Однако последняя депеша существенно отличалась от прежних тем, что автор ее не изъявлял никакого удовольствия по поводу происходящего: никаких «Va bene», «all right», «nil desperandum». Более того, на сей раз послание, написанное целиком по-французски, было прямой мольбой о помощи, ведь запас провианта на Форментере кончался.
Все эти соображения коротко изложил капитан Сервадак.
— Друзья мои, — заключил он, — мы должны тотчас же отправиться на помощь к погибающему…
— Или к погибающим, — поправил граф Тимашев. — Я готов вас сопровождать, капитан.
— «Добрыня», несомненно, проходил близ Форментеры, когда мы делали разведку у Балеарских островов, — заговорил лейтенант Прокофьев. — Если мы тогда не заметили никакой земли, значит от Балеарского архипелага остался только крохотный островок, как от Гибралтара и Сеуты.
— Как ни мал этот островок, мы его найдем, — заявил Сервадак. — Скажите, лейтенант, какое расстояние между Теплой Землей и Форментерой?
— Около ста двадцати лье, капитан. Разрешите полюбопытствовать, каким способом вы предполагаете туда добраться?
— Пешком, очевидно, раз море не судоходно, — ответил Гектор Сервадак, — вернее, на коньках. Не так ли, граф?
— Я иду с вами, капитан, — сказал граф, в котором призыв облегчить человеческое страдание всегда находил горячий и быстрый отклик.
— Отец, — с волнением заговорил Прокофьев, — я хотел бы высказать одно соображение, но не для того, чтобы помешать тебе выполнить свой долг, напротив — для того, чтобы помочь.
— Говори.
— Предположим, что вы пойдете вдвоем по льду. Однако мороз крепкий, двадцать два градуса, и с юга дует резкий ветер, при котором переносить такую температуру особенно тяжело. Допустим, что вы пройдете за день двадцать лье. Стало быть, до Форментеры вы доберетесь дней через шесть. А ведь вам придется нести на себе провиант не только для вас обоих, но и еще для одного человека или нескольких людей — для тех, кого надо спасать…
— Мы пойдем в поход по-солдатски — с мешком за плечами, — перебил его Сервадак, не желая признавать, что переход не просто труден, но и невозможен.
— Допустим, — холодно ответил Прокофьев. — Однако в пути вам не раз придется делать привал. Между тем кругом сплошная гладкая ледяная поверхность и вам негде вырубить себе даже подобие землянки, как это делают, к примеру, эскимосы.
— Мы будем идти день и ночь без отдыха, — сказал Сервадак, — и дойдем до Форментеры не через шесть, а через три, через два дня!
— Хорошо, капитан. Допустим и это: вы дойдете за два дня, хотя это физически невозможно. Но чем вы поможете людям, которых застанете на острове обессилевшими от голода и холода? Если они при смерти и вы возьмете их с собой, вы доставите на Теплую Землю только трупы.
Речь лейтенанта Прокофьева произвела на слушателей сильное впечатление, с полной убедительностью доказав, что экспедиция в этих условиях неосуществима. Всем стало ясно, что капитан Сервадак с графом, оказавшись на огромном и открытом ледяном поле, при первом же буране свалятся с ног и больше не встанут.
Однако Гектор Сервадак, увлекаемый чувством долга и сострадания к ближнему, все еще пытался спорить против очевидности и упрямо отказывался внять разумным доводам лейтенанта Прокофьева. Верный Бен-Зуф стал на сторону Сервадака и объявил, что готов «подписать свою подорожную вместе с капитаном», если граф колеблется.
— Так как же, граф? — спросил Сервадак.
— Я поступлю, как вы, капитан.
— Нельзя же бросать людей на произвол судьбы, когда у них нет пищи, а может статься, и крова над головой!
— Конечно, Нельзя, — ответил граф и, обращаясь к Прокофьеву, сказал: — Если есть только один способ добраться до Форментеры — тот, который ты отвергаешь, мы принимаем этот единственный способ, и да поможет нам бог!
Лейтенант не отозвался, погруженный в глубокое раздумье.
— Ах, если бы у нас были сани! — воскликнул Бен-Зуф.
— Сделать сани нетрудно, — сказал граф, — но где взять собак или оленей в упряжку?
— А наши лошади? Разве нельзя их так подковать, чтобы они не скользили на льду? — возразил Бен-Зуф.
— Они не вынесут мороза и падут по дороге, — ответил граф.
— Пускай, — сказал Сервадак. — Рассуждать некогда. Сделаем сани и…
— Сани у нас есть, — прервал его лейтенант Прокофьев.
— Тогда запряжем в них лошадей…
— Нет, капитан. У нас есть двигатель более мощный и быстрый, чем лошади, которым не под силу такой изнурительный путь.
— Что же это? — спросил граф.
— Ветер, — отвечал Прокофьев.
Ну конечно же, ветер! В Америке он служит превосходным двигателем для парусных саней, или, иначе говоря, для буера. Такие сани мчатся по просторам прерий со скоростью пятидесяти метров в секунду, то есть ста восьмидесяти километров в час. Между тем на Галлии дул в это время сильный южный ветер, который мог сообщить буеру скорость от двенадцати до пятнадцати лье в час. И не успеет Солнце дважды взойти на небосклоне Галлии, как экспедиция достигнет Балеарских островов, вернее, уцелевшего островка Балеарского архипелага.
Двигатель был готов к услугам путешественников. Отлично. Но Прокофьев сказал, что есть и сани. И в самом деле, разве двенадцатифутовая гичка «Добрыни», вмещающая пять-шесть человек, не может служить санями? Нужно только поставить ее на два железных фальшкиля, которые, поддерживая ее с боков, заменят полозья. А много ли времени понадобится механику «Добрыни», чтобы поставить гичку на фальшкили? Да всего несколько часов! Попутный ветер наполнит паруса буера, я легкое суденышко полетит с головокружительной скоростью по ледяной зеркальной глади без единого бугорка, впадинки или трещинки! Мало того, гичку можно превратить в крытые сани при помощи деревянных планок, обтянутых парусиной. Это защитит от ненастья и спасательную экспедицию и спасенных. А если добавить еще меховые шубы, запас продовольствия и горячительных напитков, да еще переносную спиртовую печку, то путешественники с комфортом доедут до Форментеры и привезут спасенных людей на Теплую Землю.
Это был самый простой и остроумный выход. И только одно возражение сохраняло свою силу: ветер благоприятствовал при рейсе на север, но что будет, когда придется повернуть назад, на юг?
— Пустяки, — отвечал на это Сервадак, — главное — доехать. А там придумаем, как вернуться Обратно!
Впрочем, если буер не может идти в бейдевинд так же хорошо, как парусная шлюпка, которая противодействует дрейфу при помощи руля, то фальшкили буера, врезаясь в лед, позволят ему лавировать против ветра, чтобы пробиться на юг. Но об этом еще рано было думать.
Механик «Добрыни», взяв себе в подручные нескольких матросов, тотчас же принялся за дело. Они поставили гичку на железные полозья, спереди загнутые кверху, перекрыли ее легкой крышей, напоминавшей рубку на палубе, сделали металлическое весло, чтобы управлять, буером, погрузили провиант, инструменты, одеяла, и к заходу солнца все было готово.
Но тут лейтенант Прокофьев попросил графа уступить ему свое место. Буеру нельзя брать больше двух пассажиров, доказывал он, потому что на обратном пути прибавятся еще люди; к тому же один из двух должен быть опытным моряком, умеющим управлять парусами и определять курс.
Граф долго упорствовал в своем желании ехать и сдался только после настоятельных просьб Сервадака заменить его в колонии на время отсутствия. Путешественникам предстояли тяжелые испытания. Буер подстерегало множество опасностей. Стоит налететь буре посильнее, и хрупкая ладья на полозьях не в силах будет ей противиться, а если уж капитану Сервадаку не суждено вернуться на Теплую Землю, кто, как не граф, может стать достойным главой колонии?.. В конце концов граф согласился остаться.
Однако сам Сервадак наотрез отказался уступить кому-либо свое место в экспедиции. Он не сомневался в том, что призыв о помощи исходил от француза, и считал себя обязанным в качестве французского офицера первым оказать помощь и поддержку соотечественнику.
Шестнадцатого апреля на рассвете капитан Сервадак и лейтенант Прокофьев сели в буер. Охваченные волнением товарищи провожали их в неведомый путь при двадцатипятиградусном морозе по необъятной ледяной пустыне. С тяжелым сердцем простился Бен-Зуф со своим капитаном. Испанцы и русские наперебой пожимали руки отъезжающим. Граф обнял храброго француза, расцеловался со своим верным Прокофьевым. Трогательную сцену расставания завершил нежный поцелуй Нины, чьи большие глаза были полны слез. Затем на буере подняли паруса, и лодка на полозьях, словно подхваченная могучим крылом, в мгновение ока скрылась из вида.
Паруса ее состояли из грота и кливера, поставленных таким образом, чтобы можно было идти с попутным ветром. Буер несся с большой скоростью, — по определению его пассажиров, не меньшей, чем двенадцать лье в час. В крыше было устроено отверстие, откуда закутанный в теплый башлык Прокофьев следил, сверяясь с компасом, чтобы буер держал курс по прямой линии к Форментере.
Парусные сани шли изумительно плавно. В них не ощущалось ни малейшей тряски, от которой не избавлены пассажиры в поездах даже на лучших железных дорогах. Лодка весила на Галлии гораздо меньше, чем на Земле, поэтому она скользила по льду в десять раз быстрее, чем в привычной для нее стихии — воде, и не подвергалась ни бортовой, ни килевой качке. Порой Сервадаку и Прокофьеву казалось, будто они парят в воздухе, как на аэростате. Но это только казалось: они летели, не отрываясь от поверхности льда, бороздя ее верхний слой железными полозьями буера и оставляя за собой облако мелкой снежной пыли.
Теперь путешественники наглядно убедились в том, что замерзшее море представляет собой совершенно однообразную картину. Ни одно живое существо не нарушало ее великого безмолвия. От окружающей пустыни веяло безмерной печалью. Но в этом зрелище было какое-то дикое очарование, и каждый из путников отзывался на него по-своему; Прокофьев наблюдал как ученый, а Сервадак любовался как художник, чье сердце всегда открыто для всякого нового впечатления. Когда же солнце село и косые лучи озарили буер, отбрасывая слева исполинскую тень от парусов, когда вслед за тем на землю пала тьма, мгновенно вытеснив день, люди, повинуясь какому-то безотчетному стремлению, придвинулись ближе и молча пожали друг, другу руки.
Ночь стояла темная — ведь только вчера наступило новолуние, но на черном небе ослепительно сияли созвездия. Если бы Прокофьев не запасся компасом, он мог бы держать курс по новой Полярной звезде, стоявшей низко над горизонтом. Разумеется, на каком бы расстоянии ни находилась Галлия от Солнца, оно было абсолютно ничтожно по сравнению с бесконечным пространством, отделявшим ее от звезд.
Тем не менее расстояние от Галлии до Солнца стало уже весьма значительным. Это с полной ясностью устанавливало последнее сообщение ученого. Вот над чем задумался Прокофьев, пока Сервадак, следуя совершенно иному течению мыслей, думал только о своем соотечественнике или соотечественниках, ждавших спасения.
С первого марта по первое апреля скорость движения Галлии по ее орбите уменьшилась на двадцать миллионов лье согласно второму закону Кеплера. В то же время расстояние между нею и Солнцем увеличилось на тридцать два миллиона лье. Таким образом, она находилась почти в центре пояса малых планет, которые движутся между орбитами Марса и Юпитера. Это подтверждалось, между прочим, и появлением спутника Галлии: судя по последнему сообщению ученого, это была Нерина — один из недавно открытых астероидов. Итак, непрерывно удаляясь от Солнца, Галлия подчинялась точно определенному закону. А если это верно, то не может ли неизвестный ученый вычислить орбиту Галлии и установить математически точно время, когда Галлия достигнет своего афелия, если, конечно, она движется по эллипсу? Эта точка явится точкой ее наибольшего удаления от Солнца; начиная с этого момента планета опять начнет приближаться к дневному светилу, и тогда можно будет вычислить продолжительность ее солнечного года и количество дней в году.
Утро застало Прокофьева за этими тревожными мыслями. Посоветовавшись с Сервадаком и подсчитав, что они прошли по прямой линии не менее ста лье, лейтенант решил замедлить ход буера. Убрав часть парусов и не обращая внимания на жестокий мороз, путешественники зорко следили за белой равниной.
Она была по-прежнему пустынной и гладкой, без единой скалы, которая внесла бы хоть некоторое разнообразие в ее величаво-унылый простор.
— Не взяли ли мы курс слишком на запад от Форментеры? — спросил Сервадак, сверившись с картой.
— Пожалуй, — ответил Прокофьев. — Я, как и в море, проложил курс с наветренной стороны острова. Но мы можем теперь держать прямо на остров.
— Хорошо, только поскорей, — сказал Сервадак.
Прокофьев взял курс на северо-восток. Безжалостно подставляя лицо леденящему ветру, Гектор Сервадак стоял на носу буера, напряженно всматриваясь вдаль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Все эти соображения коротко изложил капитан Сервадак.
— Друзья мои, — заключил он, — мы должны тотчас же отправиться на помощь к погибающему…
— Или к погибающим, — поправил граф Тимашев. — Я готов вас сопровождать, капитан.
— «Добрыня», несомненно, проходил близ Форментеры, когда мы делали разведку у Балеарских островов, — заговорил лейтенант Прокофьев. — Если мы тогда не заметили никакой земли, значит от Балеарского архипелага остался только крохотный островок, как от Гибралтара и Сеуты.
— Как ни мал этот островок, мы его найдем, — заявил Сервадак. — Скажите, лейтенант, какое расстояние между Теплой Землей и Форментерой?
— Около ста двадцати лье, капитан. Разрешите полюбопытствовать, каким способом вы предполагаете туда добраться?
— Пешком, очевидно, раз море не судоходно, — ответил Гектор Сервадак, — вернее, на коньках. Не так ли, граф?
— Я иду с вами, капитан, — сказал граф, в котором призыв облегчить человеческое страдание всегда находил горячий и быстрый отклик.
— Отец, — с волнением заговорил Прокофьев, — я хотел бы высказать одно соображение, но не для того, чтобы помешать тебе выполнить свой долг, напротив — для того, чтобы помочь.
— Говори.
— Предположим, что вы пойдете вдвоем по льду. Однако мороз крепкий, двадцать два градуса, и с юга дует резкий ветер, при котором переносить такую температуру особенно тяжело. Допустим, что вы пройдете за день двадцать лье. Стало быть, до Форментеры вы доберетесь дней через шесть. А ведь вам придется нести на себе провиант не только для вас обоих, но и еще для одного человека или нескольких людей — для тех, кого надо спасать…
— Мы пойдем в поход по-солдатски — с мешком за плечами, — перебил его Сервадак, не желая признавать, что переход не просто труден, но и невозможен.
— Допустим, — холодно ответил Прокофьев. — Однако в пути вам не раз придется делать привал. Между тем кругом сплошная гладкая ледяная поверхность и вам негде вырубить себе даже подобие землянки, как это делают, к примеру, эскимосы.
— Мы будем идти день и ночь без отдыха, — сказал Сервадак, — и дойдем до Форментеры не через шесть, а через три, через два дня!
— Хорошо, капитан. Допустим и это: вы дойдете за два дня, хотя это физически невозможно. Но чем вы поможете людям, которых застанете на острове обессилевшими от голода и холода? Если они при смерти и вы возьмете их с собой, вы доставите на Теплую Землю только трупы.
Речь лейтенанта Прокофьева произвела на слушателей сильное впечатление, с полной убедительностью доказав, что экспедиция в этих условиях неосуществима. Всем стало ясно, что капитан Сервадак с графом, оказавшись на огромном и открытом ледяном поле, при первом же буране свалятся с ног и больше не встанут.
Однако Гектор Сервадак, увлекаемый чувством долга и сострадания к ближнему, все еще пытался спорить против очевидности и упрямо отказывался внять разумным доводам лейтенанта Прокофьева. Верный Бен-Зуф стал на сторону Сервадака и объявил, что готов «подписать свою подорожную вместе с капитаном», если граф колеблется.
— Так как же, граф? — спросил Сервадак.
— Я поступлю, как вы, капитан.
— Нельзя же бросать людей на произвол судьбы, когда у них нет пищи, а может статься, и крова над головой!
— Конечно, Нельзя, — ответил граф и, обращаясь к Прокофьеву, сказал: — Если есть только один способ добраться до Форментеры — тот, который ты отвергаешь, мы принимаем этот единственный способ, и да поможет нам бог!
Лейтенант не отозвался, погруженный в глубокое раздумье.
— Ах, если бы у нас были сани! — воскликнул Бен-Зуф.
— Сделать сани нетрудно, — сказал граф, — но где взять собак или оленей в упряжку?
— А наши лошади? Разве нельзя их так подковать, чтобы они не скользили на льду? — возразил Бен-Зуф.
— Они не вынесут мороза и падут по дороге, — ответил граф.
— Пускай, — сказал Сервадак. — Рассуждать некогда. Сделаем сани и…
— Сани у нас есть, — прервал его лейтенант Прокофьев.
— Тогда запряжем в них лошадей…
— Нет, капитан. У нас есть двигатель более мощный и быстрый, чем лошади, которым не под силу такой изнурительный путь.
— Что же это? — спросил граф.
— Ветер, — отвечал Прокофьев.
Ну конечно же, ветер! В Америке он служит превосходным двигателем для парусных саней, или, иначе говоря, для буера. Такие сани мчатся по просторам прерий со скоростью пятидесяти метров в секунду, то есть ста восьмидесяти километров в час. Между тем на Галлии дул в это время сильный южный ветер, который мог сообщить буеру скорость от двенадцати до пятнадцати лье в час. И не успеет Солнце дважды взойти на небосклоне Галлии, как экспедиция достигнет Балеарских островов, вернее, уцелевшего островка Балеарского архипелага.
Двигатель был готов к услугам путешественников. Отлично. Но Прокофьев сказал, что есть и сани. И в самом деле, разве двенадцатифутовая гичка «Добрыни», вмещающая пять-шесть человек, не может служить санями? Нужно только поставить ее на два железных фальшкиля, которые, поддерживая ее с боков, заменят полозья. А много ли времени понадобится механику «Добрыни», чтобы поставить гичку на фальшкили? Да всего несколько часов! Попутный ветер наполнит паруса буера, я легкое суденышко полетит с головокружительной скоростью по ледяной зеркальной глади без единого бугорка, впадинки или трещинки! Мало того, гичку можно превратить в крытые сани при помощи деревянных планок, обтянутых парусиной. Это защитит от ненастья и спасательную экспедицию и спасенных. А если добавить еще меховые шубы, запас продовольствия и горячительных напитков, да еще переносную спиртовую печку, то путешественники с комфортом доедут до Форментеры и привезут спасенных людей на Теплую Землю.
Это был самый простой и остроумный выход. И только одно возражение сохраняло свою силу: ветер благоприятствовал при рейсе на север, но что будет, когда придется повернуть назад, на юг?
— Пустяки, — отвечал на это Сервадак, — главное — доехать. А там придумаем, как вернуться Обратно!
Впрочем, если буер не может идти в бейдевинд так же хорошо, как парусная шлюпка, которая противодействует дрейфу при помощи руля, то фальшкили буера, врезаясь в лед, позволят ему лавировать против ветра, чтобы пробиться на юг. Но об этом еще рано было думать.
Механик «Добрыни», взяв себе в подручные нескольких матросов, тотчас же принялся за дело. Они поставили гичку на железные полозья, спереди загнутые кверху, перекрыли ее легкой крышей, напоминавшей рубку на палубе, сделали металлическое весло, чтобы управлять, буером, погрузили провиант, инструменты, одеяла, и к заходу солнца все было готово.
Но тут лейтенант Прокофьев попросил графа уступить ему свое место. Буеру нельзя брать больше двух пассажиров, доказывал он, потому что на обратном пути прибавятся еще люди; к тому же один из двух должен быть опытным моряком, умеющим управлять парусами и определять курс.
Граф долго упорствовал в своем желании ехать и сдался только после настоятельных просьб Сервадака заменить его в колонии на время отсутствия. Путешественникам предстояли тяжелые испытания. Буер подстерегало множество опасностей. Стоит налететь буре посильнее, и хрупкая ладья на полозьях не в силах будет ей противиться, а если уж капитану Сервадаку не суждено вернуться на Теплую Землю, кто, как не граф, может стать достойным главой колонии?.. В конце концов граф согласился остаться.
Однако сам Сервадак наотрез отказался уступить кому-либо свое место в экспедиции. Он не сомневался в том, что призыв о помощи исходил от француза, и считал себя обязанным в качестве французского офицера первым оказать помощь и поддержку соотечественнику.
Шестнадцатого апреля на рассвете капитан Сервадак и лейтенант Прокофьев сели в буер. Охваченные волнением товарищи провожали их в неведомый путь при двадцатипятиградусном морозе по необъятной ледяной пустыне. С тяжелым сердцем простился Бен-Зуф со своим капитаном. Испанцы и русские наперебой пожимали руки отъезжающим. Граф обнял храброго француза, расцеловался со своим верным Прокофьевым. Трогательную сцену расставания завершил нежный поцелуй Нины, чьи большие глаза были полны слез. Затем на буере подняли паруса, и лодка на полозьях, словно подхваченная могучим крылом, в мгновение ока скрылась из вида.
Паруса ее состояли из грота и кливера, поставленных таким образом, чтобы можно было идти с попутным ветром. Буер несся с большой скоростью, — по определению его пассажиров, не меньшей, чем двенадцать лье в час. В крыше было устроено отверстие, откуда закутанный в теплый башлык Прокофьев следил, сверяясь с компасом, чтобы буер держал курс по прямой линии к Форментере.
Парусные сани шли изумительно плавно. В них не ощущалось ни малейшей тряски, от которой не избавлены пассажиры в поездах даже на лучших железных дорогах. Лодка весила на Галлии гораздо меньше, чем на Земле, поэтому она скользила по льду в десять раз быстрее, чем в привычной для нее стихии — воде, и не подвергалась ни бортовой, ни килевой качке. Порой Сервадаку и Прокофьеву казалось, будто они парят в воздухе, как на аэростате. Но это только казалось: они летели, не отрываясь от поверхности льда, бороздя ее верхний слой железными полозьями буера и оставляя за собой облако мелкой снежной пыли.
Теперь путешественники наглядно убедились в том, что замерзшее море представляет собой совершенно однообразную картину. Ни одно живое существо не нарушало ее великого безмолвия. От окружающей пустыни веяло безмерной печалью. Но в этом зрелище было какое-то дикое очарование, и каждый из путников отзывался на него по-своему; Прокофьев наблюдал как ученый, а Сервадак любовался как художник, чье сердце всегда открыто для всякого нового впечатления. Когда же солнце село и косые лучи озарили буер, отбрасывая слева исполинскую тень от парусов, когда вслед за тем на землю пала тьма, мгновенно вытеснив день, люди, повинуясь какому-то безотчетному стремлению, придвинулись ближе и молча пожали друг, другу руки.
Ночь стояла темная — ведь только вчера наступило новолуние, но на черном небе ослепительно сияли созвездия. Если бы Прокофьев не запасся компасом, он мог бы держать курс по новой Полярной звезде, стоявшей низко над горизонтом. Разумеется, на каком бы расстоянии ни находилась Галлия от Солнца, оно было абсолютно ничтожно по сравнению с бесконечным пространством, отделявшим ее от звезд.
Тем не менее расстояние от Галлии до Солнца стало уже весьма значительным. Это с полной ясностью устанавливало последнее сообщение ученого. Вот над чем задумался Прокофьев, пока Сервадак, следуя совершенно иному течению мыслей, думал только о своем соотечественнике или соотечественниках, ждавших спасения.
С первого марта по первое апреля скорость движения Галлии по ее орбите уменьшилась на двадцать миллионов лье согласно второму закону Кеплера. В то же время расстояние между нею и Солнцем увеличилось на тридцать два миллиона лье. Таким образом, она находилась почти в центре пояса малых планет, которые движутся между орбитами Марса и Юпитера. Это подтверждалось, между прочим, и появлением спутника Галлии: судя по последнему сообщению ученого, это была Нерина — один из недавно открытых астероидов. Итак, непрерывно удаляясь от Солнца, Галлия подчинялась точно определенному закону. А если это верно, то не может ли неизвестный ученый вычислить орбиту Галлии и установить математически точно время, когда Галлия достигнет своего афелия, если, конечно, она движется по эллипсу? Эта точка явится точкой ее наибольшего удаления от Солнца; начиная с этого момента планета опять начнет приближаться к дневному светилу, и тогда можно будет вычислить продолжительность ее солнечного года и количество дней в году.
Утро застало Прокофьева за этими тревожными мыслями. Посоветовавшись с Сервадаком и подсчитав, что они прошли по прямой линии не менее ста лье, лейтенант решил замедлить ход буера. Убрав часть парусов и не обращая внимания на жестокий мороз, путешественники зорко следили за белой равниной.
Она была по-прежнему пустынной и гладкой, без единой скалы, которая внесла бы хоть некоторое разнообразие в ее величаво-унылый простор.
— Не взяли ли мы курс слишком на запад от Форментеры? — спросил Сервадак, сверившись с картой.
— Пожалуй, — ответил Прокофьев. — Я, как и в море, проложил курс с наветренной стороны острова. Но мы можем теперь держать прямо на остров.
— Хорошо, только поскорей, — сказал Сервадак.
Прокофьев взял курс на северо-восток. Безжалостно подставляя лицо леденящему ветру, Гектор Сервадак стоял на носу буера, напряженно всматриваясь вдаль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53