Почти не сводя с меня глаз, он шел за нашей машиной, пока мы ехали мимо засыпанного пеплом теннисного корта. Я чувствовал, что ему хотелось поговорить со мной, но он молча открывал ворота; напряжение испанца выдавало лишь едва заметное подергивание щеки, обезображенной шрамом.
– Парень явно нервничает, – заметил я, когда мы покатили прочь.– Скажите, на этой вечеринке был Бобби Кроуфорд? Этот ваш профессиональный теннисист?
Хеннесси ответил с неожиданной готовностью.
– Нет, его не было. Он остался в клубе, чтобы поиграть в теннис со своей машиной. Не думаю, что он был в восторге от Холлингеров. Да и до него чете Холлингеров не было дела…
Хеннесси довез меня до клуба «Наутико» и оставил мне ключи от квартиры Фрэнка. Когда мы расставались у дверей его кабинета, он был явно рад от меня отделаться. Чувствовалось, что я потихоньку стал надоедать членам клуба. Тем не менее Хеннесси не сомневался, что Фрэнк не мог учинить этот пожар или сыграть хотя бы незначительную роль в заговоре с целью убийства Холлингеров. Признание, каким бы нелепым оно ни казалось, остановило ход времени. Все только и думали о моем брате, признавшем себя виновным, и ни о чем ином даже не задумывались, словно забыв об опустевшем особняке и его обитателях, погибших в огне пожара.
Я потратил вторую половину дня на то, чтобы привести в порядок квартиру Фрэнка. Я поставил книги на полки, застелил постель и поправил помятые абажуры. По отпечаткам ножек на коврах в гостиной я догадался, где стояли до обыска софа, кресла и письменный стол. Расталкивая мебель по местам, я чувствовал себя реквизитором на темной сцене, подготавливающим декорации для завтрашнего спектакля.
Колесики мебели встали в свои привычные вмятины, но в остальном в мире Фрэнка по-прежнему царил хаос. Я повесил его разбросанные рубашки в платяной шкаф и аккуратно сложил старинную ажурную шаль, в которую нас обоих заворачивали еще младенцами. После смерти нашей матери Фрэнк вытащил эту шаль из свертка одежды, которую отец предназначил для дома призрения в Эр-Рияде. Это кружево старинной выделки, унаследованное от нашей бабушки, было тонким и сероватым, словно аккуратно сотканная паутина.
Я сел за стол Фрэнка и стал перелистывать корешки его чековых книжек и квитанции от покупок по кредитным карточкам, надеясь найти какой-то след его причастности к смерти Холлингеров. Ящики стола были набиты старыми приглашениями на свадьбы, напоминаниями о возобновлении страховки, открытками от друзей, посланными с курортов, французскими и английскими монетами. Была среди этого хлама какая-то медицинская карта с перечислением давно уже просроченных противостолбнячных и противотифозных прививок, и другие мелочи повседневной жизни, которые мы сбрасываем, как змея старую кожу.
Удивительно, что люди инспектора Кабреры не заметили маленький пакетик кокаина, спрятанный в конверте, наполненном заграничными марками, которые Фрэнк отклеивал с заморской почты и собирал, вероятно, для ребенка какого-нибудь сослуживца. Я подержал в руках полиэтиленовый пакетик, испытывая искушение воспользоваться этим забытым тайным запасом, но был слишком выбит из колеи посещением дома Холлингеров.
В центральном ящике лежал старый фотоальбом, который мать завела еще девочкой в Богнор-Риджис . Его обложка, похожая на коробку шоколадных конфет, и плотные листы мраморной бумаги с рамками в стиле «ар-нуво» казались такими же далекими, как чарльстон и «Испано-Сюиза» . На черно-белых снимках была вечно чем-то обеспокоенная маленькая девочка, тщетно пытающаяся построить замок из камешков на каком-то галечном пляже, или сияющая застенчивой улыбкой возле отца, или катающаяся на ослике в разгар детского дня рождения. Скучный, лишенный солнца мир был неудачным началом для ребенка, так явно стремившегося стать счастливым, и недостаточной подготовкой к браку с честолюбивым молодым историком и арабистом. Каким-то зловещим предзнаменованием веяло от того, что последняя фотография в альбоме была сделана через год после ее прибытия в Эр-Рияд, словно оставшиеся пустые листы напоминали годы, не заполненные ничем, кроме растущей депрессии.
После обеда в малолюдном ресторане я уснул на софе с альбомом на груди и проснулся только после полуночи, когда какая-то веселая компания выплеснулась из дискотеки на террасу плавательного бассейна. Двое мужчин в белых смокингах брызгали друг на друга водой из бассейна, поднимая бокалы за здоровье своих жен, которые в это время стояли, раздевшись до белья, на трамплине для прыжков в воду. Пьяная молодая женщина в золотистом узком платье прошла, пошатываясь, вдоль края бассейна, сняла туфли на шпильках и швырнула их в воду.
В отсутствие Фрэнка члены клуба стали вести себя еще более распущенно, а «Наутико» превратился в любопытное сочетание казино и борделя. Выходя из квартиры, чтобы вернуться в Лос-Монтерос, я заметил охваченных страстью влюбленных, ломившихся во все подряд запертые двери в коридоре. Почти весь персонал уже отправился домой, в ресторане и залах для игры в бридж было темно, но светомузыка дискотеки освещала переливчатым светом пятачок у входа. На ступенях стояли три молодые женщины, одетые в мини-юбки, сетчатые колготки и ярко-красные топы, как непрофессиональные шлюхи. Я догадался, что они были членами клуба, направлявшимися на костюмированную вечеринку, и уже собрался подвезти их, но они были слишком увлечены чтением каких-то телефонных номеров.
Автомобильная стоянка не была освещена, и мне пришлось двигаться среди рядов машин, отыскивая на ощупь дверной замок взятого напрокат «рено». Сев за руль, я прислушался к мерзкому приглушенному гулу ночной дискотеки. В «порше», стоявшем неподалеку от моей машины, на передних сиденьях прыгала громадная белая собака, явно расстроенная шумом и жаждавшая возвращения своего хозяина.
Я стал шарить по приборной доске в поисках ключа зажигания. Когда глаза привыкли к темноте, я разглядел, что в «порше» была не собака, а мужчина в смокинге кремового цвета, который с кем-то боролся, придавив его к пассажирскому сиденью. На какую-то минуту грохот дискотечной музыки смолк, и я услышал негромкий крик женщины, словно она задыхается и в изнеможении ловит ртом воздух. Вцепившись в обивку крыши машины над головой мужчины, она судорожно рванула ее.
Только теперь я сообразил, что в двадцати футах от меня насиловали женщину. Я включил фары и дал три длинных гудка. Едва я поставил ногу на гравий, дверца «порше» распахнулась, ударившись о стоявшую рядом с ним машину. Несостоявшийся насильник выскочил из машины, его смокинг был содран с плеч отчаянно сопротивлявшейся жертвой. Он промелькнул в свете фар «рено» и метнулся в темноту. Я кинулся за ним, но он промчался по небольшому холмику возле ворот, небрежным движением плеч набросив на себя смокинг, и исчез в ночи.
Женщина осталась на пассажирском сиденье «порше», ее голые ноги торчали из раскрытой двери, юбка была задрана на талию. На светлых волосах поблескивала слюна насильника, с размазанной губной помадой она была похожа на ребенка, вволю наевшегося варенья. Она натянула на бедра порванное нижнее белье, согнулась вдвое, и ее вытошнило на гравий. Потом она выпрямилась и стала шарить рукой по заднему сиденью. Отведя в сторону порванную обивку крыши, она достала свои туфли.
В нескольких шагах от меня была будка, в которой днем и вечером сидел дежурный, следивший за порядком на стоянке. Я перегнулся через стойку и щелкнул главным выключателем освещения площадки. Все ее пространство залил поток флюоресцирующего света.
Женщина прищурилась от внезапно вспыхнувшего света, прикрыла глаза серебристой сумочкой и заковыляла на сломанных каблуках к входу в клуб, закрывая измятой юбкой порванные колготки.
– Подождите! – крикнул я ей.– Я вызову полицию…
Я уже собрался последовать за ней, как вдруг обратил внимание на ряд автомобилей, стоявших лобовыми стеклами к «порше». От машины, где чуть было не изнасиловали женщину, их отделяла только узкая дорожка. На передних сиденьях некоторых машин сидели водители и их пассажирки. И те и другие были в вечерних костюмах, их лица прикрывали опущенные солнцезащитные козырьки. Все они наблюдали за изнасилованием, не вмешиваясь, словно посетители картинной художественной галереи на просмотре для избранных.
– Да вы что, ничего не замечаете? – закричал я.– Ради бога…
Я направился к ним, разозленный тем, что они даже не подумали спасти эту несчастную, и стал барабанить своим забинтованным кулаком по лобовым стеклам. Но водители просто запустили моторы. Одна за другой машины проносились мимо меня к воротам, женщины прикрывали глаза руками.
Я вернулся в клуб, надеясь разыскать жертву нападения. Костюмированные проститутки все еще стояли в вестибюле, по-прежнему обсуждая список телефонов. Они дружно повернулись ко мне, как только я поднялся по ступеням.
– Где она? – спросил я их.– Ее там чуть не изнасиловали. Вы видели, как она сюда вошла?
Они удивленно переглянулись, а потом дружно захихикали, – было очевидно, что их сознание блуждает в каком-то безумном амфетаминовом пространстве. Одна из них коснулась моей щеки, словно успокаивая ребенка.
Я обыскал дамскую комнату, распахивая пинком ноги дверь одной кабинки за другой, а затем стал бродить между столами погруженного в темноту ресторана, пытаясь уловить запах гелиотропа, как шлейф тянувшийся за той женщиной в ночном воздухе. Наконец я увидел ее возле бассейна. Она танцевала босиком на мокрой траве. Тыльные стороны ее рук были выпачканы губной помадой. Когда я подошел к ней и попытался взять за руку, она одарила меня странной многозначительной улыбкой.
5
Сбор клана
Панихида – это еще одно пересечение границ, во многих отношениях гораздо более формальное и растянутое, чем любое другое. Люди, одетые в свои самые темные одежды и дожидавшиеся начала похорон на протестантском кладбище, производили впечатление состоятельных эмигрантов, вынужденных терпеливо стоять на таможне в чужом, враждебно настроенном государстве. При этом все они ясно отдают себе отчет в том, что, сколько бы они ни прождали, только одного из них пропустят за кордон в этот день.
Впереди меня стояли Бланш и Мэрион Кесуик, две бойкие англичанки, которые держали изысканный французский ресторан возле гавани. Их черные шелковые костюмы поблескивали в лучах палящего солнца, словно плавящаяся смола, но обе держались холодно и невозмутимо, словно присматривали всевидящим оком собственниц за своими кассиршами-испанками. Несмотря на большие чаевые, оставленные мной в их ресторане вчера вечером, они едва улыбнулись, когда я похвалил их кухню.
Почему-то теперь обе оказались более приветливыми. Когда я проходил мимо них с фотоаппаратом в руках, надеясь сфотографировать церемонию, Мэрион остановила меня рукой в перчатке.
– Мистер Прентис? Вы ведь еще не уходите? Ничего же не случилось.
– Думаю, все уже случилось, – ответил я.– Не беспокойтесь, я останусь здесь до конца.
– Вы так встревожены.– Бланш поправила на мне галстук.– Я понимаю, зияющая могила и всякое такое, но для вас там нет места, хотя Биби – она была такая худенькая. Ей хватило бы даже детского гробика. Жаль, что вашего брата сейчас здесь нет, мистер Прентис. Биби его очень любила.
– Мне приятно это слышать. И все же какие солидные проводы в последний путь.– Я обвел взглядом пятьдесят или около того человек, ожидавших выноса гроба возле открытой могилы.– Приехало так много людей.
– Конечно, – согласилась Бланш.– Биби Янсен очень любили, и не только молодежь. Если бы она не поселилась у Холлингеров. Я понимаю, что они желали ей добра, но…
– Это ужасная трагедия, – сказал я ей.– Дэвид Хеннесси возил меня к сгоревшему дому несколько дней назад.
– Я слышала об этом.– Мэрион бросила взгляд на мои пыльные туфли.– Боюсь, Дэвиду понравилась роль этакого экскурсовода. Вечно он лезет не в свое дело. Его, похоже, так и тянет ко всему мрачному и жуткому.
– Это и вправду была трагедия.– Глаза Бланш были надежно спрятаны в темных колодцах солнцезащитных очков.– Но ведь такие вещи заставляют людей держаться друг за друга. Эстрелья-де-Мар стала намного сплоченнее после всего этого кошмара.
Люди все прибывали – примечательная дань уважения молоденькой прислуге. Тела Холлингера, его жены и их племянницы Энн, вместе с телом Роджера Сэнсома, были отправлены самолетом в Англию, и мне показалось, что те, кто пришел на похороны горничной-шведки, отдавали долг памяти всем пяти жертвам пожара.
Рядом за высокой стеной находилось католическое кладбище – радующий глаз оазис золоченых изваяний и семейных склепов, напоминающих небольшие виллы для отпускников. Готовясь к унылой протестантской службе, я целых пятнадцать минут бродил между могил католического кладбища.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
– Парень явно нервничает, – заметил я, когда мы покатили прочь.– Скажите, на этой вечеринке был Бобби Кроуфорд? Этот ваш профессиональный теннисист?
Хеннесси ответил с неожиданной готовностью.
– Нет, его не было. Он остался в клубе, чтобы поиграть в теннис со своей машиной. Не думаю, что он был в восторге от Холлингеров. Да и до него чете Холлингеров не было дела…
Хеннесси довез меня до клуба «Наутико» и оставил мне ключи от квартиры Фрэнка. Когда мы расставались у дверей его кабинета, он был явно рад от меня отделаться. Чувствовалось, что я потихоньку стал надоедать членам клуба. Тем не менее Хеннесси не сомневался, что Фрэнк не мог учинить этот пожар или сыграть хотя бы незначительную роль в заговоре с целью убийства Холлингеров. Признание, каким бы нелепым оно ни казалось, остановило ход времени. Все только и думали о моем брате, признавшем себя виновным, и ни о чем ином даже не задумывались, словно забыв об опустевшем особняке и его обитателях, погибших в огне пожара.
Я потратил вторую половину дня на то, чтобы привести в порядок квартиру Фрэнка. Я поставил книги на полки, застелил постель и поправил помятые абажуры. По отпечаткам ножек на коврах в гостиной я догадался, где стояли до обыска софа, кресла и письменный стол. Расталкивая мебель по местам, я чувствовал себя реквизитором на темной сцене, подготавливающим декорации для завтрашнего спектакля.
Колесики мебели встали в свои привычные вмятины, но в остальном в мире Фрэнка по-прежнему царил хаос. Я повесил его разбросанные рубашки в платяной шкаф и аккуратно сложил старинную ажурную шаль, в которую нас обоих заворачивали еще младенцами. После смерти нашей матери Фрэнк вытащил эту шаль из свертка одежды, которую отец предназначил для дома призрения в Эр-Рияде. Это кружево старинной выделки, унаследованное от нашей бабушки, было тонким и сероватым, словно аккуратно сотканная паутина.
Я сел за стол Фрэнка и стал перелистывать корешки его чековых книжек и квитанции от покупок по кредитным карточкам, надеясь найти какой-то след его причастности к смерти Холлингеров. Ящики стола были набиты старыми приглашениями на свадьбы, напоминаниями о возобновлении страховки, открытками от друзей, посланными с курортов, французскими и английскими монетами. Была среди этого хлама какая-то медицинская карта с перечислением давно уже просроченных противостолбнячных и противотифозных прививок, и другие мелочи повседневной жизни, которые мы сбрасываем, как змея старую кожу.
Удивительно, что люди инспектора Кабреры не заметили маленький пакетик кокаина, спрятанный в конверте, наполненном заграничными марками, которые Фрэнк отклеивал с заморской почты и собирал, вероятно, для ребенка какого-нибудь сослуживца. Я подержал в руках полиэтиленовый пакетик, испытывая искушение воспользоваться этим забытым тайным запасом, но был слишком выбит из колеи посещением дома Холлингеров.
В центральном ящике лежал старый фотоальбом, который мать завела еще девочкой в Богнор-Риджис . Его обложка, похожая на коробку шоколадных конфет, и плотные листы мраморной бумаги с рамками в стиле «ар-нуво» казались такими же далекими, как чарльстон и «Испано-Сюиза» . На черно-белых снимках была вечно чем-то обеспокоенная маленькая девочка, тщетно пытающаяся построить замок из камешков на каком-то галечном пляже, или сияющая застенчивой улыбкой возле отца, или катающаяся на ослике в разгар детского дня рождения. Скучный, лишенный солнца мир был неудачным началом для ребенка, так явно стремившегося стать счастливым, и недостаточной подготовкой к браку с честолюбивым молодым историком и арабистом. Каким-то зловещим предзнаменованием веяло от того, что последняя фотография в альбоме была сделана через год после ее прибытия в Эр-Рияд, словно оставшиеся пустые листы напоминали годы, не заполненные ничем, кроме растущей депрессии.
После обеда в малолюдном ресторане я уснул на софе с альбомом на груди и проснулся только после полуночи, когда какая-то веселая компания выплеснулась из дискотеки на террасу плавательного бассейна. Двое мужчин в белых смокингах брызгали друг на друга водой из бассейна, поднимая бокалы за здоровье своих жен, которые в это время стояли, раздевшись до белья, на трамплине для прыжков в воду. Пьяная молодая женщина в золотистом узком платье прошла, пошатываясь, вдоль края бассейна, сняла туфли на шпильках и швырнула их в воду.
В отсутствие Фрэнка члены клуба стали вести себя еще более распущенно, а «Наутико» превратился в любопытное сочетание казино и борделя. Выходя из квартиры, чтобы вернуться в Лос-Монтерос, я заметил охваченных страстью влюбленных, ломившихся во все подряд запертые двери в коридоре. Почти весь персонал уже отправился домой, в ресторане и залах для игры в бридж было темно, но светомузыка дискотеки освещала переливчатым светом пятачок у входа. На ступенях стояли три молодые женщины, одетые в мини-юбки, сетчатые колготки и ярко-красные топы, как непрофессиональные шлюхи. Я догадался, что они были членами клуба, направлявшимися на костюмированную вечеринку, и уже собрался подвезти их, но они были слишком увлечены чтением каких-то телефонных номеров.
Автомобильная стоянка не была освещена, и мне пришлось двигаться среди рядов машин, отыскивая на ощупь дверной замок взятого напрокат «рено». Сев за руль, я прислушался к мерзкому приглушенному гулу ночной дискотеки. В «порше», стоявшем неподалеку от моей машины, на передних сиденьях прыгала громадная белая собака, явно расстроенная шумом и жаждавшая возвращения своего хозяина.
Я стал шарить по приборной доске в поисках ключа зажигания. Когда глаза привыкли к темноте, я разглядел, что в «порше» была не собака, а мужчина в смокинге кремового цвета, который с кем-то боролся, придавив его к пассажирскому сиденью. На какую-то минуту грохот дискотечной музыки смолк, и я услышал негромкий крик женщины, словно она задыхается и в изнеможении ловит ртом воздух. Вцепившись в обивку крыши машины над головой мужчины, она судорожно рванула ее.
Только теперь я сообразил, что в двадцати футах от меня насиловали женщину. Я включил фары и дал три длинных гудка. Едва я поставил ногу на гравий, дверца «порше» распахнулась, ударившись о стоявшую рядом с ним машину. Несостоявшийся насильник выскочил из машины, его смокинг был содран с плеч отчаянно сопротивлявшейся жертвой. Он промелькнул в свете фар «рено» и метнулся в темноту. Я кинулся за ним, но он промчался по небольшому холмику возле ворот, небрежным движением плеч набросив на себя смокинг, и исчез в ночи.
Женщина осталась на пассажирском сиденье «порше», ее голые ноги торчали из раскрытой двери, юбка была задрана на талию. На светлых волосах поблескивала слюна насильника, с размазанной губной помадой она была похожа на ребенка, вволю наевшегося варенья. Она натянула на бедра порванное нижнее белье, согнулась вдвое, и ее вытошнило на гравий. Потом она выпрямилась и стала шарить рукой по заднему сиденью. Отведя в сторону порванную обивку крыши, она достала свои туфли.
В нескольких шагах от меня была будка, в которой днем и вечером сидел дежурный, следивший за порядком на стоянке. Я перегнулся через стойку и щелкнул главным выключателем освещения площадки. Все ее пространство залил поток флюоресцирующего света.
Женщина прищурилась от внезапно вспыхнувшего света, прикрыла глаза серебристой сумочкой и заковыляла на сломанных каблуках к входу в клуб, закрывая измятой юбкой порванные колготки.
– Подождите! – крикнул я ей.– Я вызову полицию…
Я уже собрался последовать за ней, как вдруг обратил внимание на ряд автомобилей, стоявших лобовыми стеклами к «порше». От машины, где чуть было не изнасиловали женщину, их отделяла только узкая дорожка. На передних сиденьях некоторых машин сидели водители и их пассажирки. И те и другие были в вечерних костюмах, их лица прикрывали опущенные солнцезащитные козырьки. Все они наблюдали за изнасилованием, не вмешиваясь, словно посетители картинной художественной галереи на просмотре для избранных.
– Да вы что, ничего не замечаете? – закричал я.– Ради бога…
Я направился к ним, разозленный тем, что они даже не подумали спасти эту несчастную, и стал барабанить своим забинтованным кулаком по лобовым стеклам. Но водители просто запустили моторы. Одна за другой машины проносились мимо меня к воротам, женщины прикрывали глаза руками.
Я вернулся в клуб, надеясь разыскать жертву нападения. Костюмированные проститутки все еще стояли в вестибюле, по-прежнему обсуждая список телефонов. Они дружно повернулись ко мне, как только я поднялся по ступеням.
– Где она? – спросил я их.– Ее там чуть не изнасиловали. Вы видели, как она сюда вошла?
Они удивленно переглянулись, а потом дружно захихикали, – было очевидно, что их сознание блуждает в каком-то безумном амфетаминовом пространстве. Одна из них коснулась моей щеки, словно успокаивая ребенка.
Я обыскал дамскую комнату, распахивая пинком ноги дверь одной кабинки за другой, а затем стал бродить между столами погруженного в темноту ресторана, пытаясь уловить запах гелиотропа, как шлейф тянувшийся за той женщиной в ночном воздухе. Наконец я увидел ее возле бассейна. Она танцевала босиком на мокрой траве. Тыльные стороны ее рук были выпачканы губной помадой. Когда я подошел к ней и попытался взять за руку, она одарила меня странной многозначительной улыбкой.
5
Сбор клана
Панихида – это еще одно пересечение границ, во многих отношениях гораздо более формальное и растянутое, чем любое другое. Люди, одетые в свои самые темные одежды и дожидавшиеся начала похорон на протестантском кладбище, производили впечатление состоятельных эмигрантов, вынужденных терпеливо стоять на таможне в чужом, враждебно настроенном государстве. При этом все они ясно отдают себе отчет в том, что, сколько бы они ни прождали, только одного из них пропустят за кордон в этот день.
Впереди меня стояли Бланш и Мэрион Кесуик, две бойкие англичанки, которые держали изысканный французский ресторан возле гавани. Их черные шелковые костюмы поблескивали в лучах палящего солнца, словно плавящаяся смола, но обе держались холодно и невозмутимо, словно присматривали всевидящим оком собственниц за своими кассиршами-испанками. Несмотря на большие чаевые, оставленные мной в их ресторане вчера вечером, они едва улыбнулись, когда я похвалил их кухню.
Почему-то теперь обе оказались более приветливыми. Когда я проходил мимо них с фотоаппаратом в руках, надеясь сфотографировать церемонию, Мэрион остановила меня рукой в перчатке.
– Мистер Прентис? Вы ведь еще не уходите? Ничего же не случилось.
– Думаю, все уже случилось, – ответил я.– Не беспокойтесь, я останусь здесь до конца.
– Вы так встревожены.– Бланш поправила на мне галстук.– Я понимаю, зияющая могила и всякое такое, но для вас там нет места, хотя Биби – она была такая худенькая. Ей хватило бы даже детского гробика. Жаль, что вашего брата сейчас здесь нет, мистер Прентис. Биби его очень любила.
– Мне приятно это слышать. И все же какие солидные проводы в последний путь.– Я обвел взглядом пятьдесят или около того человек, ожидавших выноса гроба возле открытой могилы.– Приехало так много людей.
– Конечно, – согласилась Бланш.– Биби Янсен очень любили, и не только молодежь. Если бы она не поселилась у Холлингеров. Я понимаю, что они желали ей добра, но…
– Это ужасная трагедия, – сказал я ей.– Дэвид Хеннесси возил меня к сгоревшему дому несколько дней назад.
– Я слышала об этом.– Мэрион бросила взгляд на мои пыльные туфли.– Боюсь, Дэвиду понравилась роль этакого экскурсовода. Вечно он лезет не в свое дело. Его, похоже, так и тянет ко всему мрачному и жуткому.
– Это и вправду была трагедия.– Глаза Бланш были надежно спрятаны в темных колодцах солнцезащитных очков.– Но ведь такие вещи заставляют людей держаться друг за друга. Эстрелья-де-Мар стала намного сплоченнее после всего этого кошмара.
Люди все прибывали – примечательная дань уважения молоденькой прислуге. Тела Холлингера, его жены и их племянницы Энн, вместе с телом Роджера Сэнсома, были отправлены самолетом в Англию, и мне показалось, что те, кто пришел на похороны горничной-шведки, отдавали долг памяти всем пяти жертвам пожара.
Рядом за высокой стеной находилось католическое кладбище – радующий глаз оазис золоченых изваяний и семейных склепов, напоминающих небольшие виллы для отпускников. Готовясь к унылой протестантской службе, я целых пятнадцать минут бродил между могил католического кладбища.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48