Князь Итилиенский, понятное дело, не возражал, и его во всей этой ситуации по-настоящему печалило лишь одно. Он безоружен, и если люди Арагорна имеют предписание в случае нужды увезти девушку силой, драться ему сейчас предстоит тем самым кинжалом, которым он только что разделывал оленью лопатку — воистину достойный конец последнего представителя злополучной Анарионской династии. Что ж, по крайней мере стиль этого трагифарса будет выдержан до самого финала... Тут принц зачем-то перевел взгляд на стоящего справа от стола Берегонда и вздрогнул от изумления. Капитан неузнаваемо преобразился — взгляд его обрел былую твердость, а рука привычно покоилась на рукояти меча.
Им обоим не требовалось слов: старый воин сделал свой выбор и готов был умереть рядом с Фарамиром.
А вот офицер явно растерялся: применение оружия против августейших особ в его инструкции, надо думать, оговорено не было. Йовин между тем снова улыбнулась ему — на сей раз и вправду обворожительно — и твердо взяла инициативу в свои руки:
— Боюсь, вам все же придется задержаться, лейтенант. Отведайте оленины — она сегодня и вправду превосходна. Ваши солдаты тоже, вероятно, нуждаются в отдыхе. Гунт! — Это дворецкому. — Проводите людей короля и покормите их хорошенько — они с дороги. Да, и распорядитесь насчет бани!
У Йовин еще достало сил досидеть до конца обеда и даже поддерживать беседу («Передайте, пожалуйста, соль... Благодарю вас... А что слыхать из Мордора, лейтенант? Мы ведь в нашей глуши совсем оторвались от жизни...»), однако было ясно как день — она держится на последнем пределе. Глядя на нее, Фарамир вспомнил виденное им однажды перекаленное стекло: по виду — стекляшка как стекляшка, а щелкни по ней ногтем — разлетится в мельчайшие брызги.
Той ночью он, разумеется, не спал; сидел за столом у ночника, тщетно ломая голову — можно ли тут хоть чем-нибудь помочь? Принц превосходно разбирался в философии, вполне прилично — в военном деле и в искусстве разведки, но вот в тайнах женской души он, по совести говоря, ориентировался весьма слабо. Так что когда дверь его комнаты распахнулась без стука и на пороге возникла прозрачно-бледная Йовин — босиком и в ночной рубашке, — он пришел в совершеннейшую растерянность. Та, однако, уже шагнула внутрь — отрешенно, как сомнамбула; рубашка соскользнула к ногам девушки, и она приказала, вскинув голову и низко-низко опустив ресницы:
— Возьмите меня, принц! Ну же!!
Он подхватил на руки это легонькое тело — о черт, да у нее же нервный озноб, зуб на зуб не попадает! — и, перенеся ее на свое ложе, укрыл парой теплых плащей... Что там еще есть? Пошарил вокруг глазами — ага! Фляга с эльфийским вином — то, что надо.
— Ну-ка, выпей! Сейчас согреешься...
— А вы не хотите согреть меня как-нибудь иначе? — Она не открывала глаз, и тело ее, вытянутое в струнку, продолжала колотить крупная дрожь.
— Только не сейчас. Ты же возненавидишь меня на всю оставшуюся жизнь — и поделом.
И тогда она безошибочно поняла — можно; наконец-то можно... И, не заботясь более ни о чем, разревелась, как в далеком-далеком детстве, а он прижимал к груди это дрожащее и всхлипывающее, бесконечно дорогое существо и шептал ей на ухо какие-то слова — он и сам не помнил какие, да и не имели они никакого значения, и губы его были солоны от ее слез. А когда она выплакала до дна всю эту боль и мерзость, то спряталась обратно в норку под плащами, завладела его рукою и тихо попросила: «Расскажи мне что-нибудь... хорошее». И тогда он стал читать ей стихи, лучшие изо всех, что знал. И всякий раз, стоило ему остановиться, она стискивала его ладонь — как будто боялась потеряться в ночи, и произносила с непередаваемой детской интонацией: «Ну еще немножко! Пожалуйста!..»
Она уснула под утро, не выпуская его руки, так что он еще подождал, сидя на краешке ложа, пока сон ее не станет крепче, — и лишь тогда склонился над ней, осторожно коснувшись губами виска, а потом устроился в кресле... Глаза он открыл спустя пару часов от какого-то шороха, тут же услыхал сердитое: «Пожалуйста, отвернись!», а несколькими секундами погодя жалобное: «Слушай, дай мне чего-нибудь накинуть — не могу же я разгуливать средь бела дня в таком виде!» А уже стоя в дверях (на ней теперь был его охотничий камзол с подвернутыми рукавами), она вдруг вымолвила — тихо и очень серьезно: «Знаешь, те стихи... Это что-то необыкновенное, со мной никогда в жизни такого не бывало. Я приду к тебе сегодня вечером, и ты почитаешь мне еще что-нибудь, ладно?» Короче говоря, к тому времени, когда в Эдорас отправилось послание, в коем Фарамир справлялся у Йомера — не возражает ли тот против решения своей сестры Йовин стать княгиней Итилиенской, вечерние литературные чтения прочно вошли в их семейный обиход.
— ...Ты меня не слушаешь?..
Йовин, давно уже умывшаяся и одевшаяся, огорченно глядела на принца.
— Прости, малыш. Я и вправду задумался.
— О грустном?..
— Скорее — об опасном. Вот думаю — а не пришлет ли нам с тобой Его Величество король Гондора и Арнора свадебный подарок? Как бы твоя давешняя шуточка насчет мышьяка и стрихнина не оказалась пророческой...
Произнося эти слова, он нарушил одну неписаную заповедь: не упоминать в этих стенах об Арагорне. Лишь однажды, в самом начале их романа, Йовин внезапно и без видимой связи с предшествующим разговором сказала:
— Если тебя интересует, каков он был как любовник, — она стояла отвернувшись к окну и с преувеличенным вниманием разглядывала что-то во дворе, не замечая его протестующего жеста, — то могу сказать совершенно честно: очень так себе. Понимаешь, он ведь привык только брать — всегда и во всем; одним словом, «настоящий мужчина»... — Губы ее при этих словах скривила горькая усмешка. — Конечно, множеству женщин именно это и нужно, но я-то к их числу не принадлежу...
Некоторое время она вопросительно глядела на Фарамира, а затем кивнула и задумчиво произнесла — как будто подведя про себя некий окончательный итог:
— Да, пожалуй что с него станется... У тебя есть план, как избежать такого подарка?
— Есть. Но все зависит от того, согласится ли сыграть за нашу команду Берегонд.
— Прости, если я лезу не в свое дело... Ведь этот человек убил твоего отца; каков бы он ни был, это все-таки отец...
— Думаю, что Берегонд тут ни при чем. Больше того: я сегодня попробую это доказать, и прежде всего — ему самому.
— А почему именно сегодня?
— Потому что раньше было нельзя. В тот день — помнишь, в обеденном зале? — он вел себя очень неосторожно. Я специально не общался с ним все эти дни, чтобы хоть как-то усыпить бдительность ребят из Белого отряда, но сейчас, похоже, расклад такой, что пан или пропал. Одним словом, пригласи его заглянуть ко мне по какому-нибудь невинному поводу; да смотри, чтобы разговор ваш происходил на людях — у нас никаких секретов нету! А ты сама — когда поедешь сегодня на охоту — оторвись ненароком от сопровождающих и поспрошай у народа, эдак невзначай, насчет одного лесного хутора...
В глазах вошедшего в комнату Берегонда тлел слабый огонек надежды: может быть, не все потеряно?
— Здравия желаю. Ваше Высочество!
— Здравствуй, Берегонд. И не надо так официально... Я просто хочу, чтобы ты помог мне связаться с Его Величеством.
С этими словами принц, порывшись в стоящем у стены вьючном ящике, осторожно водрузил на стол большой шар из дымчатого хрусталя.
— Видящий камень!.. — изумился капитан.
— Да, это палантир; второй сейчас в Минас-Тирите. Арагорн из каких-то соображений не желает, чтобы я пользовался им сам, и наложил на него заклятие. Так что будь добр, возьми шар и вглядись в него...
— Нет! — отчаянно замотал головою Берегонд, и на лице его отразился ужас. — Что угодно, только не это!! Я не хочу увидеть обугленные руки Денетора!
— Так ты уже видел их? — Принц внезапно ощутил смертельную усталость: значит, он все же ошибся в этом человеке...
— Нет, но мне говорили... Их видит всякий, кто заглянет в его палантир!
— Не беспокойся, Берегонд. — В голосе Фарамира послышалось облегчение. — Это не тот палантир, не Денеторов. Тот — как раз в Минас-Тирите, он тебе неопасен.
— Да?.. — Капитан с некоторой все же опаской взял Видящий камень в руки, довольно долго всматривался в него, а затем со вздохом поставил обратно на стол. — Простите, принц, — ничего не вижу.
— Ты уже увидел все, что надо, Берегонд. Ты не виноват в гибели Денетора — можешь спать спокойно.
— Что??! Как вы сказали?!!
— Ты не виноват в гибели Денетора, — повторил принц. — Извини, но мне пришлось ввести тебя в заблуждение: наш палантир — как раз тот самый. В нем и в самом деле бывают видны черные скрюченные пальцы, но их видят только те, кто сам приложил руку к убийству короля Гондора. Ты ничего не увидал — стало быть, чист. В тот день твоя воля была парализована чьей-то мощной магией — думаю, что эльфийской.
— Правда? — прошептал Берегонд. — Вы, наверное, просто хотите меня утешить, и это все же другой палантир... (Ну скажи, скажи мне, что это не так!)
— Да ты сам подумай — кто бы мне дал этот самый «другой палантир»? Мне и этот-то вернули потому лишь, что сочли его безнадежно испорченным: сами они и вправду не могут разглядеть в нем ничего — ладони Денетора загораживают все поле зрения. О том, что люди, непричастные к преступлению, могут пользоваться им по-прежнему, они, по счастью, даже не подозревают.
— А для чего вы мне сначала сказали — не тот?
— Видишь ли... Дело в том, что ты — человек легковерный и очень внушаемый; именно этим и воспользовались эльфы с Митрандиром. Я боялся, что ты просто примыслишь себе эту картинку — самовнушение иногда играет с людьми и не такие шутки... Но теперь, хвала Эру, все позади.
— Все позади, — хрипло повторил Берегонд. С этими словами он опустился на колени и глядел теперь на принца с такой собачьей преданностью, что тому стало неловко. — Значит, вы позволите служить вам, как в старые времена?
— Да, позволю, но только немедленно подымись... А теперь скажи, являюсь ли я для тебя сувереном Итилиена?
— А как же иначе, Ваше Высочество?!
— Раз так, то вправе ли я, оставаясь вассалом гондорской короны, сменить личную охрану, навязанную мне Королем?
— Разумеется. Но это легче сказать, чем сделать: Белый отряд подчиняется мне лишь номинально. Я ж ведь тут, считай, просто квартирмейстер...
— Ну, об этом я уже давно догадался. Кстати, кто они? Дунаданы?
— Рядовые — дунаданы. А вот офицеры и сержанты... Это все люди из тайной стражи Короля. Откуда они взялись у нас Гондоре — никому не ведомо; болтают, — Берегонд зачем-то покосился на дверь, — чуть ли не ожившие мертвецы. Кто у них за главного — я и сам не пойму.
— М-да... В любом случае от этих ребят следует избавиться — и чем скорее, тем лучше. Ну так что, капитан, — рискнешь за компанию со мной?
— Вы спасли мою честь — значит, жизнь моя принадлежит вам безо всяких оговорок. Но трое против сорока...
— Я полагаю, что нас все же не трое, а куда больше. — При этих словах Берегонд изумленно воззрился на принца. — Где-то неделю назад мужики с одного лесного хутора привезли к нам в форт воз копченой оленины и затеяли ссору со стражей у ворот: те, как обычно, потребовали от них оставить луки по ту сторону частокола. Там еще был такой чернявый, блажил на всю округу — отчего это, дескать, благородным дозволяют заходить в княжескую резиденцию при оружии, а вольным стрелкам с Дроздиных выселок — хрен. Припоминаешь?
— Ну, что-то такое было... А в чем дело?
— В том, что этот чернявый — барон Грагер, лейтенант Итилиенского полка, а до войны — мой резидент в Кханде; и я склонен полагать, что в этих самых Дроздиных выселках сидит не он один... Так вот, твоя задача — установить связь с Грагером, а дальше будем действовать по обстановке. Между собой мы отныне будем связываться только через тайник — если стоять на шестнадцатой снизу ступеньке винтовой лестницы в северном крыле, то на уровне левого локтя будет щель в стенной обшивке — как раз для записки: ни с верхней, ни с нижней площадки лестницы отследить закладку тайника невозможно — я проверил. Далее. По выходе от меня уйдешь в запой, денька эдак на три: я ведь приглашал тебя за тем, чтобы ты попробовал связать меня с Арагорном через палантир — а ты, понятное дело, узрел в нем Денетора... Только не переиграй — офицеры Белых кажутся мне весьма проницательными людьми.
...А буквально в тот же день в Поселке случилось первое преступление — поджог. Какой-то придурок запалил — нет, вы не поверите: не дом соперника, наставившего ему рога, не амбары кабатчика, отказавшегося налить чарку в долг, не сеновал соседа, который много о себе понимает... Запалили голубятню, которую держал угрюмый одинокий кузнец, переехавший сюда из Анфаласа и потому, видать, сохранивший некоторые городские привычки. Кузнец любил своих голубей до самозабвения, а потому посулил серебряную марку тому, кто наведет его на след поджигателя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67