Их начали удлинять, и при осуществлении этого проекта было решено, что некоторые промежуточные станции не стоят труда и разумнее их закрыть.
Управление городского транспорта, похоже, забыло об этих подземных склепах, но о них помнят бесчисленные любители городских приключений, художники граффити и другие «спелеологи» в ассортименте. На протяжении последующих шестидесяти лет заброшенные станции разрисовывали, на них творились всяческие безобразия, вплоть до пьяных разборок; станции превратились в сюжеты городских мифов и были весьма популярны на самых невероятных вебсайтах. Любители подземелий в своих скитаниях используют эти станции как остановки, Ночной Дозор как тренировочные площадки — сумеречная зона между средой обитания людей и подземным миром.
Я подтащил Ласи к темной, пустой платформе. Шесть десятилетий граффити окружали нас со всех сторон, когда-то яркая краска потемнела под слоем глубоко въевшейся грязи. На осыпающихся мозаичных табло с трудом можно было прочесть, куда именно ведут выходы, запечатанные на протяжении многих десятилетий. На платформе Ласи принялась удивленно оглядываться по сторонам, и сердце у меня упало. Здесь была почти пещерная тьма; пытаясь разогнать ее, нормальный человек замахал бы перед лицом рукой.
— И что теперь? — спросила она.
— Вон туда.
Я решил подвергнуть ее настоящей проверке и повел к двери в мужской туалет, реликт шестидесятилетней давности. К одной стене лепились остатки сломанной раковины, деревянные двери кабинок свисали под немыслимыми углами. Последние запахи дезинфекции давно выветрились; остался лишь тепловатый воздух подземки, пахнущий крысами, плесенью и гниющим мусором. Далекие огни туннеля тускло отражались от грязных плиток. Даже я, обладая зрением полноценного инферна, видел тут с трудом. Я кивнул на последнюю кабинку.
— Можешь прочесть, что там написано?
Ее взгляд безошибочно уперся в единственную разборчивую строчку среди перекрывающих друг друга слоев граффити. Какое-то время она молчала, а потом произнесла:
— Вот так все это и начиналось — чтением надписи на стене.
— Можешь разобрать?
— Там сказано: «Жри дерьмо, Линус».
Я закрыл глаза. Ласи инфицирована. Паразит, видимо, трудился сверхурочно, собирая отражающие клетки за ее роговицей и тем самым готовя Ласи к жизни ночной охотницы, прячущейся от солнца.
— Кто такой Линус? — спросила она.
— Откуда мне знать? Эта надпись здесь уже давно.
— Так что все-таки мы тут делаем, Кэл? В смысле, ты привел меня сюда, чтобы… избавиться от меня?
— Избавиться? Конечно нет! — Я достал таблетки из кармана. — Вот, прими две прямо сейчас.
Она вытряхнула таблетки и проглотила их; было видно, как они на мгновение застряли в пересохшем горле. Она откашлялась.
— Здесь правда так темно, как ты говорил? Или это твой очередной трюк? Я действительно могу видеть в темноте?
— Да. Нормальный человек был бы здесь полностью слеп.
— И я заразилась этим от твоего кота?
— Боюсь, что да.
— Знаешь, Кэл, с твоим котом у меня тоже секса не было.
— Но он лежал у тебя на груди, пока ты спала, и… ваше дыхание смешивалось. Или что-то в этом роде. По-видимому, старый штамм распространяется именно таким образом, но никто никогда не говорил мне об этом. Сейчас в Дозоре дела пошли хуже некуда. Фактически ситуация вот-вот выйдет из-под контроля. Мы должны убраться из города. Когда инфекция начнет распространяться, тут будет твориться черт знает что.
— Типа, как ты говорил, когда впервые рассказывал о Дозоре? Когда все кусают друг друга, прямо как в фильмах про зомби? В таком случае почему не снабдить всех этими таблетками?
Я пожевал губу,
— Потому что по некоторым причинам они хотят, чтобы болезнь распространялась. Хотя, может, они в конце концов и прибегнут к таблеткам. Тогда все утрясется, но до тех пор…
Она, прищурившись, поглядела на пузырек, силясь прочесть этикетку.
— Они в самом деле помогают?
— Ты же видела Сару — она теперь нормальная. Когда я поймал ее, она жила в Хобокене, ела крыс и пряталась от солнца.
— Просто прелесть, парень. Это что, меня тоже ожидает?
— Надеюсь, что нет. — Я взял ее за руку, и она не отдернула ее. — Саре не давали таблеток с самого начала. Может, ты просто сразу обретешь сверхспособности. В смысле, станешь очень сильной, будешь обладать острым слухом и прекрасным обонянием.
— Кэл, а как же эта штука с Гартом Бруксом?
— С Гартом Бруком? А-а, проклятие.
— Что ты вроде бы начинаешь ненавидеть свою прежнюю жизнь?
— Да. Но Сара преодолела и это. Она даже носит повязку Элвиса.
— Элвиса? Ну и вкус у твоих подружек. — Ласи вздохнула. — А со мной будет все это… ну, проклятие?
Я молчал, внезапно осознав, что точного ответа на этот вопрос у меня нет. На занятиях ни слова не говорили о штамме, передающемся через котов, и древнем лекарстве из чеснока и мандрагоры — все это держали от меня в секрете. Я не знал, каких симптомов можно ожидать и как менять дозировку, если у Ласи начнут отрастать длинные черные ногти или она станет пугаться собственного отражения. Я откашлялся.
— Ну, нужно следить за симптомами. Есть что-то особенное, что ты любишь? Картофельный салат? — Мне чуть плохо не стало, когда я понял, как мало знаю о Ласи. — Хип-хоп? Хэви-метал? О да, запах бекона. Что еще, из-за чего следует тревожиться, если ты начнешь презирать это?
Она вздохнула.
— Мне казалось, с этим мы уже разобрались.
— Что? Картофельный салат?
— Нет, тупица.
И она поцеловала меня.
Губы у нее были теплые, а сердце все еще сильно колотилось — от бега сквозь тьму, от пугающего вида заброшенной станции, от новости о том, что вскоре она может превратиться в вампира. Или просто от поцелуя — я чувствовал биение сердца в губах Ласи, к которым прилила кровь. Мое собственное сердце, казалось, стучало в голове — так сильно, что в глазах пульсировало. Поцелуй хищника: бесконечный, неотрывный, а для меня первый за полгода.
Когда мы в конце концов оторвались друг от друга, Ласи прошептала:
— Такое ощущение, будто у тебя жар.
Я улыбнулся, все еще чувствуя легкое головокружение.
— Да, причем всегда. Ускоренный метаболизм.
— И обоняние у тебя тоже супер?
— Конечно.
— Ох, парень… — Она понюхала воздух и нахмурилась. — И чем я пахну?
Я медленно втянул воздух, позволив запаху Ласи затопить меня; знакомый жасминовый аромат ее шампуня каким-то образом пригасил последствия хаоса последних двадцати четырех часов. Мы можем снова поцеловаться, внезапно понял я, и вообще делать все, что пожелаем. Теперь в этом нет никакой опасности, поскольку оба заражены.
— Бабочками, — наконец ответил я.
— Бабочками?
— Да. Ты моешь волосы шампунем с запахом жасмина, верно? Он похож на запах бабочек.
— Постой-ка. У бабочек есть запах? Они пахнут жасмином?
Тело все еще гудело от поцелуя, голова все еще кружилась от всех откровений сегодняшнего дня, и было что-то успокоительное в том, чтобы услышать вопрос, на который я знал ответ. Чудеса биологии хлынули из меня потоком.
— Такое происходит повсюду. Цветы имитируют насекомых — отращивают лепестки в форме крыльев, вырабатывают похожие запахи. Жасмин таким образом приманивает бабочку сесть на него, чтобы она разносила пыльцу от цветка к цветку. Так у цветов жасмина происходит секс друг с другом.
— Парень, о чем ты? Жасмин занимается сексом? С помощью бабочек?
— Да. И как тебе это?
— Ничего себе. — Она помолчала, все еще не отпуская меня, все еще думая о цветах, занимающихся сексом с помощью бабочек. В конце концов она снова заговорила: — Выходит, когда бабочка садится на мои волосы, она думает, что у нее жасминовый секс с ними?
— Скорее всего.
Я притянул Ласи к себе, погрузил нос в ее запах. Может, мир природы не такой уж сокрушительно ужасный, не такой отталкивающий, грязный, мерзкий. Временами природа может быть очень даже мила и даже изысканна — как сексуально озабоченная бабочка, которую легко сбить с толку.
Платформа снова задрожала под нашими ногами — приближался следующий поезд. В конце концов мы должны будем вернуться на поверхность, лицом к лицу встретиться с солнечным светом и надвигающимся крушением цивилизации, найти способ пережить тот хаос, который задумали старые носители, теперь, когда древний штамм пробился к дневному свету. Однако пока я стоял тут, мысль об апокалипсическом будущем внезапно показалась не такой уж пугающей. Сейчас у меня было то, что казалось потерянным навсегда: тепло другого человека в моих объятиях. А раз так, можно перенести все, что бы ни случилось дальше.
— Может эта болезнь заставить меня возненавидеть тебя, Кэл? — спросила Ласи. — Даже если я буду принимать таблетки?
Я начал было говорить, что точно не знаю, но в этот момент грохот под ногами стал другим — он больше не нарастал непрерывно. И потом изменился еще раз: как будто на нас пахнуло волной воздуха, и сквозь ложный запах бабочек от волос Ласи я ощутил другой, древний и жуткий.
— Кэл?
— Подожди.
Я сделал глубокий вдох. Мерзкий запах усилился, накатывая, точно воздух из решеток подземки под давлением проходящего внизу поезда. И вот тут ко мне пришло понимание, такое же полное и несомненное, как у моих предков, когда они ощущали запах льва, тигра или медведя…
Огромная тварь была уже в пути.
22
ЗМЕИ НА ПАЛОЧКЕ
В следующий раз, когда пойдете к доктору, обратите внимание на пластинки с названием учреждения на стене. Одна из них, обычно самая большая, наверняка будет украшена интригующим символом: две змеи, обвивающиеся вокруг посоха с крылышками.
Спросите своего доктора, что означает этот символ, и вы, скорее всего, получите вот какой ответ: этот посох называется caduceus; знак Гермеса, бога алхимиков, и символ Американской медицинской ассоциации.
Однако это лишь половина правды.
Знакомьтесь: червь под названием ришта. Он водится в водоемах и слишком мал, чтобы видеть его невооруженным глазом. Если вы напьетесь инфицированной риштой воды, одна из этих зверюшек может проникнуть к вам в кишки, а оттуда, с помощью химической магии оставаясь незримой для иммунной системы, в ногу. Там червь сильно увеличится в размерах — до двух футов. И у него народятся детки.
Взрослый ришта, может, и невидим для иммунной системы, но у его деток совсем другая стратегия — они включают все сигналы тревога, какие только смогут. Зачем? Ну, перевозбуждение иммунной системы — коварная, болезненная, опасная вещь. Со всем этим шумом и гамом, учиненным новорожденными риштами, ваша инфицированная нога воспалится. Появятся огромные волдыри, которые заставят вас с криком броситься к ближайшему водоему, чтобы охладить жар.
Очень хитроумно. Учуяв воду, юные ришты вылезут из волдырей, попрыгают в водоем, устроятся на новом месте и станут дожидаться появления следующего невезучего любителя сырой воды.
Ришты проделывают этот трюк на протяжении очень долгого времени. Фактически древние целители еще тысячи лет назад поняли, как избавляться от них. Процедура проста теоретически: взять и вытянуть взрослого ришту из нога пострадавшего. Однако здесь есть одна хитрость: если вытягивать его слишком быстро, он порвется пополам и оставшаяся внутри часть загноится, породив ужасное заражение. Обычно пациент в этом случае умирает.
Вот как это проделывали доктора Древнего мира. Осторожно вытягивали кончик червя и наматывали его на палочку. Потом на протяжении семи или около того дней червя очень медленно вытаскивали, как сматывают леску во время рыбной ловли, пока он весь не оказывался снаружи.
Вот именно, не меньше семи дней. Ни в коем случае не торопиться! Эта неделя станет не самой приятной в вашей жизни, но в итоге тело снова будет служить вам как положено. И еще у вас останется палочка с намотанным на нее червем.
И со временем этот мерзкий «приз» станет символом медицины.
Подумать только, а? Хотя, может, это не такой уж и странный символ. Процедура удаления ришты — первая в истории форма хирургической операции. Скорее всего, в те времена она казалась удивительным подвигом — как-никак, вытаскивали змею из человеческого тела. Может, позже доктор вешал палочку с намотанным на нее червем на стену — просто в качестве доказательства того, что он свое дело знает.
Так что в следующий раз, когда вы пойдете к врачу, не стоит с гадливостью смотреть на трогательный символ древнего целительского искусства. (И не верьте всей этой чепухе о выдающемся боге Гермесе, который тут совершенно ни при чем; все дело в червях под названием ришта.)
23
ЧЕРВЬ
— Оставайся здесь, — сказал я.
— Что случилось?
— Я кое-что унюхал.
Ласи нахмурилась.
— Надеюсь, ты не меня имеешь в виду?
— Нет. Тихо!
Я присел на корточки и прижал ладони к подрагивающей, разрисованной граффити бетонной платформе. Содрогание то усиливалось, то ослабевало, но в целом перемещалось в нашем направлении. Волосы на затылке встали дыбом — я снова, как в подземном мире, услышал висящую в воздухе, трепещущую ноту, тот же самый мощный стон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Управление городского транспорта, похоже, забыло об этих подземных склепах, но о них помнят бесчисленные любители городских приключений, художники граффити и другие «спелеологи» в ассортименте. На протяжении последующих шестидесяти лет заброшенные станции разрисовывали, на них творились всяческие безобразия, вплоть до пьяных разборок; станции превратились в сюжеты городских мифов и были весьма популярны на самых невероятных вебсайтах. Любители подземелий в своих скитаниях используют эти станции как остановки, Ночной Дозор как тренировочные площадки — сумеречная зона между средой обитания людей и подземным миром.
Я подтащил Ласи к темной, пустой платформе. Шесть десятилетий граффити окружали нас со всех сторон, когда-то яркая краска потемнела под слоем глубоко въевшейся грязи. На осыпающихся мозаичных табло с трудом можно было прочесть, куда именно ведут выходы, запечатанные на протяжении многих десятилетий. На платформе Ласи принялась удивленно оглядываться по сторонам, и сердце у меня упало. Здесь была почти пещерная тьма; пытаясь разогнать ее, нормальный человек замахал бы перед лицом рукой.
— И что теперь? — спросила она.
— Вон туда.
Я решил подвергнуть ее настоящей проверке и повел к двери в мужской туалет, реликт шестидесятилетней давности. К одной стене лепились остатки сломанной раковины, деревянные двери кабинок свисали под немыслимыми углами. Последние запахи дезинфекции давно выветрились; остался лишь тепловатый воздух подземки, пахнущий крысами, плесенью и гниющим мусором. Далекие огни туннеля тускло отражались от грязных плиток. Даже я, обладая зрением полноценного инферна, видел тут с трудом. Я кивнул на последнюю кабинку.
— Можешь прочесть, что там написано?
Ее взгляд безошибочно уперся в единственную разборчивую строчку среди перекрывающих друг друга слоев граффити. Какое-то время она молчала, а потом произнесла:
— Вот так все это и начиналось — чтением надписи на стене.
— Можешь разобрать?
— Там сказано: «Жри дерьмо, Линус».
Я закрыл глаза. Ласи инфицирована. Паразит, видимо, трудился сверхурочно, собирая отражающие клетки за ее роговицей и тем самым готовя Ласи к жизни ночной охотницы, прячущейся от солнца.
— Кто такой Линус? — спросила она.
— Откуда мне знать? Эта надпись здесь уже давно.
— Так что все-таки мы тут делаем, Кэл? В смысле, ты привел меня сюда, чтобы… избавиться от меня?
— Избавиться? Конечно нет! — Я достал таблетки из кармана. — Вот, прими две прямо сейчас.
Она вытряхнула таблетки и проглотила их; было видно, как они на мгновение застряли в пересохшем горле. Она откашлялась.
— Здесь правда так темно, как ты говорил? Или это твой очередной трюк? Я действительно могу видеть в темноте?
— Да. Нормальный человек был бы здесь полностью слеп.
— И я заразилась этим от твоего кота?
— Боюсь, что да.
— Знаешь, Кэл, с твоим котом у меня тоже секса не было.
— Но он лежал у тебя на груди, пока ты спала, и… ваше дыхание смешивалось. Или что-то в этом роде. По-видимому, старый штамм распространяется именно таким образом, но никто никогда не говорил мне об этом. Сейчас в Дозоре дела пошли хуже некуда. Фактически ситуация вот-вот выйдет из-под контроля. Мы должны убраться из города. Когда инфекция начнет распространяться, тут будет твориться черт знает что.
— Типа, как ты говорил, когда впервые рассказывал о Дозоре? Когда все кусают друг друга, прямо как в фильмах про зомби? В таком случае почему не снабдить всех этими таблетками?
Я пожевал губу,
— Потому что по некоторым причинам они хотят, чтобы болезнь распространялась. Хотя, может, они в конце концов и прибегнут к таблеткам. Тогда все утрясется, но до тех пор…
Она, прищурившись, поглядела на пузырек, силясь прочесть этикетку.
— Они в самом деле помогают?
— Ты же видела Сару — она теперь нормальная. Когда я поймал ее, она жила в Хобокене, ела крыс и пряталась от солнца.
— Просто прелесть, парень. Это что, меня тоже ожидает?
— Надеюсь, что нет. — Я взял ее за руку, и она не отдернула ее. — Саре не давали таблеток с самого начала. Может, ты просто сразу обретешь сверхспособности. В смысле, станешь очень сильной, будешь обладать острым слухом и прекрасным обонянием.
— Кэл, а как же эта штука с Гартом Бруксом?
— С Гартом Бруком? А-а, проклятие.
— Что ты вроде бы начинаешь ненавидеть свою прежнюю жизнь?
— Да. Но Сара преодолела и это. Она даже носит повязку Элвиса.
— Элвиса? Ну и вкус у твоих подружек. — Ласи вздохнула. — А со мной будет все это… ну, проклятие?
Я молчал, внезапно осознав, что точного ответа на этот вопрос у меня нет. На занятиях ни слова не говорили о штамме, передающемся через котов, и древнем лекарстве из чеснока и мандрагоры — все это держали от меня в секрете. Я не знал, каких симптомов можно ожидать и как менять дозировку, если у Ласи начнут отрастать длинные черные ногти или она станет пугаться собственного отражения. Я откашлялся.
— Ну, нужно следить за симптомами. Есть что-то особенное, что ты любишь? Картофельный салат? — Мне чуть плохо не стало, когда я понял, как мало знаю о Ласи. — Хип-хоп? Хэви-метал? О да, запах бекона. Что еще, из-за чего следует тревожиться, если ты начнешь презирать это?
Она вздохнула.
— Мне казалось, с этим мы уже разобрались.
— Что? Картофельный салат?
— Нет, тупица.
И она поцеловала меня.
Губы у нее были теплые, а сердце все еще сильно колотилось — от бега сквозь тьму, от пугающего вида заброшенной станции, от новости о том, что вскоре она может превратиться в вампира. Или просто от поцелуя — я чувствовал биение сердца в губах Ласи, к которым прилила кровь. Мое собственное сердце, казалось, стучало в голове — так сильно, что в глазах пульсировало. Поцелуй хищника: бесконечный, неотрывный, а для меня первый за полгода.
Когда мы в конце концов оторвались друг от друга, Ласи прошептала:
— Такое ощущение, будто у тебя жар.
Я улыбнулся, все еще чувствуя легкое головокружение.
— Да, причем всегда. Ускоренный метаболизм.
— И обоняние у тебя тоже супер?
— Конечно.
— Ох, парень… — Она понюхала воздух и нахмурилась. — И чем я пахну?
Я медленно втянул воздух, позволив запаху Ласи затопить меня; знакомый жасминовый аромат ее шампуня каким-то образом пригасил последствия хаоса последних двадцати четырех часов. Мы можем снова поцеловаться, внезапно понял я, и вообще делать все, что пожелаем. Теперь в этом нет никакой опасности, поскольку оба заражены.
— Бабочками, — наконец ответил я.
— Бабочками?
— Да. Ты моешь волосы шампунем с запахом жасмина, верно? Он похож на запах бабочек.
— Постой-ка. У бабочек есть запах? Они пахнут жасмином?
Тело все еще гудело от поцелуя, голова все еще кружилась от всех откровений сегодняшнего дня, и было что-то успокоительное в том, чтобы услышать вопрос, на который я знал ответ. Чудеса биологии хлынули из меня потоком.
— Такое происходит повсюду. Цветы имитируют насекомых — отращивают лепестки в форме крыльев, вырабатывают похожие запахи. Жасмин таким образом приманивает бабочку сесть на него, чтобы она разносила пыльцу от цветка к цветку. Так у цветов жасмина происходит секс друг с другом.
— Парень, о чем ты? Жасмин занимается сексом? С помощью бабочек?
— Да. И как тебе это?
— Ничего себе. — Она помолчала, все еще не отпуская меня, все еще думая о цветах, занимающихся сексом с помощью бабочек. В конце концов она снова заговорила: — Выходит, когда бабочка садится на мои волосы, она думает, что у нее жасминовый секс с ними?
— Скорее всего.
Я притянул Ласи к себе, погрузил нос в ее запах. Может, мир природы не такой уж сокрушительно ужасный, не такой отталкивающий, грязный, мерзкий. Временами природа может быть очень даже мила и даже изысканна — как сексуально озабоченная бабочка, которую легко сбить с толку.
Платформа снова задрожала под нашими ногами — приближался следующий поезд. В конце концов мы должны будем вернуться на поверхность, лицом к лицу встретиться с солнечным светом и надвигающимся крушением цивилизации, найти способ пережить тот хаос, который задумали старые носители, теперь, когда древний штамм пробился к дневному свету. Однако пока я стоял тут, мысль об апокалипсическом будущем внезапно показалась не такой уж пугающей. Сейчас у меня было то, что казалось потерянным навсегда: тепло другого человека в моих объятиях. А раз так, можно перенести все, что бы ни случилось дальше.
— Может эта болезнь заставить меня возненавидеть тебя, Кэл? — спросила Ласи. — Даже если я буду принимать таблетки?
Я начал было говорить, что точно не знаю, но в этот момент грохот под ногами стал другим — он больше не нарастал непрерывно. И потом изменился еще раз: как будто на нас пахнуло волной воздуха, и сквозь ложный запах бабочек от волос Ласи я ощутил другой, древний и жуткий.
— Кэл?
— Подожди.
Я сделал глубокий вдох. Мерзкий запах усилился, накатывая, точно воздух из решеток подземки под давлением проходящего внизу поезда. И вот тут ко мне пришло понимание, такое же полное и несомненное, как у моих предков, когда они ощущали запах льва, тигра или медведя…
Огромная тварь была уже в пути.
22
ЗМЕИ НА ПАЛОЧКЕ
В следующий раз, когда пойдете к доктору, обратите внимание на пластинки с названием учреждения на стене. Одна из них, обычно самая большая, наверняка будет украшена интригующим символом: две змеи, обвивающиеся вокруг посоха с крылышками.
Спросите своего доктора, что означает этот символ, и вы, скорее всего, получите вот какой ответ: этот посох называется caduceus; знак Гермеса, бога алхимиков, и символ Американской медицинской ассоциации.
Однако это лишь половина правды.
Знакомьтесь: червь под названием ришта. Он водится в водоемах и слишком мал, чтобы видеть его невооруженным глазом. Если вы напьетесь инфицированной риштой воды, одна из этих зверюшек может проникнуть к вам в кишки, а оттуда, с помощью химической магии оставаясь незримой для иммунной системы, в ногу. Там червь сильно увеличится в размерах — до двух футов. И у него народятся детки.
Взрослый ришта, может, и невидим для иммунной системы, но у его деток совсем другая стратегия — они включают все сигналы тревога, какие только смогут. Зачем? Ну, перевозбуждение иммунной системы — коварная, болезненная, опасная вещь. Со всем этим шумом и гамом, учиненным новорожденными риштами, ваша инфицированная нога воспалится. Появятся огромные волдыри, которые заставят вас с криком броситься к ближайшему водоему, чтобы охладить жар.
Очень хитроумно. Учуяв воду, юные ришты вылезут из волдырей, попрыгают в водоем, устроятся на новом месте и станут дожидаться появления следующего невезучего любителя сырой воды.
Ришты проделывают этот трюк на протяжении очень долгого времени. Фактически древние целители еще тысячи лет назад поняли, как избавляться от них. Процедура проста теоретически: взять и вытянуть взрослого ришту из нога пострадавшего. Однако здесь есть одна хитрость: если вытягивать его слишком быстро, он порвется пополам и оставшаяся внутри часть загноится, породив ужасное заражение. Обычно пациент в этом случае умирает.
Вот как это проделывали доктора Древнего мира. Осторожно вытягивали кончик червя и наматывали его на палочку. Потом на протяжении семи или около того дней червя очень медленно вытаскивали, как сматывают леску во время рыбной ловли, пока он весь не оказывался снаружи.
Вот именно, не меньше семи дней. Ни в коем случае не торопиться! Эта неделя станет не самой приятной в вашей жизни, но в итоге тело снова будет служить вам как положено. И еще у вас останется палочка с намотанным на нее червем.
И со временем этот мерзкий «приз» станет символом медицины.
Подумать только, а? Хотя, может, это не такой уж и странный символ. Процедура удаления ришты — первая в истории форма хирургической операции. Скорее всего, в те времена она казалась удивительным подвигом — как-никак, вытаскивали змею из человеческого тела. Может, позже доктор вешал палочку с намотанным на нее червем на стену — просто в качестве доказательства того, что он свое дело знает.
Так что в следующий раз, когда вы пойдете к врачу, не стоит с гадливостью смотреть на трогательный символ древнего целительского искусства. (И не верьте всей этой чепухе о выдающемся боге Гермесе, который тут совершенно ни при чем; все дело в червях под названием ришта.)
23
ЧЕРВЬ
— Оставайся здесь, — сказал я.
— Что случилось?
— Я кое-что унюхал.
Ласи нахмурилась.
— Надеюсь, ты не меня имеешь в виду?
— Нет. Тихо!
Я присел на корточки и прижал ладони к подрагивающей, разрисованной граффити бетонной платформе. Содрогание то усиливалось, то ослабевало, но в целом перемещалось в нашем направлении. Волосы на затылке встали дыбом — я снова, как в подземном мире, услышал висящую в воздухе, трепещущую ноту, тот же самый мощный стон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35