Команда жангады не обратила особенного внимания на эти приготовления. Даже двух негров, которых лоцман выбрал гребцами за их силу, он не посвятил в свои планы. Впрочем, на них он мог вполне положиться. Араужо не сомневался, что, когда они узнают, что помогли бежать своему хозяину из темницы, когда Жоам Дакоста будет освобожден и отдан на их попечение, они пойдут на все и не побоятся даже рискнуть жизнью ради спасения беглеца.
После обеда все было уже готово к отплытию. Оставалось только дождаться темноты.
Но, прежде чем начинать, Маноэль хотел в последний раз увидеть Жаррикеса. Быть может, судья скажет ему что-нибудь новое по поводу документа. Бенито предпочел остаться на жангаде и дождаться возвращения матери и сестры.
Итак, Маноэль отправился к судье Жаррикесу один, и был немедленно принят.
Судья по-прежнему безвыходно сидел у себя в кабинете и был все так же возбужден. Документ, измятый его нетерпеливой рукой, по-прежнему лежал перед ним на столе.
– Сударь, – проговорил Маноэль, и голос его дрогнул, – вы получили из Рио-де-Жанейро?..
– Нет, – ответил судья, – приказ еще не получен… Но его можно ждать с минуты на минуту!..
– А документ?
– Ни черта не выходит! – взорвался судья. – Я пробовал все… Все, что мне подсказывало воображение! И все без толку!
– Без толку!
– Впрочем, нет! Я все же увидел в документе одно слово. Только одно!
– Какое же? Скажите, что за слово?
– «Побег»!
Ничего не ответив, Маноэль крепко пожал судье руку и вернулся на жангаду дожидаться той минуты, когда можно будет действовать.
17. Последняя ночь
Посещение Якиты, пришедшей сегодня с дочерью, было для заключенного тем же, чем оно бывало всегда, когда он проводил несколько часов наедине с женой. В присутствии этих двух нежно любимых созданий сердце его, казалось, не выдержит переполнявших его чувств. Но муж и отец держал себя в руках. Он сам ободрял несчастных женщин, стараясь внушить им надежду, которой у него почти не оставалось. Они шли к нему, желая поддержать в нем бодрость духа, но, увы, они больше его нуждались в поддержке; и видя его таким твердым, несущим бремя испытаний с высоко поднятой головой, они снова начинали надеяться.
Жоам и сегодня нашел для них слова ободрения. Он черпал несокрушимую силу не только в сознании своей невиновности, но и в твердой вере, что бог вложил в сердца людей частицу присущей ему справедливости. Нет, Жоам Дакоста не может быть казнен за преступление в Тижоке!
Он почти никогда не говорил о документе. Поддельный ли он или подлинный, написан ли Торресом или самим преступником, содержится ли в нем желанное оправдание или нет – Жоам Дакоста не предполагал опираться на это сомнительное доказательство. Нет! Наилучшим аргументом в свою защиту он считал себя самого и опирался на свою честную трудовую жизнь, как на самое веское доказательство своей невиновности.
В тот вечер мать и дочь, окрыленные мужественными словами, проникавшими им в самую душу, ушли домой, веря в будущее больше, чем когда-либо со дня ареста Жоама. Напоследок узник прижал их к сердцу с особенной нежностью. Казалось, он предчувствовал, что какова бы ни была развязка, она уже близка.
Оставшись один, Жоам Дакоста долго сидел неподвижно. Он облокотился на небольшой столик и опустил голову на руки.
О чем он думал? Считал ли, что суд людской, сделав в первый раз ошибку, теперь его оправдает?
Да, он еще надеялся! Он знал, что министру юстиции в Рио-де-Жанейро вместе с докладом судьи Жаррикеса были посланы записки Дакосты, написанные правдиво и убедительно.
Как нам известно, в этих записках он описал всю свою жизнь, начиная с первых дней службы в управлении Алмазного округа и кончая той минутой, когда жангада вошла в гавань Манауса.
Теперь Жоам Дакоста снова вспоминал свою жизнь. Он опять переживал ее с того дня, когда сиротой пришел в Тижоку. Там, благодаря своему усердию, он быстро продвинулся в канцелярии главного управляющего копями, куда был принят очень молодым. Будущее ему улыбалось, его ожидало высокое положение… И вдруг – ужасная катастрофа! Похищение алмазов, убийство стражи, павшее на него подозрение, как на единственного служащего копей, который мог выдать тайну отъезда конвоя; затем арест, суд и смертный приговор, несмотря на все усилия его адвоката; последние часы в камере смертников в тюрьме Вилла-Рики, побег, совершенный в труднейших условиях и свидетельствующий о его беспримерном мужестве; скитания по Северным провинциям, переход через границу Перу и, наконец, дружеский прием, оказанный нищему и умиравшему с голоду беглецу великодушным хозяином фазенды Магальянсом.
Перед мысленным взором заключенного проходили события, так грубо оборвавшие течение его жизни. Погрузившись в свои мысли, отдавшись воспоминаниям, он не услышал ни странного шума за стеной старого монастыря, ни шуршания веревки, закинутой на решетку в его окне, ни скрежета пилы по железу, на что обратил бы внимание всякий человек, менее поглощенный своими мыслями.
Но Жоам Дакоста ничего не слышал, он снова переживал годы своей молодости, проведенные в перуанской провинции. Он видел себя на ферме, сначала служащим, потом компаньоном старого португальца, сумевшим добиться процветания икитосской фазенды.
Ах, зачем он сразу не сказал всего своему благодетелю! Тот не усомнился бы в нем. Вот единственная ошибка, которую он мог поставить себе в вину. Зачем не признался, кто он и откуда пришел, особенно когда Магальянс вложил руку дочери в его руку? Ведь Якита никогда бы не поверила, что он может быть виновником ужасного преступления!
В эту минуту шум за окном настолько усилился, что привлек внимание узника.
Жоам Дакоста приподнял голову. Он посмотрел на окно, но рассеянным, словно бессознательным взглядом, и тут же опять опустил голову на руку. Мысли снова перенесли его в Икитос.
Там умирал старый хозяин фазенды. Перед смертью он хотел упрочить будущее своей дочери, хотел сделать своего помощника единственным хозяином усадьбы, которая так расцвела при нем. Должен ли был Жоам Дакоста тогда заговорить? Вероятно… Но он не решился! Он вспомнил сейчас счастливое прошлое с Якитой, рождение детей, всю свою светлую жизнь, которую омрачали лишь воспоминания о Тижоке и горькие сожаления, что он не поведал близким свою страшную тайну.
Цепь событий развертывалась в памяти Жоама Дакосты с необыкновенной четкостью и силой.
Теперь ему припомнилась минута, когда он должен был дать согласие на брак его дочери с Маноэлем. Мог ли он допустить, чтобы она вступила в этот союз под чужим именем, мог ли не открыть молодому человеку тайну своей жизни?.. Нет! И вот, посоветовавшись с судьей Рибейро, он решил явиться в город, потребовать пересмотра своего дела и добиться восстановления в правах. А когда он отправился в путь со своей семьей, тут все и началось: появление Торреса, гнусная сделка, предложенная этим негодяем, отказ возмущенного отца пожертвовать дочерью, чтобы спасти свою жизнь и честь, затем донос и, наконец, арест!
Вдруг окно распахнулось от сильного толчка. Жоам Дакоста вскочил; воспоминания его рассеялись как дым. В камеру прыгнул Бенито и бросился к отцу, а за ним, сквозь отверстие в решетке, проник и Маноэль.
Жоам Дакоста чуть не вскрикнул от удивления, но Бенито успел его остановить.
– Отец, – сказал он, – в окне выломана решетка… Веревка спускается до самой земли… Пирога ждет на канале в ста шагах отсюда, Араужо отведет ее далеко от Манауса, на другой берег Амазонки, где ваши следы затеряются! Отец, надо бежать, бежать немедленно! Это совет самого судьи!
– Надо бежать! – повторил Маноэль.
– Бежать?.. Мне?.. Бежать еще раз! Снова бежать!
Скрестив руки и высоко подняв голову, Жоам Дакоста медленно отступил в глубину камеры.
– Никогда! – сказал он таким твердым голосом, что ошеломленные Бенито и Маноэль замерли на месте.
Молодые люди никак не ожидали такого отпора. Им, и в голову не приходило, что этому побегу воспротивится сам узник.
Бенито подошел к отцу и, глядя ему в глаза, взял за руки, но не затем, чтобы увести, а чтобы тот выслушал его и внял его доводам.
– Отец, вы сказали «никогда»?
– Никогда!
– Отец, – заговорил Маноэль, – ведь я тоже имею право называть вас отцом, – послушайте нас! Мы говорим, что вам надо бежать, бежать немедленно, потому что если вы останетесь, вы будете виновны и перед другими и перед самим собой!
– Остаться – значит обречь себя на смерть! – подхватил Бенито. – Приказ о казни может прийти с минуты на минуту! Если вы думаете, что теперь суд отменит несправедливый приговор, если надеетесь, что он оправдает того, кого осудил двадцать лет назад, вы ошибаетесь! Надежды больше нет! Надо бежать!.. Бегите!
В неудержимом порыве Бенито схватил отца и потащил к окну.
Жоам Гарраль высвободился из рук сына и снова отступил.
– Бежать – значило бы обесчестить себя и вас вместе со мной! – ответил он, и в голосе у него звучала непоколебимая решимость. – Это значило бы признать себя виновным. Если я сам, по доброй воле, отдал себя в руки правосудия моей страны, я должен ждать его решения, каким бы оно ни было, и я его дождусь!
– Но приведенных вами доводов недостаточно, – возразил Маноэль, – ведь у нас до сих пор нет юридического доказательства вашей невиновности! И мы настаиваем на вашем побеге лишь потому, что сам судья Жаррикес нам об этом сказал. У вас нет другой возможности спастись от смерти!
– Если так, я умру! – спокойно ответил Жоам Дакоста. – Я умру, протестуя против несправедливого приговора! В первый раз я бежал за несколько часов до казни. Да, я бежал, но тогда я был молод, и передо мной была целая жизнь, чтобы бороться с людской несправедливостью! Но бежать теперь, снова начать жалкую жизнь преступника, который скрывается под чужим именем и думает лишь, как бы обмануть преследующую его полицию; снова начать полную тревоги жизнь, какую я вел двадцать три года, и заставить вас делить ее со мной; всякий день ждать доноса, который рано или поздно меня настигнет, и выдачи меня полиции, даже если я буду в чужой стране?! Разве это значит жить? Нет! Ни за что!
– Отец, – настаивал Бенито, теряя голову от этого упорства. – Вы должны бежать! Я требую!
И, схватив отца, он старался силой подтащить его к окну.
– Нет!.. Нет!..
– Отец, вы сведете меня с ума!
– Сын мой, оставь меня! Я уже бежал один раз из тюрьмы в Вилла-Рике, и люди подумали, что я бежал от заслуженного наказания. Да, они должны были так подумать! Так вот, ради доброго имени, которое носите и вы, я отказываюсь бежать еще раз!
Бенито упал к ногам отца. Он протягивал к нему руки, он умолял…
– Но этот приказ, отец, – твердил он, – этот приказ может прийти уже сегодня, каждую минуту… и в нем будет смертный приговор!
– Если бы приказ был уже здесь, я и то не изменил бы своего решения. Нет, сын мой! Виновный Жоам Дакоста мог бы бежать. Невиновный – не убежит!
Затем произошла душераздирающая сцена. Бенито боролся с отцом. Маноэль в смятении стоял у окна, готовый подхватить пленника, но тут дверь в камеру вдруг отворилась.
На пороге стояли начальник полиции, а за ним тюремный надзиратель и несколько солдат.
Начальник полиции увидел, что здесь готовился побег, но поза заключенного говорила, что он отказался бежать. Полицейский ничего не сказал. Но лицо его выразило глубокое сожаление. Несомненно, он, как и судья Жаррикес, хотел бы, чтобы Жоам Дакоста бежал из тюрьмы.
А теперь… слишком поздно!
Держа в руке какую-то бумагу, начальник полиции подошел к заключенному.
– Прежде всего, – сказал ему Жоам Дакоста, – позвольте вас заверить, что от меня одного зависело бежать из тюрьмы, но я отказался.
Начальник полиции кивнул головой; затем, стараясь придать твердость своему голосу, объявил:
– Жоам Дакоста, только что получен приказ от министра юстиции из Рио-де-Жанейро.
– Ах, отец! – закричали Бенито и Маноэль.
– Этот приказ, – спросил Жоам Дакоста, скрестив руки на груди, – предписывает привести в исполнение смертный приговор?
– Да!
– Когда?
– Завтра!
Бенито бросился к отцу и, обхватив его, еще раз попытался вытащить из камеры… Солдатам пришлось вырвать узника из его объятий.
Затем, по знаку начальника полиции, Маноэля и Бенито вывели из тюрьмы. Надо было положить конец этой тягостной сцене, которая и так слишком затянулась.
– Сударь, могу ли я завтра утром, перед казнью, провести несколько минут с отцом Пассанья? – спросил заключенный начальника полиции. – Прошу вас все ему сообщить.
– Ему сообщат.
– Будет мне позволено повидать мою семью и в последний раз обнять жену и детей?
– Вы их увидите.
– Благодарю вас, сударь. А теперь прикажите охранять это окно, я не хочу, чтобы меня вытащили отсюда насильно!
Начальник полиции поклонился и вышел вместе с тюремным надзирателем и солдатами.
Осужденный, жизнь которого через несколько часов должна была оборваться, остался один.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37