В окнах погас свет. Люди уснули.
По пути Кау-джер думал о том, что произошло с эмигрантами. Воспоминание о Дорике и Бовале не особенно беспокоило его, но поход грабителей по острову вызвал у него чувство тревоги. Колония и без того находилась в затруднительном положении. Если же колонисты развяжут междоусобную войну, она окончательно погибнет.
Что же осталось от всех теорий Кау-джера, после того как он столкнулся с реальными фактами? Результат был налицо — неоспоримый и несомненный: люди, предоставленные самим себе, оказались неспособными поддержать свое существование. Да, да! Они, это стадо баранов, погибнут от голода, ибо без пастуха они не в состоянии отыскать богатые пастбища.
И вот близилась развязка злополучной затеи с колонизацией, продолжавшейся всего полтора года. Как будто Природа осознала, что допустила непоправимую ошибку, и, пожалев о содеянном, бросила на произвол судьбы людей, которые сами в себя не верили. Смерть разила их безостановочно.
И при этом эмигранты, видимо, полагали, что Великая Коса недостаточно расторопна, недаром они всячески ей помогали. Там, откуда ушел Кау-джер, оставались убитые и раненые. Здесь, на его пути, лежал труп Сирка. А в Новом поселке его ждал сраженный кинжалом юноша, его дитя, единственное существо, к которому он был привязан. Со всех сторон лилась кровь…
Перед тем как лечь спать, Кау-джер подошел к постели Хальга. Состояние больного оставалось прежним — ни хуже, ни лучше. Еще несколько дней он будет между жизнью и смертью. Ведь внезапно могло открыться кровотечение.
На следующий день Кау-джер, совершенно разбитый от усталости и переживаний, проснулся поздно. Осмотрев Хальга, который находился в том же положении, он вышел из дому. Солнце стояло уже высоко. Утренний туман развеялся. Было тепло. Стремясь наверстать время, Кау-джер ускорил шаг. Ежедневно он навещал больных в Либерии. Правда, с наступлением весны их становилось все меньше, но сегодня его ждали четверо раненых.
И вдруг Кау-джер увидел, что поперек моста выстроилась цепочка людей. За исключением Хальга и Кароли, здесь находились все мужчины, жившие в Новом поселке. Всего пятнадцать человек. И что было самым поразительным — все они держали в руках ружья и, казалось, поджидали именно его, Кау-джера. Хотя никто из них не был солдатом, все чем-то походили на военных. Неподвижно, с ружьем у ноги, колонисты стояли со строгими лицами, как бы выслушивая приказ командира.
Гарри Родс, вышедший на несколько шагов вперед, жестом остановил Кау-джера. Тот замер на месте, с удивлением разглядывая странный отряд.
— Кау-джер! — торжественно заговорил Родс. — Давно уже я умоляю вас прийти на помощь несчастному населению острова и взять в свои руки управление колонией. Сегодня я в последний раз обращаюсь к вам с этой просьбой.
Кау-джер, не отвечая, закрыл глаза, как бы для того, чтобы лучше собраться с мыслями. Гарри Родс продолжал:
— Последние события должны были заставить вас задуматься. Во всяком случае, мы все пришли к определенному решению. Ночью Хартлпул, я и еще несколько человек взяли ружья и раздали их жителям Нового поселка. Сейчас мы вооружены и, следовательно, являемся хозяевами положения. События приняли такой оборот, что дальнейшее выжидание было бы просто преступлением. Настало время действовать. Если вы отказываетесь, я сам встану во главе этих честных людей. К сожалению, у меня нет ни вашего авторитета, ни ваших знаний. Не все колонисты мне подчинятся, и, значит, снова будет пролита кровь. Вам же все покорятся безропотно. Решайте.
— Опять что-нибудь случилось? — спросил Кау-джер с обычной невозмутимостью.
— Сами знаете что, — ответил Гарри Родс, указывая на дом, где умирал Хальг.
Кау-джер вздрогнул.
— И еще вот, взгляните. — И Гарри Родс подвел Кау-джера к самому берегу реки.
Оба поднялись на прибрежную скалу. Их взглядам открылась Либерия и болотистая равнина.
В лагере с самого утра царило лихорадочное оживление. Предстояли торжественные похороны убитых. Ожидание этой церемонии приводило всех в страшное возбуждение. Товарищи погибших надеялись превратить ее в демонстрацию. Сторонники Боваля чувствовали, что им грозит опасность. Для остальных же такие похороны представляли просто любопытное зрелище.
Все жители колонии (за исключением Боваля, считавшего, что разумнее всего оставаться взаперти) следовали за убитыми. Конечно, процессия не преминула пройти мимо губернаторского «дворца» и остановилась на площади как раз против него. Льюис Дорик воспользовался этим и произнес пламенную речь. Потом траурный кортеж двинулся дальше.
У открытых могил Дорик снова взял слово и обрушил — наверно, в сотый раз! — яростные обвинения на правителя. Оснований для этого было вполне достаточно. Он доказывал, что причиной всех несчастий явились недальновидность, неспособность к управлению людьми и косность губернатора. Настал момент свергнуть человека, не справившегося со своими обязанностями, и выбрать на его место достойного.
Дорик добился блестящего успеха. В ответ на его речь раздались громкие возгласы — сначала: «Да здравствует Дорик!», а затем: «Во дворец!.. Идем к губернатору!..» И несколько сот мужчин двинулись к жилищу Боваля, тяжело печатая шаг и угрожающе размахивая кулаками. Глаза у всех гневно сверкали, широко раскрытые, орущие рты, выплевывавшие злобные ругательства, зияли черными ямами. Вскоре эмигранты перешли на бег, а под конец, толкая и мешая друг другу, понеслись со скоростью лавины. Но их бешеный порыв натолкнулся на препятствие. Те, кто были причастны к управлению и пользовались выгодами власти, опасались последствий смены правителя и именно поэтому превратились в его ярых защитников. На площади обе группы сошлись грудь с грудью и вступили врукопашную.
Чем дольше длилась драка, тем большее неистовство овладевало бойцами. Настал момент, когда кинжалы сами вырвались из ножен. И опять началось кровопролитие. То один, то другой колонист выходил из строя, отползал в сторону или оставался неподвижным на земле. У многих были раздроблены скулы, переломаны ребра, вывихнуты конечности…
Долгое время ни одна, ни другая сторона не могли добиться перевеса, но в конце концов партии Боваля пришлось отступить. Шаг за шагом, метр за метром защитников губернатора оттеснили к «дворцу». Сломив упорное сопротивление, нападавшие опрокинули их и, сметая все на пути, беспорядочной толпой ринулись во «дворец». Если бы бунтовщики нашли Боваля, его, несомненно, растерзали бы на части. Но губернатор исчез. Видя, какой оборот принимают события, он вовремя покинул «дворец». Именно в этот момент он удирал во все лопатки по дороге к Новому поселку.
Напрасные поиски довели победителей до исступления. Толпа обычно теряет чувство меры как в хорошем, так и в плохом. За неимением жертвы бандиты набросились на вещи. Жилище Боваля разграбили. Убогую мебель, бумаги, скудный скарб выбросили из окна. Потом это собрали в кучу и подожгли. Через несколько минут — по оплошности или по воле бунтарей — запылал и сам «дворец» Боваля.
Дым выгнал захватчиков из помещения. Теперь они уже совсем не походили на людей. Опьяневшие от крика, грабежа и насилия, люди начисто утратили самообладание. Их охватило одно-единственное дикое желание: мучить, убивать, уничтожать…
На площади все еще стояла толпа зрителей — женщин, детей, а также безучастных ротозеев, которых обычно превращают в козлов отпущения. В общем, здесь скопилась большая часть населения Либерии, но люди эти, слишком робкие, никак не могли послужить сдерживающим началом для смутьянов.
Противники Дорика сочли благоразумным перейти теперь на его сторону, и вдруг ни с того ни с сего вся эта шайка напала на мирную толпу.
Началось повальное бегство. Мужчины, женщины, дети бросились на равнину, а за ними, охваченные непонятным бешенством, гнались разъяренные хулиганы.
Со скалы, на которой стояли Кау-джер и Гарри Родс, ничего не было видно, кроме густого дыма, тяжелые клубы которого докатывались до самого океана. Эта черная завеса окутывала Либерию, откуда доносились неясные возгласы, призывы, проклятия, стоны. Но вот на равнине появился человек, мчавшийся со всех ног, хотя никто за ним не гнался. Перебравшись через мост, он, обессилев, упал возле вооруженного отряда Гарри Родса. Только тогда его узнали. Это был Фердинанд Боваль.
Сначала Кау-джеру все показалось простым и понятным: Боваль, изгнанный с позором, спасся бегством. Либерия охвачена мятежом. В результате — пожар и убийства.
Какой же смысл в таком бунте? Допустим, колонисты хотели избавиться от Боваля. Прекрасно. Но к чему это разбойничье опустошение? Ведь от него первыми же пострадают те, кто принимал в нем участие. Зачем было затевать резню, о которой можно было судить по доносившимся из Либерии крикам?
Кау-джер не отвечал Гарри Родсу. Прямой и недвижимый стоял он на вершине скалы, молча наблюдая за событиями, происходившими на противоположном берегу. Мучительные переживания не отражались на его всегда бесстрастном лице.
Но тем не менее душу Кау-джера раздирали тягостные сомнения. Перед ним встала тяжкая дилемма: закрыть ли глаза на действительность и продолжать упорствовать в своей ложной вере, в то время как несчастные безумцы перебьют друг друга, или же признать очевидность фактов, внять голосу рассудка, вмешаться в происходящую бойню и спасти этих людей даже против их воли? То, что подсказывал ему здравый смысл, означало — увы! — полное отрицание его прежней жизни. Пришлось бы признаться, что он верил в мираж, сознаться, что он строил жизнь на лжи, что все его теории не стоили и выеденного яйца и что он принес себя в жертву химере. Какой крах всех идеалов!..
Вдруг из пелены дыма, скрывавшей Либерию, выбежал какой-то человек. За ним показался другой, потом еще десятки и сотни беглецов. Среди них было много женщин и детей. Некоторые пытались укрыться в восточных горах, но большинство, настигаемое преследователями, неслось по направлению к Новому поселку.
Последней бежала полная женщина, которая не могла быстро двигаться. Один из преступников нагнал ее, схватил за волосы, повалил на землю и замахнулся…
Кау-джер обернулся к Гарри Родсу и сказал:
— Хорошо. Я согласен.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1. ПЕРВЫЕ ШАГИ
Кау-джер во главе пятнадцати добровольцев быстро пересек равнину и через несколько минут был в Либерии.
Драка на площади все еще продолжалась, но без прежнего ожесточения, а скорее по инерции. Многие даже позабыли, из-за чего она началась.
Появление маленького вооруженного отряда как громом поразило дерущихся. Никто не предвидел возможности такого быстрого и решительного действия. Драка сразу же прекратилась. Кое-кто из смутьянов бежал с поля боя, испугавшись неожиданного поворота событий. Другие замерли на месте, тяжело переводя дыхание, как люди, очнувшиеся после кошмарного сна. Резкое возбуждение сменилось тупой апатией.
Прежде всего Кау-джер поспешил потушить пожар, пламя которого, раздуваемое слабым южным бризом, грозило переброситься на весь лагерь. Огонь почти уничтожил бывший «дворец» Боваля, и вскоре от него осталась только груда обгоревших обломков, над которыми вился едкий дымок.
Потушив пожар и оставив пять человек возле присмиревшей толпы, Кау-джер с десятком своих приближенных отправился в окрестности столицы, чтобы собрать остальных эмигрантов. Это удалось без труда. Со всех сторон колонисты возвращались в Либерию.
Через час остельцев созвали на площадь. Трудно было себе представить, что эта мирная толпа еще недавно так бушевала и бесновалась. Теперь только многочисленные жертвы, лежавшие на земле, напоминали о кровавом побоище.
Люди стояли неподвижно, будто пронесшийся шквал сломил их волю. Покорно ожидая дальнейших событий, они равнодушно смотрели на вооруженный отряд.
Кау-джер вышел на середину площади и твердо заявил:
— Отныне я буду править вами.
Какой путь пришлось ему проделать, чтобы произнести эти несколько слов! Так Кау-джер не только признал в конце концов необходимость власти, не только решился, превозмогая отвращение, стать ее представителем, но, перейдя из одной крайности в другую, превзошел всех ненавистных ему тиранов, не испросив даже согласия тех, над которыми утвердил власть. Он отказался от своих свободолюбивых идеалов и сам растоптал их.
Несколько секунд после краткого заявления Кау-джера царило молчание. Потом толпа громко закричала. Аплодисменты, возгласы «Да здравствует Кау-джер!» и «Ура!» разразились подобно урагану. Люди поздравляли, обнимали друг друга, матери подбрасывали кверху своих детей.
Однако у некоторых эмигрантов был мрачный вид. Сторонники Боваля и Льюиса Дорика отнюдь не кричали: «Да здравствует Кау-джер!» Они молчали, боясь обнаружить свои настроения. Что же им оставалось делать? Они оказались в меньшинстве, и им приходилось считаться с большинством, поскольку оно отныне обрело вождя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
По пути Кау-джер думал о том, что произошло с эмигрантами. Воспоминание о Дорике и Бовале не особенно беспокоило его, но поход грабителей по острову вызвал у него чувство тревоги. Колония и без того находилась в затруднительном положении. Если же колонисты развяжут междоусобную войну, она окончательно погибнет.
Что же осталось от всех теорий Кау-джера, после того как он столкнулся с реальными фактами? Результат был налицо — неоспоримый и несомненный: люди, предоставленные самим себе, оказались неспособными поддержать свое существование. Да, да! Они, это стадо баранов, погибнут от голода, ибо без пастуха они не в состоянии отыскать богатые пастбища.
И вот близилась развязка злополучной затеи с колонизацией, продолжавшейся всего полтора года. Как будто Природа осознала, что допустила непоправимую ошибку, и, пожалев о содеянном, бросила на произвол судьбы людей, которые сами в себя не верили. Смерть разила их безостановочно.
И при этом эмигранты, видимо, полагали, что Великая Коса недостаточно расторопна, недаром они всячески ей помогали. Там, откуда ушел Кау-джер, оставались убитые и раненые. Здесь, на его пути, лежал труп Сирка. А в Новом поселке его ждал сраженный кинжалом юноша, его дитя, единственное существо, к которому он был привязан. Со всех сторон лилась кровь…
Перед тем как лечь спать, Кау-джер подошел к постели Хальга. Состояние больного оставалось прежним — ни хуже, ни лучше. Еще несколько дней он будет между жизнью и смертью. Ведь внезапно могло открыться кровотечение.
На следующий день Кау-джер, совершенно разбитый от усталости и переживаний, проснулся поздно. Осмотрев Хальга, который находился в том же положении, он вышел из дому. Солнце стояло уже высоко. Утренний туман развеялся. Было тепло. Стремясь наверстать время, Кау-джер ускорил шаг. Ежедневно он навещал больных в Либерии. Правда, с наступлением весны их становилось все меньше, но сегодня его ждали четверо раненых.
И вдруг Кау-джер увидел, что поперек моста выстроилась цепочка людей. За исключением Хальга и Кароли, здесь находились все мужчины, жившие в Новом поселке. Всего пятнадцать человек. И что было самым поразительным — все они держали в руках ружья и, казалось, поджидали именно его, Кау-джера. Хотя никто из них не был солдатом, все чем-то походили на военных. Неподвижно, с ружьем у ноги, колонисты стояли со строгими лицами, как бы выслушивая приказ командира.
Гарри Родс, вышедший на несколько шагов вперед, жестом остановил Кау-джера. Тот замер на месте, с удивлением разглядывая странный отряд.
— Кау-джер! — торжественно заговорил Родс. — Давно уже я умоляю вас прийти на помощь несчастному населению острова и взять в свои руки управление колонией. Сегодня я в последний раз обращаюсь к вам с этой просьбой.
Кау-джер, не отвечая, закрыл глаза, как бы для того, чтобы лучше собраться с мыслями. Гарри Родс продолжал:
— Последние события должны были заставить вас задуматься. Во всяком случае, мы все пришли к определенному решению. Ночью Хартлпул, я и еще несколько человек взяли ружья и раздали их жителям Нового поселка. Сейчас мы вооружены и, следовательно, являемся хозяевами положения. События приняли такой оборот, что дальнейшее выжидание было бы просто преступлением. Настало время действовать. Если вы отказываетесь, я сам встану во главе этих честных людей. К сожалению, у меня нет ни вашего авторитета, ни ваших знаний. Не все колонисты мне подчинятся, и, значит, снова будет пролита кровь. Вам же все покорятся безропотно. Решайте.
— Опять что-нибудь случилось? — спросил Кау-джер с обычной невозмутимостью.
— Сами знаете что, — ответил Гарри Родс, указывая на дом, где умирал Хальг.
Кау-джер вздрогнул.
— И еще вот, взгляните. — И Гарри Родс подвел Кау-джера к самому берегу реки.
Оба поднялись на прибрежную скалу. Их взглядам открылась Либерия и болотистая равнина.
В лагере с самого утра царило лихорадочное оживление. Предстояли торжественные похороны убитых. Ожидание этой церемонии приводило всех в страшное возбуждение. Товарищи погибших надеялись превратить ее в демонстрацию. Сторонники Боваля чувствовали, что им грозит опасность. Для остальных же такие похороны представляли просто любопытное зрелище.
Все жители колонии (за исключением Боваля, считавшего, что разумнее всего оставаться взаперти) следовали за убитыми. Конечно, процессия не преминула пройти мимо губернаторского «дворца» и остановилась на площади как раз против него. Льюис Дорик воспользовался этим и произнес пламенную речь. Потом траурный кортеж двинулся дальше.
У открытых могил Дорик снова взял слово и обрушил — наверно, в сотый раз! — яростные обвинения на правителя. Оснований для этого было вполне достаточно. Он доказывал, что причиной всех несчастий явились недальновидность, неспособность к управлению людьми и косность губернатора. Настал момент свергнуть человека, не справившегося со своими обязанностями, и выбрать на его место достойного.
Дорик добился блестящего успеха. В ответ на его речь раздались громкие возгласы — сначала: «Да здравствует Дорик!», а затем: «Во дворец!.. Идем к губернатору!..» И несколько сот мужчин двинулись к жилищу Боваля, тяжело печатая шаг и угрожающе размахивая кулаками. Глаза у всех гневно сверкали, широко раскрытые, орущие рты, выплевывавшие злобные ругательства, зияли черными ямами. Вскоре эмигранты перешли на бег, а под конец, толкая и мешая друг другу, понеслись со скоростью лавины. Но их бешеный порыв натолкнулся на препятствие. Те, кто были причастны к управлению и пользовались выгодами власти, опасались последствий смены правителя и именно поэтому превратились в его ярых защитников. На площади обе группы сошлись грудь с грудью и вступили врукопашную.
Чем дольше длилась драка, тем большее неистовство овладевало бойцами. Настал момент, когда кинжалы сами вырвались из ножен. И опять началось кровопролитие. То один, то другой колонист выходил из строя, отползал в сторону или оставался неподвижным на земле. У многих были раздроблены скулы, переломаны ребра, вывихнуты конечности…
Долгое время ни одна, ни другая сторона не могли добиться перевеса, но в конце концов партии Боваля пришлось отступить. Шаг за шагом, метр за метром защитников губернатора оттеснили к «дворцу». Сломив упорное сопротивление, нападавшие опрокинули их и, сметая все на пути, беспорядочной толпой ринулись во «дворец». Если бы бунтовщики нашли Боваля, его, несомненно, растерзали бы на части. Но губернатор исчез. Видя, какой оборот принимают события, он вовремя покинул «дворец». Именно в этот момент он удирал во все лопатки по дороге к Новому поселку.
Напрасные поиски довели победителей до исступления. Толпа обычно теряет чувство меры как в хорошем, так и в плохом. За неимением жертвы бандиты набросились на вещи. Жилище Боваля разграбили. Убогую мебель, бумаги, скудный скарб выбросили из окна. Потом это собрали в кучу и подожгли. Через несколько минут — по оплошности или по воле бунтарей — запылал и сам «дворец» Боваля.
Дым выгнал захватчиков из помещения. Теперь они уже совсем не походили на людей. Опьяневшие от крика, грабежа и насилия, люди начисто утратили самообладание. Их охватило одно-единственное дикое желание: мучить, убивать, уничтожать…
На площади все еще стояла толпа зрителей — женщин, детей, а также безучастных ротозеев, которых обычно превращают в козлов отпущения. В общем, здесь скопилась большая часть населения Либерии, но люди эти, слишком робкие, никак не могли послужить сдерживающим началом для смутьянов.
Противники Дорика сочли благоразумным перейти теперь на его сторону, и вдруг ни с того ни с сего вся эта шайка напала на мирную толпу.
Началось повальное бегство. Мужчины, женщины, дети бросились на равнину, а за ними, охваченные непонятным бешенством, гнались разъяренные хулиганы.
Со скалы, на которой стояли Кау-джер и Гарри Родс, ничего не было видно, кроме густого дыма, тяжелые клубы которого докатывались до самого океана. Эта черная завеса окутывала Либерию, откуда доносились неясные возгласы, призывы, проклятия, стоны. Но вот на равнине появился человек, мчавшийся со всех ног, хотя никто за ним не гнался. Перебравшись через мост, он, обессилев, упал возле вооруженного отряда Гарри Родса. Только тогда его узнали. Это был Фердинанд Боваль.
Сначала Кау-джеру все показалось простым и понятным: Боваль, изгнанный с позором, спасся бегством. Либерия охвачена мятежом. В результате — пожар и убийства.
Какой же смысл в таком бунте? Допустим, колонисты хотели избавиться от Боваля. Прекрасно. Но к чему это разбойничье опустошение? Ведь от него первыми же пострадают те, кто принимал в нем участие. Зачем было затевать резню, о которой можно было судить по доносившимся из Либерии крикам?
Кау-джер не отвечал Гарри Родсу. Прямой и недвижимый стоял он на вершине скалы, молча наблюдая за событиями, происходившими на противоположном берегу. Мучительные переживания не отражались на его всегда бесстрастном лице.
Но тем не менее душу Кау-джера раздирали тягостные сомнения. Перед ним встала тяжкая дилемма: закрыть ли глаза на действительность и продолжать упорствовать в своей ложной вере, в то время как несчастные безумцы перебьют друг друга, или же признать очевидность фактов, внять голосу рассудка, вмешаться в происходящую бойню и спасти этих людей даже против их воли? То, что подсказывал ему здравый смысл, означало — увы! — полное отрицание его прежней жизни. Пришлось бы признаться, что он верил в мираж, сознаться, что он строил жизнь на лжи, что все его теории не стоили и выеденного яйца и что он принес себя в жертву химере. Какой крах всех идеалов!..
Вдруг из пелены дыма, скрывавшей Либерию, выбежал какой-то человек. За ним показался другой, потом еще десятки и сотни беглецов. Среди них было много женщин и детей. Некоторые пытались укрыться в восточных горах, но большинство, настигаемое преследователями, неслось по направлению к Новому поселку.
Последней бежала полная женщина, которая не могла быстро двигаться. Один из преступников нагнал ее, схватил за волосы, повалил на землю и замахнулся…
Кау-джер обернулся к Гарри Родсу и сказал:
— Хорошо. Я согласен.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1. ПЕРВЫЕ ШАГИ
Кау-джер во главе пятнадцати добровольцев быстро пересек равнину и через несколько минут был в Либерии.
Драка на площади все еще продолжалась, но без прежнего ожесточения, а скорее по инерции. Многие даже позабыли, из-за чего она началась.
Появление маленького вооруженного отряда как громом поразило дерущихся. Никто не предвидел возможности такого быстрого и решительного действия. Драка сразу же прекратилась. Кое-кто из смутьянов бежал с поля боя, испугавшись неожиданного поворота событий. Другие замерли на месте, тяжело переводя дыхание, как люди, очнувшиеся после кошмарного сна. Резкое возбуждение сменилось тупой апатией.
Прежде всего Кау-джер поспешил потушить пожар, пламя которого, раздуваемое слабым южным бризом, грозило переброситься на весь лагерь. Огонь почти уничтожил бывший «дворец» Боваля, и вскоре от него осталась только груда обгоревших обломков, над которыми вился едкий дымок.
Потушив пожар и оставив пять человек возле присмиревшей толпы, Кау-джер с десятком своих приближенных отправился в окрестности столицы, чтобы собрать остальных эмигрантов. Это удалось без труда. Со всех сторон колонисты возвращались в Либерию.
Через час остельцев созвали на площадь. Трудно было себе представить, что эта мирная толпа еще недавно так бушевала и бесновалась. Теперь только многочисленные жертвы, лежавшие на земле, напоминали о кровавом побоище.
Люди стояли неподвижно, будто пронесшийся шквал сломил их волю. Покорно ожидая дальнейших событий, они равнодушно смотрели на вооруженный отряд.
Кау-джер вышел на середину площади и твердо заявил:
— Отныне я буду править вами.
Какой путь пришлось ему проделать, чтобы произнести эти несколько слов! Так Кау-джер не только признал в конце концов необходимость власти, не только решился, превозмогая отвращение, стать ее представителем, но, перейдя из одной крайности в другую, превзошел всех ненавистных ему тиранов, не испросив даже согласия тех, над которыми утвердил власть. Он отказался от своих свободолюбивых идеалов и сам растоптал их.
Несколько секунд после краткого заявления Кау-джера царило молчание. Потом толпа громко закричала. Аплодисменты, возгласы «Да здравствует Кау-джер!» и «Ура!» разразились подобно урагану. Люди поздравляли, обнимали друг друга, матери подбрасывали кверху своих детей.
Однако у некоторых эмигрантов был мрачный вид. Сторонники Боваля и Льюиса Дорика отнюдь не кричали: «Да здравствует Кау-джер!» Они молчали, боясь обнаружить свои настроения. Что же им оставалось делать? Они оказались в меньшинстве, и им приходилось считаться с большинством, поскольку оно отныне обрело вождя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50