И в самом деле, какую вескую причину они могли выставить перед учредительным комитетом, чтобы потребовать отклонения столь солидного взноса? Такую причину трудно было найти. Да, Тюдор Броун принёс доктору Швариенкрона свидетельство о смерти Патрика О'Доногана, а теперь оказывалось, что Патрик О'Доноган жив. Но где же тут доказательство злого умысла Тюдора Броуна? Вот о чём справедливо спросит комитет, прежде чем захочет отказаться от суммы, которая может избавить экспедицию от многих затруднений. Тюдору Броуну ничего не стоило доказать свою искренность. А разве её не подтверждал его последний поступок? Может быть, ему самому захотелось проверить, действительно ли утонул Патрик О'Доноган на траверсе Мадейры, или он уцелел и находится на побережье Сибири! Если даже и подозревать у Тюдора Броуна какой-то злой умысел, то не лучше ли будет понаблюдать за ним, присмотреться к нему и не упускать его из виду? И, наконец, одно из двух: либо он не в состоянии внести ничего нового в расследование, которым так долго занимались друзья Эрика, и тогда нет оснований рассматривать его как противника, либо, наоборот, владельца «Альбатроса» привлекают к этому тёмному делу какие-то личные интересы, и тогда, безусловно, будет гораздо благоразумнее пристально следить за его действиями, чтобы вовремя успеть ему помешать.
Вот почему доктор и Бредежор решили не препятствовать появлению Тюдора Броуна на борту «Аляски». Затем мало-помалу их самих охватило желание поближе познакомиться с этим странным субъектом и узнать, для чего ему понадобилось присоединиться к экспедиции. А как это сделать иначе если не взять его на борт в качестве пассажира?
Маршрут «Аляски», по крайней мере на первом этапе, казался весьма привлекательным. Поэтому доктор Швариенкрона, большой любитель путешествий, попросил разрешения сопровождать экспедицию хотя бы до Южно-Китайского моря, возместив комитету стоимость проезда.
Его пример оказался заразительным для Бредежора, давно уже мечтавшего о поездке в края незаходящего солнца. И он в свою очередь попросил предоставить ему каюту на тех же условиях.
Никто в Стокгольме не сомневался, что и профессор Гохштедт не отстанет от своих друзей благодаря своей научной любознательности и нежеланию надолго расстаться сними. Но надежды Стокгольма не оправдались. Профессор, соблазнённый перспективами путешествия, так тщательно взвешивал все «за» и «против», что никак не мог прийти к определённому решению. В конце концов он положился на орлянку, и судьба повелела ему остаться на месте.
Отъезд окончательно был назначен на 10 февраля. 9-го Эрик ожидал прибытия, господина Маляриуса. Какова же была его радость, когда он встретил на вокзале не только учителя, но и матушку Катрину с Вандой, которые приехали поездом, чтобы проводить его в далёкий путь! Они скромно остановились в гостинице, но доктор настоял на их немедленном переселении в его дом, к великому неудовольствию Кайсы, считавшей таких гостей недостаточно светскими.
Ванда превратилась за эти годы в стройную высокую девушку, красота которой оправдала все ожидания. Она только что успешно выдержала в Бергене довольно трудные экзамены, что позволяло ей надеяться получить место преподавательницы в колледже. Но она предпочла остаться с матерью в Нороэ и собиралась заменять господина Маляриуса на время его отсутствия. Приобретя серьёзные знания, Ванда не утратила своей обычной простоты и скромности, сдержанности и мягкости, и все это, вместе взятое, придавало ей какое-то особое очарование. Какое необычное впечатление производила эта красивая девушка в живописном норвежском наряде, когда она спокойно и неторопливо рассуждала на серьёзные научные темы или с незаурядным мастерством играла на рояле сонату Бетховена! Но самым приятным было в ней врождённое изящество и отсутствие всякой жеманности. Она не старалась привлечь к себе внимание и задумывалась о своих достоинствах не больше, чем о деревенских башмаках, которые были у неё на ногах. Красота Ванды была подобна красоте дикого цветка, перенесённого с берега фьорда и выращенного старым учителем в маленьком саду позади школы.
Вечером в гостиной у доктора в тесном дружеском кругу собралась вся приёмная семья Эрика. Бредежор и доктор доигрывали с профессором Гохштедтом последнюю партию в вист. И тогда неожиданно обнаружили, что и господин Маляриус был весьма искушён в этой «благородной игре». Его внезапно открывшийся талант обещал скрасить часы досуга на борту «Аляски». Но, к несчастью, выяснилось, что достойный учитель подвержен морской болезни и, попадая на корабль, вынужден почти все время лежать в каюте. Только привязанность к Эрику, в сочетании с давно лелеемой мечтой пополнить ботанические каталоги некоторыми, до сих пор не известными видами растений, могла побудить его к морскому путешествию.
После виста решили послушать музыку. Кайса с обычным для неё надменным видом соблаговолила сыграть модный вальс. Ванда с глубоким чувством исполнила старинную скандинавскую песню. Затем, когда был подан чай, все собравшиеся распили большую чашу пунша за успех экспедиции. Эрик заметил, что Кайса даже не притронулась к бокалу.
— А разве фрекен не пожелает нам счастливого пути? — спросил он её вполголоса.
— К чему желать то, во что не веришь, — ответила она.
Назавтра, ранним утром, все отъезжающие были уже на борту, за исключением одного только Тюдора Броуна. После того заказного письма он больше не подавал признаков жизни.
Отчалить должны были в десять часов. Как только наступило назначенное время, капитан Марсилас приказал выбрать якорь и ударить в гонг, чтобы провожающие сошли на берег.
— До свидания, Эрик! — воскликнула Ванда, нежно целуя его.
— Прощай, сыночек! — прошептала Катрина, прижимая к сердцу молодого лейтенанта.
— А вы, Кайса, неужели вы так ничего и не скажете мне на прощанье? — спросил Эрик, собираясь её тоже поцеловать.
— Я пожелаю вам не отморозить нос и узнать, что вы переодетый принц, — ответила она насмешливо.
— А если бы это в самом деле так оказалось, заслужил бы я тогда ваше расположение? — сказал он, пытаясь скрыть под напускной весёлостью боль, причинённую ему этой жестокой шуткой.
— Неужели вы в этом сомневаетесь? — ответила Кайса, повернувшись к своему дяде и давая тем самым понять, что прощание окончено.
Наступила последняя минута. Удары гонга становились все более настойчивыми. Провожающие устремились к сходням, чтобы спуститься в приготовленные лодки. В общей суматохе почти никто не обратил внимания на запоздавшего пассажира, поднявшегося на палубу с чемоданом в руке.
Этим пассажиром был Тюдор Броун. Он представился капитану и потребовал свою каюту, куда его тотчас же проводили.
Ещё через минуту, после двух — трех пронзительных протяжных гудков, заработал винт парохода, за кормой забурлила белая пена, и «Аляска», величественно рассекая зелёные воды Балтики, покинула Стокгольм. А собравшиеся на берегу зрители провожали её громкими криками, оживлённо размахивая платками и шляпами.
Эрик отдавал распоряжения с командного мостика. Бредежор и доктор, облокотясь на перила левого борта, посылали приветствия Кайсе и Ванде, стоявшим на молу. Маляриус, уже почувствовав мучительное недомогание, поспешил к себе в каюту.
Целиком поглощённые мыслями о предстоящей разлуке, ни пассажиры, ни провожающие не заметили появления Тюдора Броуна. Поэтому доктору не удалось скрыть своего удивления, когда, обернувшись, он вдруг увидел его поднимающимся на верхнюю палубу. Он шёл навстречу, засунув руки в карманы, в том же самом нелепом костюме, с тем же самым цилиндром, как бы намертво привинченным к голове.
— Хорошая погода, — буркнул Тюдор Броун вместо приветствия.
Доктора озадачила такая развязность. Он немного помолчал, надеясь, что этот странный тип попытается хотя бы извиниться и объяснить своё поведение. Но, убедившись, что его ожидания напрасны, доктор перешёл в наступление.
— Так что ж, сударь, выходит, что Патрик О'Доноган вовсе не умер, как вы утверждали! — воскликнул он со свойственной ему горячностью.
— В этом следует ещё убедиться, — ответил иностранец с непоколебимым спокойствием. — Я потому и присоединился к экспедиции, чтобы это выяснить.
Затем Тюдор Броун повернулся спиной и, считая, по-видимому, подобное объяснение вполне достаточным, принялся шагать взад и вперёд по палубе, насвистывая свой излюбленный мотив.
Эрик и Бредежор с неослабным интересом следили за этой сценой. Впервые увидев сейчас Тюдора Броуна, они разглядывали его очень внимательно, гораздо внимательнее, чем доктор. Они заметили, что иностранец, как бы намеренно подчёркивая своё равнодушие, временами украдкой окидывал их взглядом, словно желая проверить, какое он произвёл впечатление. Не сговариваясь между собой, Эрик и Бредежор притворились, будто не обращают на него никакого внимания. Но вскоре, встретившись в салоне, куда выходили двери кают, они стали держать совет.
Для чего понадобилось Тюдору Броуну объявить о смерти Патрика О'Доногана? И какую цель преследовал он теперь, отправляясь в плавание на «Аляске»? На это трудно было ответить. Но невозможно было отказаться от мысли, что его вторичное появление не связано каким-то образом с историей «Цинтии» и «ребёнка на спасательном круге». Ведь интерес Эрика и его друзей к судьбе Патрика О'Доногана объяснялся предположением, что матросу известны причины катастрофы. Именно поэтому необходимо было во что бы то ни стало его разыскать. А сейчас они видели перед собой человека, который сначала по собственному почину пришёл сообщить о гибели Патрика О'Доногана, а потом навязался в участники спасательной экспедиции после того, как его показания были опровергнуты самым непредвиденным образом! Отсюда можно было заключить, что он преследовал какие-то личные интересы, и самый факт его визита к доктору Швариенкрона указывал на зависимость его интересов от поисков, предпринятых доктором.
Все это наводило на мысль, что в раскрытии тайны происхождения Эрика Тюдор Броун мог бы сыграть не меньшую роль, чем Патрик О'Доноган. Как знать, не владеет ли он уже сейчас ключом к этой загадке, тем самым ключом, который они разыскивали так долго и тщетно? Если это действительно так, то как отнестись к его присутствию на корабле — радоваться или опасаться?
Бредежор склонялся к последнему: и поведение, и облик этого странного субъекта внушали ему подозрения.
Доктор, напротив, допускал искренность поступков Тюдора Броуна, который, при всей своей эксцентричности, мог преследовать честные намерения.
— Если ему и в самом деле что-либо известно, — рассуждал доктор, — то близость в отношениях, неизбежно возникающая при совместном путешествии, рано или поздно заставит его разговориться. В таком случае, нам даже повезло, что он находится среди нас! А на худой конец, мы выясним, что же связывает его с ирландцем, если только нам того удастся найти.
Что же до Эрика, то он даже не решался выразить чувство, охватившее его при виде этого типа. Это было даже не отвращение, а ненависть, инстинктивное желание наброситься на него и вышвырнуть за борт. Юноша был убеждён, что этот человек каким-то роковым образом связан с трагедией его жизни. Но Эрик покраснел бы от стыда, если бы, поддавшись своему предубеждению, высказал свои мысли вслух. Он ограничился только замечанием, что, со своей стороны, никогда не принял бы на борт Тюдора Броуна, если бы имел право голоса в этом вопросе.
Как вести себя с таким пассажиром? На этот счёт мнения также разошлись. Доктор полагал, что было бы дипломатичнее обращаться с Тюдором Броуном дружелюбно, чтобы заставить его разговориться. Бредежор, как и Эрик, испытывал непреодолимое отвращение к подобной комедии, да и к тому же трудно было поручиться, что и у самого доктора хватит выдержки довести её до конца. Поэтому было решено предоставить самому Тюдору Броуну и последующим событиям наметить ту линию поведения, которой следовало придерживаться.
Долго ждать не пришлось. Ровно в полдень гонг ударил к обеду. Бредежор и доктор направились в кают-компанию. Тюдор Броун сидел уже за столом в своём неизменном головном уборе, не проявляя ни малейшего желания вступить в разговор с соседями. Грубость этого человека превосходила все границы и делала бесполезным всякое возмущение. Он, казалось, не имел ни малейшего понятия об элементарных правилах вежливости: первым накладывал себе кушанья на тарелку, выбирая лучшие куски, ел и пил с жадностью людоеда.
Два или три раза капитан и доктор обращались к нему с вопросами, но он либо вовсе не удостаивал их ответом, либо нехотя кивал головой.
Это не помешало ему, однако, после обеда фамильярно развалиться в кресле и, ковыряя во рту огромной зубочисткой, обратиться к капитану Марсиласу с вопросом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Вот почему доктор и Бредежор решили не препятствовать появлению Тюдора Броуна на борту «Аляски». Затем мало-помалу их самих охватило желание поближе познакомиться с этим странным субъектом и узнать, для чего ему понадобилось присоединиться к экспедиции. А как это сделать иначе если не взять его на борт в качестве пассажира?
Маршрут «Аляски», по крайней мере на первом этапе, казался весьма привлекательным. Поэтому доктор Швариенкрона, большой любитель путешествий, попросил разрешения сопровождать экспедицию хотя бы до Южно-Китайского моря, возместив комитету стоимость проезда.
Его пример оказался заразительным для Бредежора, давно уже мечтавшего о поездке в края незаходящего солнца. И он в свою очередь попросил предоставить ему каюту на тех же условиях.
Никто в Стокгольме не сомневался, что и профессор Гохштедт не отстанет от своих друзей благодаря своей научной любознательности и нежеланию надолго расстаться сними. Но надежды Стокгольма не оправдались. Профессор, соблазнённый перспективами путешествия, так тщательно взвешивал все «за» и «против», что никак не мог прийти к определённому решению. В конце концов он положился на орлянку, и судьба повелела ему остаться на месте.
Отъезд окончательно был назначен на 10 февраля. 9-го Эрик ожидал прибытия, господина Маляриуса. Какова же была его радость, когда он встретил на вокзале не только учителя, но и матушку Катрину с Вандой, которые приехали поездом, чтобы проводить его в далёкий путь! Они скромно остановились в гостинице, но доктор настоял на их немедленном переселении в его дом, к великому неудовольствию Кайсы, считавшей таких гостей недостаточно светскими.
Ванда превратилась за эти годы в стройную высокую девушку, красота которой оправдала все ожидания. Она только что успешно выдержала в Бергене довольно трудные экзамены, что позволяло ей надеяться получить место преподавательницы в колледже. Но она предпочла остаться с матерью в Нороэ и собиралась заменять господина Маляриуса на время его отсутствия. Приобретя серьёзные знания, Ванда не утратила своей обычной простоты и скромности, сдержанности и мягкости, и все это, вместе взятое, придавало ей какое-то особое очарование. Какое необычное впечатление производила эта красивая девушка в живописном норвежском наряде, когда она спокойно и неторопливо рассуждала на серьёзные научные темы или с незаурядным мастерством играла на рояле сонату Бетховена! Но самым приятным было в ней врождённое изящество и отсутствие всякой жеманности. Она не старалась привлечь к себе внимание и задумывалась о своих достоинствах не больше, чем о деревенских башмаках, которые были у неё на ногах. Красота Ванды была подобна красоте дикого цветка, перенесённого с берега фьорда и выращенного старым учителем в маленьком саду позади школы.
Вечером в гостиной у доктора в тесном дружеском кругу собралась вся приёмная семья Эрика. Бредежор и доктор доигрывали с профессором Гохштедтом последнюю партию в вист. И тогда неожиданно обнаружили, что и господин Маляриус был весьма искушён в этой «благородной игре». Его внезапно открывшийся талант обещал скрасить часы досуга на борту «Аляски». Но, к несчастью, выяснилось, что достойный учитель подвержен морской болезни и, попадая на корабль, вынужден почти все время лежать в каюте. Только привязанность к Эрику, в сочетании с давно лелеемой мечтой пополнить ботанические каталоги некоторыми, до сих пор не известными видами растений, могла побудить его к морскому путешествию.
После виста решили послушать музыку. Кайса с обычным для неё надменным видом соблаговолила сыграть модный вальс. Ванда с глубоким чувством исполнила старинную скандинавскую песню. Затем, когда был подан чай, все собравшиеся распили большую чашу пунша за успех экспедиции. Эрик заметил, что Кайса даже не притронулась к бокалу.
— А разве фрекен не пожелает нам счастливого пути? — спросил он её вполголоса.
— К чему желать то, во что не веришь, — ответила она.
Назавтра, ранним утром, все отъезжающие были уже на борту, за исключением одного только Тюдора Броуна. После того заказного письма он больше не подавал признаков жизни.
Отчалить должны были в десять часов. Как только наступило назначенное время, капитан Марсилас приказал выбрать якорь и ударить в гонг, чтобы провожающие сошли на берег.
— До свидания, Эрик! — воскликнула Ванда, нежно целуя его.
— Прощай, сыночек! — прошептала Катрина, прижимая к сердцу молодого лейтенанта.
— А вы, Кайса, неужели вы так ничего и не скажете мне на прощанье? — спросил Эрик, собираясь её тоже поцеловать.
— Я пожелаю вам не отморозить нос и узнать, что вы переодетый принц, — ответила она насмешливо.
— А если бы это в самом деле так оказалось, заслужил бы я тогда ваше расположение? — сказал он, пытаясь скрыть под напускной весёлостью боль, причинённую ему этой жестокой шуткой.
— Неужели вы в этом сомневаетесь? — ответила Кайса, повернувшись к своему дяде и давая тем самым понять, что прощание окончено.
Наступила последняя минута. Удары гонга становились все более настойчивыми. Провожающие устремились к сходням, чтобы спуститься в приготовленные лодки. В общей суматохе почти никто не обратил внимания на запоздавшего пассажира, поднявшегося на палубу с чемоданом в руке.
Этим пассажиром был Тюдор Броун. Он представился капитану и потребовал свою каюту, куда его тотчас же проводили.
Ещё через минуту, после двух — трех пронзительных протяжных гудков, заработал винт парохода, за кормой забурлила белая пена, и «Аляска», величественно рассекая зелёные воды Балтики, покинула Стокгольм. А собравшиеся на берегу зрители провожали её громкими криками, оживлённо размахивая платками и шляпами.
Эрик отдавал распоряжения с командного мостика. Бредежор и доктор, облокотясь на перила левого борта, посылали приветствия Кайсе и Ванде, стоявшим на молу. Маляриус, уже почувствовав мучительное недомогание, поспешил к себе в каюту.
Целиком поглощённые мыслями о предстоящей разлуке, ни пассажиры, ни провожающие не заметили появления Тюдора Броуна. Поэтому доктору не удалось скрыть своего удивления, когда, обернувшись, он вдруг увидел его поднимающимся на верхнюю палубу. Он шёл навстречу, засунув руки в карманы, в том же самом нелепом костюме, с тем же самым цилиндром, как бы намертво привинченным к голове.
— Хорошая погода, — буркнул Тюдор Броун вместо приветствия.
Доктора озадачила такая развязность. Он немного помолчал, надеясь, что этот странный тип попытается хотя бы извиниться и объяснить своё поведение. Но, убедившись, что его ожидания напрасны, доктор перешёл в наступление.
— Так что ж, сударь, выходит, что Патрик О'Доноган вовсе не умер, как вы утверждали! — воскликнул он со свойственной ему горячностью.
— В этом следует ещё убедиться, — ответил иностранец с непоколебимым спокойствием. — Я потому и присоединился к экспедиции, чтобы это выяснить.
Затем Тюдор Броун повернулся спиной и, считая, по-видимому, подобное объяснение вполне достаточным, принялся шагать взад и вперёд по палубе, насвистывая свой излюбленный мотив.
Эрик и Бредежор с неослабным интересом следили за этой сценой. Впервые увидев сейчас Тюдора Броуна, они разглядывали его очень внимательно, гораздо внимательнее, чем доктор. Они заметили, что иностранец, как бы намеренно подчёркивая своё равнодушие, временами украдкой окидывал их взглядом, словно желая проверить, какое он произвёл впечатление. Не сговариваясь между собой, Эрик и Бредежор притворились, будто не обращают на него никакого внимания. Но вскоре, встретившись в салоне, куда выходили двери кают, они стали держать совет.
Для чего понадобилось Тюдору Броуну объявить о смерти Патрика О'Доногана? И какую цель преследовал он теперь, отправляясь в плавание на «Аляске»? На это трудно было ответить. Но невозможно было отказаться от мысли, что его вторичное появление не связано каким-то образом с историей «Цинтии» и «ребёнка на спасательном круге». Ведь интерес Эрика и его друзей к судьбе Патрика О'Доногана объяснялся предположением, что матросу известны причины катастрофы. Именно поэтому необходимо было во что бы то ни стало его разыскать. А сейчас они видели перед собой человека, который сначала по собственному почину пришёл сообщить о гибели Патрика О'Доногана, а потом навязался в участники спасательной экспедиции после того, как его показания были опровергнуты самым непредвиденным образом! Отсюда можно было заключить, что он преследовал какие-то личные интересы, и самый факт его визита к доктору Швариенкрона указывал на зависимость его интересов от поисков, предпринятых доктором.
Все это наводило на мысль, что в раскрытии тайны происхождения Эрика Тюдор Броун мог бы сыграть не меньшую роль, чем Патрик О'Доноган. Как знать, не владеет ли он уже сейчас ключом к этой загадке, тем самым ключом, который они разыскивали так долго и тщетно? Если это действительно так, то как отнестись к его присутствию на корабле — радоваться или опасаться?
Бредежор склонялся к последнему: и поведение, и облик этого странного субъекта внушали ему подозрения.
Доктор, напротив, допускал искренность поступков Тюдора Броуна, который, при всей своей эксцентричности, мог преследовать честные намерения.
— Если ему и в самом деле что-либо известно, — рассуждал доктор, — то близость в отношениях, неизбежно возникающая при совместном путешествии, рано или поздно заставит его разговориться. В таком случае, нам даже повезло, что он находится среди нас! А на худой конец, мы выясним, что же связывает его с ирландцем, если только нам того удастся найти.
Что же до Эрика, то он даже не решался выразить чувство, охватившее его при виде этого типа. Это было даже не отвращение, а ненависть, инстинктивное желание наброситься на него и вышвырнуть за борт. Юноша был убеждён, что этот человек каким-то роковым образом связан с трагедией его жизни. Но Эрик покраснел бы от стыда, если бы, поддавшись своему предубеждению, высказал свои мысли вслух. Он ограничился только замечанием, что, со своей стороны, никогда не принял бы на борт Тюдора Броуна, если бы имел право голоса в этом вопросе.
Как вести себя с таким пассажиром? На этот счёт мнения также разошлись. Доктор полагал, что было бы дипломатичнее обращаться с Тюдором Броуном дружелюбно, чтобы заставить его разговориться. Бредежор, как и Эрик, испытывал непреодолимое отвращение к подобной комедии, да и к тому же трудно было поручиться, что и у самого доктора хватит выдержки довести её до конца. Поэтому было решено предоставить самому Тюдору Броуну и последующим событиям наметить ту линию поведения, которой следовало придерживаться.
Долго ждать не пришлось. Ровно в полдень гонг ударил к обеду. Бредежор и доктор направились в кают-компанию. Тюдор Броун сидел уже за столом в своём неизменном головном уборе, не проявляя ни малейшего желания вступить в разговор с соседями. Грубость этого человека превосходила все границы и делала бесполезным всякое возмущение. Он, казалось, не имел ни малейшего понятия об элементарных правилах вежливости: первым накладывал себе кушанья на тарелку, выбирая лучшие куски, ел и пил с жадностью людоеда.
Два или три раза капитан и доктор обращались к нему с вопросами, но он либо вовсе не удостаивал их ответом, либо нехотя кивал головой.
Это не помешало ему, однако, после обеда фамильярно развалиться в кресле и, ковыряя во рту огромной зубочисткой, обратиться к капитану Марсиласу с вопросом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33