К своему удивлению, Йенни заметила, что и ее руки дрожали, когда она вынимала первый лист. Сердце ее болезненно сжалось, словно от предчувствия какого-то несчастья. Ей вдруг стало страшно при мысли о том, что никто не должен знать об этом ее посещении, что она не смеет говорить о нем даже Хельге. И ее охватило уныние, едва она вспомнила о своем женихе – она уже давно старалась не задумываться над своим чувством к нему. А теперь у нее возникла одна догадка, на которой она преднамеренно не хотела останавливаться, – она боялась разбираться в тех чувствах, которые питал к ней Герт Грам.
Она стала перелистывать альбом с его молодыми мечтами, и душу ее охватило невыразимое чувство грусти.
Это были иллюстрации к народным песням Ландстада, и Герт Грам не раз говорил ей, что это его детище. Она поняла, что только из-за одной этой работы он считает себя прирожденным художником.
С первого взгляда эти иллюстрации производили довольно благоприятное впечатление, благодаря изящным виньеткам и тщательно вырисованным готическим надписям, и они могли понравиться профану. Но Йенни бросились в глаза существенные недостатки: безжизненность, недостаток движения, антихудожественная мелочность. Но неприятнее всего ее поразило смешение всевозможных стилей и отсутствие какой-либо индивидуальности в рисунках. К тому же многое было позаимствовано у хорошо известных ей итальянских художников.
Грам не сводил с нее испытующего взора, пока она рассматривала рисунки, и наконец сказал:
– Тебе, кажется, не нравится это, – и он сделал жалкую попытку улыбнуться. – Да, да, я вижу, что тебе это не нравится.
– Нет-нет, мне нравится… многое очень изящно… Но знаешь… – она старалась подыскать выражение, которое не обидело бы его, – для нас, художников, это представляется в менее выгодном свете, потому что мы видели подобные же сюжеты в другом исполнении, таком совершенном, что мы не можем себе представить этого иначе…
Он сидел против нее, подперев голову рукой, и молчал. Наконец он поднял голову и посмотрел на нее, и сердце ее сжалось от сострадания, когда она встретила его глаза.
– По правде сказать, – начал он, – мне и самому раньше казалось, что это было лучше, – и он опять сделал попытку улыбнуться. – Как я уже тебе говорил, я много лет не заглядывал в эту папку.
– Да, но портрет твоей жены написан превосходно. Чем больше я на него смотрю, тем больше он мне нравится, – заметила Йенни, стараясь его ободрить.
– Ну, это, должно быть, исключение… Когда я писал ее, она была для меня всем. Я был безумно влюблен в нее и в то же время уже ненавидел ее безгранично.
– Не по ее ли вине ты бросил живопись? – спросила Йенни тихо.
– Нет, Йенни. Во всяком несчастье виноваты мы сами. Я знаю, ты неверующая, как это принято выражаться. Да и я не принадлежу к числу верующих. Но я все-таки верю в высшую силу, которая чинит правосудие… Ребекка была кассиршей в лавке на Стургате. Я случайно увидал ее там. Она была дивно хороша. Впрочем, ты можешь судить об этом и теперь еще. Ну, и я поджидал ее по вечерам и провожал ее домой, одним словом, я познакомился с ней и… соблазнил ее.
– А потом ты женился на ней, потому что она ожидала ребенка, так я это и думала. И с тех пор она мучает и терзает тебя, и это в течение долгих двадцати семи лет. Нет, знаешь ли, это довольно жестокое правосудие, то, в которое ты веришь.
Он улыбнулся усталой улыбкой:
– У меня вовсе не такие узкие взгляды, как ты думаешь. Я отнюдь не нахожу ничего предосудительного в том, что мужчины и женщины сходятся друг с другом для законного или незаконного – это безразлично, если только они любят друг друга. Но что касается меня, то я действительно соблазнил Ребекку. Она была совершенно невинна, когда я встретился с нею, и не только в грубом смысле этого слова. Она не знала самой себя и не понимала ничего. Но я сразу увидал, что это страстная натура, я знал, что в любви она будет деспотична и ревнива. Но я надеялся оградить себя от ее деспотизма, сохранить свою самостоятельность. Я знал, что духовного родства между нами нет и не будет, но об этом я не думал – я стремился только обладать ее прекрасным телом…
Он встал, подошел к Йенни и на мгновение прижал обе ее руки к своим глазам.
– Я должен был знать, что супружество с такой женщиной принесет одно только несчастье… Я пожал то, что посеял… Я должен был жениться на ней… через два месяца после свадьбы родился Хельге. Началась жестокая борьба за существование, и пришлось похоронить все свои мечты о карьере художника. Но я не могу не отдать ей должного, она охотно и безропотно делила со мной нужду, работала и терпела лишения и с радостью готова была голодать ради детей и меня… Однако… при тех чувствах, которые я питал к ней, мне было еще тяжелее от сознания, что она приносит себя в жертву… Мало-помалу я потерял все, что мне было дорого. Я любил отца, она начала ревновать меня к нему и добилась того, что я окончательно разошелся с ним. С искусством я, конечно, должен был покончить навсегда. Я уставал от работы и от домашнего ада, у меня не хватило больше сил заниматься живописью, и я махнул рукой на искусство. Она укоряла меня в этом, но в глубине души она торжествовала. Дети… Она ревновала их ко мне, когда замечала, что они любят меня. Она не хотела делить детей со мной или меня с детьми… С годами ее ревность превратилась в настоящую манию. Впрочем, ты сама это уже заметила…
Йенни подняла голову и посмотрела на него.
– Ведь она едва терпит, чтобы я был в одной комнате с тобой, даже в присутствии Хельге…
После некоторого молчания она сказала:
– Я не понимаю… я отказываюсь понимать, как мог ты вынести все это! Что это была за жизнь!
– Я сам не понимаю этого, Йенни, – сказал он тихо и склонил голову к ней на плечо.
Когда он, мгновение спустя, поднял голову и их глаза встретились, она нежно обвила его шею рукой и, поддаваясь чувству безграничного сожаления, поцеловала его в лоб и щеку.
Но потом она испугалась, когда посмотрела на его лицо с закрытыми глазами. Однако сейчас же успокоилась, так как он тихо сказал:
– Спасибо, милая Йенни.
Грам собрал в папку листы и прибрал стол. После некоторого молчания он заговорил:
– Да, Йенни, я горячо желаю, чтобы ты была очень, очень счастлива. Ты так молода, прекрасна, и смела, и энергична, и талантлива… Дорогое дитя, ты все то, чем я когда-то хотел быть. А из меня так ничего и не вышло… – он говорил тихо и задумчиво.
Потом, как бы отбросив от себя тяжелые мысли, он продолжал:
– Знаешь, пока люди еще мало узнали друг друга, пока не сжились и не привыкли друг к другу, бывает много всяких недоразумений… Мне очень хотелось бы, чтобы вы с Хельге не жили в этом городе. Вам надо быть одним, вдали от всех родственников… по крайней мере первое время.
– Да, вот Хельге и хочет хлопотать о месте в Бергене, ты знаешь? – сказала Йенни, и снова ее сердце больно защемило от какого-то бессознательного страха, когда она вспомнила о Хельге.
– Ты никогда не говоришь об этом со своей матерью, Йенни? Почему? Разве ты не любишь свою мать?
– Конечно, я люблю маму…
– Мне кажется, что тебе хорошо было бы посоветоваться с ней, поговорить с мамой…
– Какая польза советоваться с другими? Я не люблю говорить с кем-нибудь об этом, – прибавила она уклончиво.
– Да, конечно, ведь ты… – Грам стоял вполуоборот к окну, и вдруг его всего передернуло, и он сказал возбужденным шепотом:
– Йенни… она там ходит…
– Кто?
– Да она, Ребекка…
Йенни встала. Ей вдруг захотелось громко закричать от злобы и отвращения. Ее охватила дрожь, каждый нерв напрягся, все восставало в ней против этой лжи, притворства и обмана. Она не хотела вмешиваться в эти раздоры, недоразумения, дышать атмосферой, насыщенной ссорами, сценами, словами, полными ненависти… Нет, нет, она не хотела входить во все это…
– Йенни, дитя мое… ты вся дрожишь! Не бойся же, тебя она, во всяком случае, не посмеет тронуть…
– Я вовсе не боюсь… даже и тени боязни нет! – Она вдруг стала совершенно спокойной и холодной. – Я зашла за тобой… мы смотрели твои рисунки… а теперь я иду к тебе пить чай.
– Но очень может быть, что она ничего и не заметила…
– Но, право же, нам совершенно нечего скрывать! Если она не знает еще, что я была у тебя, то она узнает это теперь. Я пойду с тобой к вам… слышишь, это необходимо и ради тебя, и ради меня…
Грам посмотрел на нее и сказал:
– В таком случае оденемся. Когда они вышли на улицу, фру Грам там уже не было.
– Нам придется сесть на трамвай, Герт. Уже поздно. – Йенни прошла несколько шагов и потом прибавила: – И ради Хельге мы должны держать себя открыто… уже только из-за него одного эта таинственность между нами неуместна…
Им отворила сама фру Грам. В то время как Грам объяснял ей, как он встретился с Йенни, последняя спокойно выдержала ее злой взгляд.
– Какая досада, что Хельге нет дома, – сказала Йенни. – Вы не думаете, фру Грам, что он скоро вернется?
– Как это странно, мой друг, – ответила фру Грам, обращаясь к мужу, – неужели ты забыл, что Хельге сегодня вечером не будет дома? Фрекен Винге будет не очень-то приятно просидеть вечер с нами, стариками.
– Ах, что вы, – проговорила Йенни, – об этом не беспокойтесь…
– Уверяю тебя, что я не помню, говорил ли Хельге, что он куда-нибудь собирается сегодня вечером, – заметил Грам.
– А вы сегодня без рукоделия, – удивилась фру Грам, когда они уселись в гостиной. – Так странно видеть вас без работы. Вы всегда такая занятая и прилежная.
– Да, я не успела зайти домой. Я так поздно вышла из ателье. Но, может быть, вы дадите мне какую-нибудь работу, фру Грам?
Йенни заговорила с ней о ценах на образцы вышивок в Париже и Христиании и о тех книгах, которые она дала ей. Грам сидел в углу и читал. Время от времени Йенни ловила на себе его пристальный взгляд.
Около одиннадцати часов пришел наконец Хельге.
* * *
– Что случилось? – спросил он, когда они спускались с лестницы. – Была опять какая-нибудь сцена?
– Ничего подобного, – ответила Йенни с раздражением. – По всей вероятности, твоей матери не понравилось только, что я пришла к вам вместе с твоим отцом.
– Да и мне кажется, что было бы лучше, если бы вы этого как-нибудь избегали, – заметил Хельге робко.
– Я сяду в трамвай, – воскликнула Йенни нервно, вырывая у него руку. – Сегодня я не в силах… слышишь… Я не хочу этих вечных сцен каждый раз, когда я побываю у вас. Спокойной ночи!
– Что с тобой, Йенни!.. – он бросился за ней, но она подбежала уже к месту остановки, куда как раз подошел вагон, и вскочила в него. Хельге остался один.
VI
На другой день Йенни все утро ходила взад и вперед по ателье. Заняться чем-нибудь она была не в силах.
Дождь лил беспрерывно и струился по стеклам окна. Время от времени Йенни останавливалась у окна и смотрела поверх мокрых черепичных крыш на телефонные провода, по которым быстро катились, словно бусины, капли дождя, собирались на вогнутом месте и затем падали вниз, и так без конца.
Не уехать ли ей к матери на дачу дня на два? Подальше от всего этого… Или уехать куда-нибудь из города, остановиться в гостинице и вызвать к себе Хельге, чтобы хорошенько, в полном покое, поговорить с ним?
Ах, если бы они могли побыть хоть немного вдвоем, без помехи! Она попыталась вызвать в себе воспоминание о весне в Италии. И перед ней ясно встало и тепло, и зеленая Кампанья, и белые цветы, и серебристая пелена над горами, и ее радостное и светлое настроение… но образа Хельге, каким он был в ее глазах тогда, когда она была влюблена в него, она не могла воскресить в своей памяти.
То время отошло далеко-далеко назад, и оно представлялось ей каким-то обособленным островком в ее жизни. Если бы она не сознавала рассудком, что это действительно так было, то она не могла бы найти никакой связи между тем, что прошло, и тем, что было теперь.
А его семья… Нет, у нее нет ничего общего с ними. И вот там-то она и теряла своего Хельге.
Но как странно, что она так и не могла сродниться с мыслью, что ей нет никакого дела до этих людей.
Да, Грам прав. Им необходимо уйти от всего этого.
Она уедет сейчас же. Уедет прежде, чем придет Хельге объясняться по поводу того, что произошло вчера.
Йенни быстро уложила в саквояж кое-какие вещи и надевала уже пальто, когда в дверь раздался стук. Она сейчас же узнала по стуку, что это Хельге. Он постучал несколько раз.
Йенни замерла на месте и не шевелилась до тех пор, пока не услыхала, что он отошел от двери. Немного спустя она взяла саквояж, заперла ателье и стала спускаться с лестницы.
На одной из площадок она еще сверху увидала фигуру мужчины, сидевшего на окне. Это был Хельге. Он смотрел вверх и увидел ее. Тогда она спустилась к нему. С минуту они молча смотрели друг на друга.
– Почему ты не хотела отпереть мне дверь? – спросил он наконец.
Йенни ничего не ответила.
– Разве ты не слыхала, как я стучал?
– Да, я слышала. Но мне не хотелось говорить с тобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30