Глава четвертая. ПОСЛЕДНИЕ СОВЕТЫ МАНУЭЛЯ АССОМПСИОНА
Нужно ли подчеркивать то, что испытывал Жак Хелло с того дня, когда Жан уступил место Жанне, с того дня, когда дочь полковника Кермора, спасенная из вод Ориноко, не могла больше прятаться под маской племянника сержанта Мартьяля?
Что испытываемые Жаком чувства были замечены Жанной, которая в свои 22 года могла в платье мальчика казаться семнадцатилетней девочкой, это объясняется вполне естественно.
К тому же Герман Патерн, который ничего не понимал в этих вещах, если верить его товарищу, тоже очень хорошо замечал, какие перемены происходили в сердце Жака Хелло. И если бы Герман Патерн сказал ему: «Жак, ты любишь Жанну Кермор», можно было бы ручаться, что Жак ответит: «Мой бедный друг, ты ничего не понимаешь в этих вещах!»
И Герман Патерн ждал только случая, чтобы выразить ему свое мнение по этому поводу, хотя бы для того, чтобы в своем лице реабилитировать ботаников, натуралистов и других ученых на «ист», которые совсем уж не так чужды самым нежным человеческим чувствам, как думают в этом прозаическом мире.
Что касается сержанта Мартьяля, то, когда он думал об этих событиях, о своем открытом секрете и о всех своих предосторожностях, оказавшихся тщетными благодаря этому проклятому чубаско, о своем потерянном положении дядюшки Жана Кермора, который был даже не его племянницей, — каким мыслям предавался он тогда?
В сущности, он был ужасно зол, — зол на самого себя, на всех, Жан не должен был падать в реку во время грозы… Он сам должен был броситься в реку, чтобы другой не мог вытащить его… Жак Хелло не должен был оказывать ему помощь… Разве это касалось его? И, однако, он хорошо сделал, потому что без него… он… нет… она… непременно погибла бы… Правда, можно было надеяться, что дело не пойдет дальше. Секрет оставался все же секретом… Наблюдая за сдержанным поведением спасителя Жанны, сержант Мартьяль не замечал ничего подозрительного… и полковник, когда он встретится с ним, не сможет ни в чем упрекнуть его…
Рано утром сержант Мартьяль был разбужен Жаном, которого уже ждали Мануэль и его сыновья.
Почти тотчас же подошли и оба француза, высадившиеся на берег на четверть часа раньше.
После взаимных утренних приветствий Жак Хелло объявил, что исправление «Галлинетты» продвигается и что пирога будет готова к плаванию завтра же.
Затем все общество направилось в поле, где сборщики каучука уже были в сборе.
В сущности, эти поля представляют собой скорее леса, в которых деревья отмечаются зарубками, как во время вырубки. Впрочем, здесь нужно было не рубить их, а только снять с них кору и затем «выдоить» их, как выражаются о молочных деревьях в Южном полушарии.
Мануэль, сопровождаемый своими гостями, вошел в каучуковый лес, где сборщики приступали к своей работе.
Самым любопытным из гостей, который больше всех интересовался этой операцией как ботаник, оказался — кто бы удивился этому? — Герман Патерн. Он захотел наблюдать за работой во всех ее деталях, и комиссар спешил отвечать на все его вопросы.
Операция была самая простая.
Прежде всего каждый сборщик, имея в своем распоряжении площадь в сто деревьев, рассекал на них острым топориком кору.
— Количество надрезов ограничено? — спросил Герман Патерн.
— Да, их бывает от четырех до двенадцати, смотря по толщине дерева, — ответил Мануэль, — и нужно, чтобы эти надрезы были сделаны очень тщательно, чтобы не прорезать кору глубже, чем нужно.
— В таком случае, — заметил Герман Патерн, — это не ампутация, а только кровопускание.
Как только были сделаны надрезы, из них потекла жидкость, которая, стекая вдоль ствола, собиралась в маленький горшок, поставленный таким образом, чтобы ни одна капля не миновала его.
— А сколько времени продолжается течь? — спросил Герман Патерн.
— От шести до семи дней, — ответил Мануэль.
Часть утра Жак Хелло и его спутники прогуливались по плантации, глядя, как сборщики надрезывали деревья. Таким образом подвергнуто было этой операции 700 деревьев, которые обещали богатую добычу каучука.
В жилище вернулись лишь к завтраку, которому проголодавшиеся гости оказали должную честь.
Оба сына Мануэля устроили в соседнем лесу охоту, и приготовленная их матерью дичь была превосходна. Великолепной оказалась также рыба, которую два негра выудили и убили стрелами у берегов Ориноко. Чрезвычайно вкусны были фрукты и овощи плантации, и среди них ананасы, которые уродились в этом году в громадном количестве.
Любопытство Германа Патерна не было, однако, удовлетворено тем, что он присутствовал при начале сбора каучука и видел, как делаются надрезы. Он попросил Мануэля объяснить ему, каким образом продолжается операция.
— Если бы вы остались несколько дней в Данако, — ответил комиссар, — вы бы увидели прежде всего следующее: первые часы после надрезов каучук течет довольно медленно; прежде чем из деревьев вытечет жидкость, проходит неделя.
— Таким образом, весь этот каучук вы соберете лишь через восемь дней?
— Нет. Сегодня вечером каждый из сборщиков принесет все, что даст сегодняшний день. Затем они приступят к копчению, которое необходимо для получения сгущенного каучука. Разлив жидкость на доски, ее подвергают действию густого дыма горящего сырого дерева. Тогда образуется первый сгущенный слой, за которым, по мере наливания жидкости, образуется второй. Таким образом приготовляется нечто вроде каучукового хлеба, который может уже идти в продажу и в производство.
— А до прибытия сюда нашего соотечественника Трушона, — спросил Жак Хелло, — индейцы ничего не знали об этом производстве, не правда ли?
— Ничего или почти ничего, — ответил комиссар. — Они не подозревали даже ценности этого продукта. И никто, конечно, не мог предвидеть, какого значения для торговли и промышленности достигнет это производство. Трушон, поселившийся сначала в Сан-Фернандо, потом в Эсмеральде, показал индейцам способ эксплуатации этого продукта, может быть, самого важного в этой части Америки, и стал пользоваться их услугами для работ.
В течение дня, после нескольких часов отдыха, комиссар предложил своим гостям пойти к маленькому порту, где шли работы по исправлению пироги. Он лично хотел узнать, как идет дело.
Все общество спустилось к берегу, идя через плантации и слушая Мануэля, который рассказывал о своем имении.
Когда прибыли в порт, «Галлинетта» была уже совершенно исправлена, и ее собирались спускать на воду, где «Мориша» качалась на своей чалке.
Вальдес и Паршаль с помощью гребцов и негров отлично справились с работой. Комиссар остался очень доволен. Обе пироги показались ему вполне пригодными для оставшейся части путешествия.
Оставалось только стащить «Галлинетту» на воду, поставить на нее плетенку, установить мачту и погрузить багаж. В тот же вечер Жан и сержант Мартьяль могли опять водвориться в ней на жительство, а на следующее утро, с рассветом, предстояло пуститься в дальнейшее плавание.
В этот момент солнце закатывалось в багровом тумане, предвещавшем западный ветер. Это было благоприятное обстоятельство, которым следовало воспользоваться.
В то время как гребцы и слуги комиссара приготовлялись к спуску «Галлинетты», Мануэль Ассомпсион, его сыновья и пассажиры пирог прогуливались вдоль берега.
Среди гребцов, занятых этой работой, комиссар обратил внимание на Жиро, который отличался от остальных.
— Кто этот человек? — спросил он.
— Один из гребцов «Галлинетты», — ответил Жак Хелло.
— Он не индеец?
— Нет, испанец.
— Где вы наняли его?
— В Сан-Фернандо.
— Он по ремеслу лодочник Ориноко?
— Нет, не постоянный. Но нам не хватало гребца, а этот испанец, желавший добраться до Санта-Жуаны, предложил свои услуги; Вальдес и взял его.
Жиро заметил, что говорят о нем, и, продолжая принимать участие в работе, внимательно прислушивался к разговору.
Жак Хелло предложил тогда комиссару следующий вопрос, пришедший ему в голову:
— Вы знаете этого человека?
— Нет, — ответил Мануэль. — Разве он уже бывал на верхнем Ориноко?
— Индеец барэ говорит, что встретил его в Кариде, хотя Жиро утверждает, что никогда там не был.
— Я вижу его в первый раз в жизни, — продолжал комиссар. — Если я обратил на него внимание, то лишь потому, что его невозможно смешать с индейцем. Вы говорите, что он направляется в Санта-Жуану?
— Он желает, по-видимому, поступить на службу в миссию, так как он уже был раньше послушником. Если верить ему, то он знает отца Эеперанте; он видел будто бы его в Каракасе лет двенадцать назад, и это, должно быть, верно, так как он описал нам этого миссионера так же, как и вы.
— В конце концов, — заметил Мануэль, — не все ли равно, раз этот человек хороший лодочник? Только в этом краю надо остерегаться всяких авантюристов, которые являются неизвестно откуда… и направляются неизвестно куда…
— Я приму к сведению ваш совет, — ответил Жак Хелло, — и буду все время следить за этим испанцем…
Слышал ли Жиро то, что говорили о нем?.. Во всяком случае, он не подал виду, хотя его глаза, как он ни старался скрыть это, несколько раз зажигались беспокойным огнем. Затем, несмотря на то, что путешественники о нем уже не говорили и направлялись к стоявшей рядом с «Моришей» «Галлинетте», он продолжал незаметно прислушиваться.
Разговор в это время коснулся необходимости иметь пироги в полной исправности для плавания в верховье реки, где течение очень быстрое, и Мануэль настаивал на этом.
— Вы встретите еще пороги, — сказал он, — они менее длинны, преодолеть их не так трудно, как у Апуре и Мэпюра, но, во всяком случае, это будет стоить больших хлопот. Может быть, вам придется даже перетаскивать пироги через рифы, а этого достаточно, чтобы привести их в негодность, если они не отличаются большой прочностью. Я вижу, что пирогу сержанта Мартьяля исправили как следует, и думаю о том, осмотрели ли и вашу пирогу, господин Хелло?..
— Не беспокойтесь, я приказал это сделать. Паршаль убедился, что «Мориша» имеет вполне исправное дно. Мы можем надеяться, что наши обе пироги смогут справиться с порогами и с чубаско, которые, как вы сказали, так же страшны на верховьях, как и в низовьях реки…
— Да, это правда, — ответил комиссар. — Без предосторожностей, с гребцами, не знающими реки, трудно избежать этой опасности. Впрочем, она — не главная…
— А какая же есть еще? — спросил сержант Мартьяль, взволновавшись.
— Опасность встретить индейцев, которые бродят вдоль этих берегов.
— Вы говорите о гуахарибосах? — спросил Жан.
— Нет, мое дорогое дитя, — ответил, улыбнувшись, комиссар, — эти индейцы — безобидные люди. Я знаю, что когда-то они считались опасными. В тысяча восемьсот семьдесят девятом году, в то время, когда полковник Кермор поднимался по Ориноко, им приписывали разрушение нескольких деревень и избиение их жителей…
— Моему отцу, может быть, пришлось защищаться от нападения гуахарибосов! — воскликнул Жан. — Не попал ли он им в руки?
— Нет… нет… — поспешил ответить Жак Хелло. — Никогда, конечно, Мануэль не слыхал…
— Никогда, господин Хелло, никогда, мое дорогое дитя! Я повторяю вам: ваш отец не мог стать жертвой этих индейцев, так как они уже лет пятнадцать не заслуживают такой дурной репутации…
— Вы имели с ними дело, господин Мануэль? — спросил Герман Патерн.
— Да, несколько раз. И я мог убедиться, что Шаффаньон говорил правду, когда при своем возвращении он описал мне этих индейцев в виде довольно несчастных существ маленького роста, слабых, очень боязливых и, в общем, совсем неопасных. Поэтому я не скажу: «Берегитесь гуахарибосов», но я скажу: «Берегитесь всяких авантюристов, которые посещают эти саванны… Берегитесь этих, способных на всякое преступление разбойников, от которых правительство должно было бы очистить территорию, выслав против них свою армию!»
— Один вопрос, — заметил Герман Патерн. — То, что опасно для путешественников, не должно ли быть опасным также и для плантаций и их собственников?..
— Разумеется! Вот почему в Данако мои сыновья, слуги и я постоянно находимся начеку. Если бы эти бандиты подошли к плантации, они были бы замечены и не застали бы нас врасплох; их встретили бы ружейными выстрелами, и мы отбили бы у них охоту к новому посещению. К тому же в Данако, как они знают, марикитаросы не боязливы, и они не решились бы напасть на нас. Что же касается путешественников, которые плывут по реке, то они должны быть крайне осторожны, так как берега ненадежны.
— В самом деле, — ответил Жак Хелло, — нас предупредили, что многочисленная шайка квивасов бродит по этой территории.
— К несчастью, да! — ответил комиссар.
— Говорят даже, что у них начальником состоит беглый каторжник.
— Да… Это ужасный человек!
— Вот уже несколько раз, — заметил сержант Мартьяль, — мы слышим об этом каторжнике, который, как говорят, бежал из Кайенны…
— Из Кайенны… это правда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42