резкую отповедь, но вдруг овладела собой. На душе у нее стало тошно. Она хорошо сознавала, что полупьяна… Не хватало еще, чтобы она принялась кричать и жаловаться, оправдываться… Перед Гуннаром! Она закусила губы и не дала волю словам, просившимся наружу.
Они подошли к воротам своего дома. Хегген отпер дверь, зажег восковую спичку, и они начали подниматься по бесконечной каменной лестнице.
Их маленькие комнаты были на антресолях, где других комнат больше не было. Между комнатами проходил коридор, который кончался мраморной лестницей, выходившей на крышу дома.
Дойдя до своей двери, Йенни остановилась и протянула Гуннару руку.
– Спокойной ночи, Гуннар, – сказала она тихо. – Спасибо тебе…
– Тебе спасибо… Спи спокойно…
Хегген открыл окно. Как раз против его окна ярко выделялась облитая лунным светом желтая стена с закрытыми ставнями и черными железными балконами. На заднем плане высился Пинчио с темной сверкающей массой зелени под зеленовато-синим небом. Ниже теснились поросшие мохом крыши над черными домами.
Гуннар высунулся в окно. На сердце у него было тяжело, и его охватило уныние… Черт… ведь не привередник же он… но видеть Йенни в таком состоянии…
И подумать, что он сам вовлек ее в это! Он хотел развлечь ее, потому что в первые месяцы она вся как-то трепыхалась, словно птица с подбитыми крыльями. Конечно, он думал, что он и она будут только злорадствовать, глядя на прочую компанию… на этих мартышек… Разве он мог предположить, что это так кончится?…
Он услыхал, что она вышла из своей комнаты и прошла на крышу. С минуту Хегген стоял в нерешительности. Потом он тоже пошел на крышу.
Йенни сидела на единственном стуле, стоявшем позади маленькой беседки из жести. Выше под коньком крыши сонно ворковали голуби.
– Ты так и не ложилась еще, – сказал он тихо. – Ты простудишься… – Он принес ей ее шаль из беседки и сел на выступ стены между горшками с растениями.
Некоторое время они сидели молча и смотрели на заснувший город, купола и колокольни которого точно плавали в лунном тумане. Йенни курила. Гуннар тоже взял папироску.
– Да, я заметила, что ничего больше не переношу… в смысле питья, хотела я сказать. Меня сразу валит с ног, – сказала Йенни виновато.
Он заметил, что она была уже совершенно трезва.
– Знаешь… мне кажется, что тебе следовало бы на время прекратить это, Йенни. Да и курить тебе тоже нельзя… во всяком случае – так много. Ведь ты сама жаловалась на сердце…
Она ничего не ответила.
– В сущности, ведь ты со мной вполне согласна в том, что… касается этих людей. Не понимаю, как ты можешь снисходить до их общества…
– Бывают минуты, – проговорила она тихо, – когда необходимо… усыпить себя, попросту говоря… одурманить. Ну, а что касается снисхождения, то… – Он посмотрел на ее бледное лицо. Ее непокрытые белокурые волосы сверкали в лунном освещении. – Да, иногда мне кажется, что так это и должно быть… Хотя в настоящий момент, например, мне стыдно. Теперь, видишь ли ты, я необыкновенно трезва, – она слегка засмеялась. – Тогда как бывают минуты, когда я далеко не трезва, если я ничего и не пила… Вот тогда-то у меня и является неудержимое желание… проводить так время…
– Это опасно, Йенни, – проговорил он шепотом. Немного помолчав, он прибавил: – Право, должен сказать откровенно, что… мне глубоко противны такие кутежи, как сегодня. Я уже достаточно повидал всего… И я ни за что на свете не хотел бы видеть, что ты падаешь… чтобы кончить, как Лулу…
– Ты можешь быть спокоен, Гуннар. Так я, во всяком случае, не кончу. Ведь, по правде говоря, мне такая жизнь не под силу… Я сумею поставить точку вовремя… Он молчал и смотрел на нее.
– Я понимаю, что ты хочешь сказать, – заметил он тихо. – Но, Йенни… и другие думали, как и ты. Но когда человек начинает спускаться по наклонной плоскости…тогда он уже не способен больше… поставить вовремя точку, как ты говоришь…
Он спустился с выступа, подошел к ней и взял ее за руку.
– Йенни… брось это… право, брось… Она встала и грустно засмеялась:
– На некоторое время, во всяком случае. О, мне кажется, что я надолго вылечилась от стремления к кутежам.
С минуту они стояли молча. Потом она крепко пожала его руку.
– Ну, спокойной ночи… Завтра я буду позировать, – прибавила она, уже спускаясь с лестницы.
– Отлично. Спасибо.
Хегген еще некоторое время сидел на крыше. Он курил и думал, поеживаясь от холода. Но наконец и он ушел к себе.
IX
На следующий день сейчас же после завтрака Йенни пошла к Гуннару и позировала, пока не начало смеркаться. В маленькие перерывы, пока она отдыхала, они болтали; он писал фон или мыл кисти.
– Довольно! – сказал он наконец, откладывая палитру и принимаясь приводить в порядок ящик с красками. – На сегодняшний день ты свободна!
Она встала и подошла к нему, и некоторое время они молча рассматривали портрет.
– Ну, как ты находишь мою работу, Йенни? – спросил он.
– Я нахожу, что это написано необыкновенно хорошо, – ответила Йенни с искренним восхищением.
– Я рад… Но, послушай, уже поздно и нам пора обедать, – сказал он, глядя на часы. – Пойдем вместе?
– С удовольствием. Я только пойду переоденусь. Ты подождешь?
Немного спустя, когда Гуннар постучал в дверь Йенни, она стояла уже одетая перед зеркалом и надевала шляпу.
«Как она прелестна», – подумал он.
Ее стройную высокую фигуру изящно обрисовывал старый английский костюм, придававший ей строгий и холодный вид. Ее фигура дышала таким благородством и целомудрием, что Гуннар устыдился своих мыслей…
– Ведь ты, кажется, собиралась пойти сегодня к фрекен Шулин, чтобы посмотреть какую-то коллекцию? – спросил он нерешительно.
– Да, но я решила не идти, – ответила Йенни, густо краснея. – По правде сказать, у меня нет ни малейшей охоты продолжать это знакомство… да и ее коллекция навряд ли представляет собою что-нибудь интересное…
– Да, в этом ты можешь быть уверена… Я только не понимаю, Йенни, как ты могла терпеть вчера ее приставания…
Йенни засмеялась. Потом она сказала серьезно:
– Бедная… В сущности, она, должно быть, несчастна…
– Ах, не говори так!.. Несчастна!.. Я встречался с ней в Париже в 1905 году… Хуже всего то, что она вовсе не извращена по натуре. Она только глупа… и тщеславна. Ну, а теперь это в большой моде. Если бы было в моде быть добродетельной, она, наверное, сидела бы теперь у домашнего очага и штопала бы детям чулки… а в виде развлечения рисовала бы время от времени розы, покрытые росой… И она была бы самой прекрасной хозяйкой и от души наслаждалась бы жизнью. Ну, а раз случилось так, что она как бы сбилась со своего настоящего пути, ей захотелось, по крайней мере, быть модной… свободной и художницей… И чтобы не потерять уважения к самой себе, она завела даже любовника. Но к своему великому огорчению, она напала на наивного человека, который стал требовать, чтобы она самым прозаическим образом вышла за него замуж, потому что она ожидала от него ребенка, и чтобы она посвятила себя – совсем по-старомодному – ребенку и домашнему очагу…
– Почему ты знаешь, может быть, Паульсен сам виноват в том, что она ушла от него?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Гуннар Хегген, единственный из всей компании, жаждал, чтобы сборище разошлось. Он был также единственный вполне трезвый… и к тому же в отвратительном настроении.
Доктор Брогер ежеминутно прикладывался своими черными усами к руке Йенни. А когда она ее отдергивала, то он целовал выше, в локоть, непокрытый коротким рукавом. Одна его рука покоилась на спинке дивана за спиной Йенни, и сидели они так тесно, что не было никакой возможности отодвинуться от него, так что он почти обнимал ее. Впрочем, она и не проявляла особого желания отделаться от него, все время смеялась его пошлым и дерзким выходкам.
– Фу! – воскликнула Лулу фон Шулин, подергивая плечами. – Как вы только можете переносить это! Неужели он не кажется вам отвратительным, Йенни?
– Ну, конечно, он препротивный, – ответила Йенни. – Но разве вы не видите, что он точь-в-точь как назойливая муха… так что не стоит его и отгонять… Да перестаньте же, доктор!
– А я все-таки не понимаю, как вы выносите этого человека, – настаивала Лулу.
– Ерунда! Я могу вымыться с мылом, когда приду домой…
– Довольно! Больше я не позволю! – сказала Лулу, кладя свою голову на колени Йенни и гладя ее по рукам. – Теперь я буду оберегать эти прелестные бедные ручки. – С этими словами она подняла руку Йенни над столом, чтобы все могли любоваться ею. – Ну, разве это не прелесть? – И она обернула руки Йенни в свою длинную ярко-зеленую вуаль. – Вот эти руки теперь попали в сеть… посмотрите-ка, – она повернулась к доктору Брогеру и быстро высунула ему кончик языка.
С минуту Йенни сидела с обернутыми в вуаль руками. Потом она развернула вуаль и надела жакет и перчатки.
Между тем доктор Брогер успел задремать. Фрекен фон Шулин подняла свой стакан и сказала, обращаясь к Хеггену:
– Ваше здоровье, господин Хегген!
Гуннар притворился, будто не слышал. Только когда она повторила свое пожелание, он взял стакан и проговорил:
– Извините, я не заметил. – И, отпив глоток, снова отвернулся.
Некоторые из присутствующих улыбались. Благодаря тому что фрекен Винге и Гуннар жили в одном доме, где-то между Бабуино и Корсо, и комнаты их были на одном этаже, дверь в дверь через коридор, люди думали, что они в очень близких отношениях. Это считали вполне естественным, и никто в этом не сомневался. Что же касается фрекен фон Шулин, то она короткое время была замужем за норвежским писателем, потом бросила и его, и своего ребенка и пустилась в широкий свет. Она вернула себе девичью фамилию и сделалась художницей. Ходили двусмысленные слухи о ее любви к своим подругам.
К обществу снова подошел хозяин и стал настоятельно просить покинуть кафе. Лакеи погасили газ и стали в выжидательных позах у стола. Оставалось только расплатиться и уйти.
Хегген последним вышел из кафе. На площади, ярко освещенной лунным светом, он увидел Йенни и фрекен фон Шулин, бежавших по направлению к извозчичьему экипажу, единственному на всей площади. Экипаж брали штурмом, и, когда Йенни подбежала к нему, она крикнула:
– Вы знаете, куда… «Виа Панапе», – и она впрыгнула в коляску и шлепнулась кому-то на колени.
Тут началась сумятица, одни входили в коляску, другие выходили. Кучер сидел на козлах совершенно неподвижно и терпеливо ждал, а кляча спала, уткнувшись головой в мостовую.
Йенни снова выскочила из коляски, но фрекен Шулин протянула ей руку из экипажа, уверяя, что места для нее достаточно.
– Надо же пожалеть лошадь, – проговорил Хегген коротко.
Тогда Йенни отошла от экипажа и пошла рядом с ним. Они были последними в той группе, которая пошла пешком. Экипаж медленно ехал впереди.
– Неужели же ты, действительно, собираешься еще наслаждаться обществом этих… людей?… И тащиться Бог знает куда? – спросил Хегген.
– Ничего… мы, наверное, найдем дальше свободный экипаж… – ответила Йенни неопределенно.
– И охота тебе?… Да и пьяны они… все… – прибавил он. Йенни неестественно засмеялась и заметила:
– Да и я также…
Хегген ничего не ответил. Они пришли на Испанскую площадь. Она остановилась.
– Так ты не хочешь больше быть с нами, Гуннар?
– Если только ты собираешься продолжать эту канитель, то, конечно, я не отстану… Но в противном случае у меня нет ни малейшего желания.
– Обо мне не беспокойся… Я прекрасно и одна доберусь до дому…
– Если ты пойдешь с ними, то и я пойду… Дело в том, что я не могу допустить, чтобы ты шлялась по городу с этими пьяными людьми.
Она опять засмеялась безучастно и как-то болезненно.
– Черт… Утром ты будешь совершенно разбитой. У тебя не хватит сил позировать для меня…
– О, не бойся, у меня хватит сил…
– Пф… Так я и поверил этому… Кроме того, и у меня не будет сил работать как следует, если ты будешь кутить всю ночь напролет.
Йенни только пожала плечами, но она пошла по направлению к Бабуино, как раз в противоположную сторону, а не с остальными.
– Мимо них прошли два полицейских в плащах. Но, кроме них, на всей большой площади не было ни души. Фонтан тихо бил перед Испанской лестницей, облитой белым лунным сиянием.
Йенни замедлила шаги и сказала вдруг саркастично:
– Я знаю, Гуннар, что ты желаешь мне добра… и это очень мило с твоей стороны, что ты заботишься обо мне… Но это все равно ни к чему не поведет…
С минуту он шел молча, потом сказал тихо:
– Конечно, это бесполезно, раз ты сама не хочешь…
– «Не хочешь», – передразнила она его.
– Да, да, я сказал именно: «не хочешь».
Йенни дышала порывисто, готовая дать резкую отповедь, но вдруг овладела собой. На душе у нее стало тошно. Она хорошо сознавала, что полупьяна… Не хватало еще, чтобы она принялась кричать и жаловаться, оправдываться… Перед Гуннаром! Она закусила губы и не дала волю словам, просившимся наружу.
Они подошли к воротам своего дома. Хегген отпер дверь, зажег восковую спичку, и они начали подниматься по бесконечной каменной лестнице.
Их маленькие комнаты были на антресолях, где других комнат больше не было. Между комнатами проходил коридор, который кончался мраморной лестницей, выходившей на крышу дома.
Дойдя до своей двери, Йенни остановилась и протянула Гуннару руку.
– Спокойной ночи, Гуннар, – сказала она тихо. – Спасибо тебе…
– Тебе спасибо… Спи спокойно…
Хегген открыл окно. Как раз против его окна ярко выделялась облитая лунным светом желтая стена с закрытыми ставнями и черными железными балконами. На заднем плане высился Пинчио с темной сверкающей массой зелени под зеленовато-синим небом. Ниже теснились поросшие мохом крыши над черными домами.
Гуннар высунулся в окно. На сердце у него было тяжело, и его охватило уныние… Черт… ведь не привередник же он… но видеть Йенни в таком состоянии…
И подумать, что он сам вовлек ее в это! Он хотел развлечь ее, потому что в первые месяцы она вся как-то трепыхалась, словно птица с подбитыми крыльями. Конечно, он думал, что он и она будут только злорадствовать, глядя на прочую компанию… на этих мартышек… Разве он мог предположить, что это так кончится?…
Он услыхал, что она вышла из своей комнаты и прошла на крышу. С минуту Хегген стоял в нерешительности. Потом он тоже пошел на крышу.
Йенни сидела на единственном стуле, стоявшем позади маленькой беседки из жести. Выше под коньком крыши сонно ворковали голуби.
– Ты так и не ложилась еще, – сказал он тихо. – Ты простудишься… – Он принес ей ее шаль из беседки и сел на выступ стены между горшками с растениями.
Некоторое время они сидели молча и смотрели на заснувший город, купола и колокольни которого точно плавали в лунном тумане. Йенни курила. Гуннар тоже взял папироску.
– Да, я заметила, что ничего больше не переношу… в смысле питья, хотела я сказать. Меня сразу валит с ног, – сказала Йенни виновато.
Он заметил, что она была уже совершенно трезва.
– Знаешь… мне кажется, что тебе следовало бы на время прекратить это, Йенни. Да и курить тебе тоже нельзя… во всяком случае – так много. Ведь ты сама жаловалась на сердце…
Она ничего не ответила.
– В сущности, ведь ты со мной вполне согласна в том, что… касается этих людей. Не понимаю, как ты можешь снисходить до их общества…
– Бывают минуты, – проговорила она тихо, – когда необходимо… усыпить себя, попросту говоря… одурманить. Ну, а что касается снисхождения, то… – Он посмотрел на ее бледное лицо. Ее непокрытые белокурые волосы сверкали в лунном освещении. – Да, иногда мне кажется, что так это и должно быть… Хотя в настоящий момент, например, мне стыдно. Теперь, видишь ли ты, я необыкновенно трезва, – она слегка засмеялась. – Тогда как бывают минуты, когда я далеко не трезва, если я ничего и не пила… Вот тогда-то у меня и является неудержимое желание… проводить так время…
– Это опасно, Йенни, – проговорил он шепотом. Немного помолчав, он прибавил: – Право, должен сказать откровенно, что… мне глубоко противны такие кутежи, как сегодня. Я уже достаточно повидал всего… И я ни за что на свете не хотел бы видеть, что ты падаешь… чтобы кончить, как Лулу…
– Ты можешь быть спокоен, Гуннар. Так я, во всяком случае, не кончу. Ведь, по правде говоря, мне такая жизнь не под силу… Я сумею поставить точку вовремя… Он молчал и смотрел на нее.
– Я понимаю, что ты хочешь сказать, – заметил он тихо. – Но, Йенни… и другие думали, как и ты. Но когда человек начинает спускаться по наклонной плоскости…тогда он уже не способен больше… поставить вовремя точку, как ты говоришь…
Он спустился с выступа, подошел к ней и взял ее за руку.
– Йенни… брось это… право, брось… Она встала и грустно засмеялась:
– На некоторое время, во всяком случае. О, мне кажется, что я надолго вылечилась от стремления к кутежам.
С минуту они стояли молча. Потом она крепко пожала его руку.
– Ну, спокойной ночи… Завтра я буду позировать, – прибавила она, уже спускаясь с лестницы.
– Отлично. Спасибо.
Хегген еще некоторое время сидел на крыше. Он курил и думал, поеживаясь от холода. Но наконец и он ушел к себе.
IX
На следующий день сейчас же после завтрака Йенни пошла к Гуннару и позировала, пока не начало смеркаться. В маленькие перерывы, пока она отдыхала, они болтали; он писал фон или мыл кисти.
– Довольно! – сказал он наконец, откладывая палитру и принимаясь приводить в порядок ящик с красками. – На сегодняшний день ты свободна!
Она встала и подошла к нему, и некоторое время они молча рассматривали портрет.
– Ну, как ты находишь мою работу, Йенни? – спросил он.
– Я нахожу, что это написано необыкновенно хорошо, – ответила Йенни с искренним восхищением.
– Я рад… Но, послушай, уже поздно и нам пора обедать, – сказал он, глядя на часы. – Пойдем вместе?
– С удовольствием. Я только пойду переоденусь. Ты подождешь?
Немного спустя, когда Гуннар постучал в дверь Йенни, она стояла уже одетая перед зеркалом и надевала шляпу.
«Как она прелестна», – подумал он.
Ее стройную высокую фигуру изящно обрисовывал старый английский костюм, придававший ей строгий и холодный вид. Ее фигура дышала таким благородством и целомудрием, что Гуннар устыдился своих мыслей…
– Ведь ты, кажется, собиралась пойти сегодня к фрекен Шулин, чтобы посмотреть какую-то коллекцию? – спросил он нерешительно.
– Да, но я решила не идти, – ответила Йенни, густо краснея. – По правде сказать, у меня нет ни малейшей охоты продолжать это знакомство… да и ее коллекция навряд ли представляет собою что-нибудь интересное…
– Да, в этом ты можешь быть уверена… Я только не понимаю, Йенни, как ты могла терпеть вчера ее приставания…
Йенни засмеялась. Потом она сказала серьезно:
– Бедная… В сущности, она, должно быть, несчастна…
– Ах, не говори так!.. Несчастна!.. Я встречался с ней в Париже в 1905 году… Хуже всего то, что она вовсе не извращена по натуре. Она только глупа… и тщеславна. Ну, а теперь это в большой моде. Если бы было в моде быть добродетельной, она, наверное, сидела бы теперь у домашнего очага и штопала бы детям чулки… а в виде развлечения рисовала бы время от времени розы, покрытые росой… И она была бы самой прекрасной хозяйкой и от души наслаждалась бы жизнью. Ну, а раз случилось так, что она как бы сбилась со своего настоящего пути, ей захотелось, по крайней мере, быть модной… свободной и художницей… И чтобы не потерять уважения к самой себе, она завела даже любовника. Но к своему великому огорчению, она напала на наивного человека, который стал требовать, чтобы она самым прозаическим образом вышла за него замуж, потому что она ожидала от него ребенка, и чтобы она посвятила себя – совсем по-старомодному – ребенку и домашнему очагу…
– Почему ты знаешь, может быть, Паульсен сам виноват в том, что она ушла от него?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30