Так и этак разглядывает он вещественные доказательства; чуть ли не нюхает и не пробует на язык.
- Дрянные иконы, - бормочет он, - дрянные, а краски-то, краски-то, просто в глазах пестрит… Нет, не пойму пока, чего хорошего, ежели икона черна, как негр? Ну, с этим делом мы разберемся…
Когда, по мнению участкового, с иконами больше ничего делать не остается, он снимает телефонную трубку, секунду-две подождав, весело говорит:
- Здоров, Клавдия! Анискин… Ты бы мне, дева, дала райотдел, следователя Игоря Владимировича Качушина… Чего? Да не сомневайся! Он еще позже твоего дяди Анискина в своем кабинете обретается… Соединяй, Клава!
Еще через две-три секунды участковый бодро кричал:
- Здравия желаем, товарищ капитан! Чего не сплю? А с вас учусь, пример, говорю, с райотдела беру… Изотопы изучаю, что с ими делать, решаю по-научному… Не возводи напраслину, Игорь Владимирович, вовсе я над райотделом не насмешничаю… Учусь, вникаю, опыт беру полной лопатой, как говорится… Чего звоню? Приезжай, Игорь Владимирович, выручай, мил человек! Из церкви и у Якова Власовича все иконы увели… Говорит, что за все иконки-то можно тысяч пятнадцать взять, не мене… Ты вот что, Игорь Владимирович, ты на пароходе «Пролетарий» ко мне подгребай… У меня такая думка имеется, что без «Пролетария» нам не обойтись! Лады!
Не успел положить трубку, как снова междугородной трелью залился телефон.
- Ромск? Анискин у аппарата… Да, вызывал с предупреждением Сергея Сергеевича Гольцова… Соединяйте! Сережка, Гольцов? Это дядя Анискин беспокоит посередь ночи товарища ученого студента… Здравствуй, Сережка! Время береги, на вопросы отвечай быстро… Тебя со стипендии снимали? Что? Вранье! Повышенную получаешь? Молодца! От тебя товарищ - длинный такой, при бороде и заикается - к твоей прабабке Валерьяновне приезжал? Слыхом не слыхал? Обратно молодца! Значит, никто от тебя не приезжал? Удружил! Теперь говори, что Валерьяновне передать, какая нужда имеется? Все есть? Ничего не надо… Что? Пусть прабабка не дичает, пусть каждую копейку тебе не шлет? Ну, ты не только молодца, Сережка, ты - Боттичелли! Ладно! Деньги казенны, беречь надо… Всем нашим деревенским, которые ученые студенты, от меня - привет и поздравленье! Пусть не балуются…
За час до работы, на сиреневом и лучезарном рассвете неугомонный Лютиков, хоронясь от участкового за дома и заборы, пробирался по едва пробуждающейся деревне. Он держал путь к дому, где жила бригада «шабашников», встающая рано. Первым Лютикова заметил Юрий Буровских, в три прыжка подскочив к нему, схватил за воротник.
- Ля-ля-ля! - обрадовался он несказанно. - Попался, который кусался! Ребята, бригада «Ух и ох!», поймал шпиона, держу за воротник - решайте сообща, какую казнь назначить!
- Выпороть! - решил бригадир. - Ты, Буровских, и ты, Кадыр, ведите его к силосной под белы рученьки, ты, Вано, по дороге наломай прутьев чернотала, ты, Молочков, захвати веревку - руки и ноги вязать, чтобы не брыкался…
Лютикова мгновенно схватили за руки, повели к силосной башне, Вано по дороге старательно выбирал прутья подлиннее и гибче, Молочков, сбегавший в дом, нес в руках толстую веревку. Бригадир деловито и неторопливо связал Лютикова по рукам и ногам, взяв у Вано прутья, свистнул одним в воздухе.
- Через штаны будем пороть! - озабоченно сообщил он. - Больно будет до оранья, а следа не останется… Анискина тоже надо в расчет брать… А пороть тебя иадо! Буровских, это ведь он тебя под решетку подводит?.. Хочешь?
Буровских восхищенно захохотал.
- Хочу! - сказал он и посетовал. - Только я смеяться буду, а от этого хорошего удара не получится…
Он поднял прут, отступив на шаг, прицелился и уж было хотел нанести удар, как его руку перехватил Евгений Молочков.
- Простим, братва! - обратился он к бригаде. - Посмотрите на него - дрожит, как осиновый лист… Попугали и хватит! Думаю, больше не станет шпионить… Простим, а, братва?
- Женя правду сказал! - загорячился Вано. - Пороть человека - нехорошо делать!
- Развязывать надо! - заметил Кадыр.
- Прощаю я его, дурачину! - хохоча, согласился Буровских. - Больной человек, чего с него взять…
Добровольного детектива развязали; он поднялся с земли, растирая запястья, молча и ожесточенно смотрел на «шабашников», видимо, хотел сказать что-то угрожающее, но, увидев сжатые кулаки бригадира, прикусил язык и, повернувшись, тихонечко пошел прочь.
В кабинете Анискина сидят Петька Опанасенко и Витька Матушкин. Оба - серьезны, сосредоточены, по-военному подтянуты.
- Вот ты, Петруха, - говорил Анискин, - как бывший Фантомас, и ты вот, Витюха, как бывший Фантомасов заместитель, лес округ деревни так знаете, что каждый сантиметр - назубок. Так говорю?
- Так, дядя Анискин, - ответил Петька.
- Знаем, - добавил Витька.
- Команда такая: весь кедрач и сосняк облазить, каждую стежку-дорожку проверить, под каждо дерево и каждый пень - заглянуть! Ищите след кирзового сапога с большой солдатской подковкой - это раз! Подковки не будет, просто ищите - это два! Третье: ежели заметят, что вы…
Петька усмехнулся, перебил Анискина:
- Предупреждать не надо, сами понимаем! Ни один глаз не заметит… Вы и то лагерь Фантомаса неделю найти не могли!
Анискин обиделся.
- Неделю! - воскликнул он. - Да не больше четырех дней!
- Неделю! - сказал Петька.
- Ну и ну! - рассердился Анискин. - Арш выполнять задание!
Парнишки исчезли, Анискин, посидев немного, чтобы перевести дыхание, поднялся, подошел к окну, уселся на подоконник. На улице появился матрос первой статьи Иван Григорьев, растерзанный, опохмелившийся, слегка покачивающийся. Он шел явно к милицейскому дому, но вдруг остановился и начал приводить себя в порядок - пальцами пытался вернуть складку на брюки-клеши, тельняшку туго заправил за ремень, фуражку, примерив ребром ладони, строго направил по носу. Вошел в кабинет, мрачно поздоровался.
А Н И С К И Н. Сердечно благодарю, что почтили присутствием!.. Вот скажите вы мне, товарищ старший матрос, что вам споет, ежели вы бушлат утратили, мой старинный дружок капитан парохода «Пролетарий» Семен Семенович Пекарский?
М А Т Р О С. С парохода списать могут!
А Н И С К И Н. Во! Держи бушлат, за тобой… Сколько стоит бутылка «Экстры»? Отдашь, когда я тебя на «Пролетарий» поведу.
М А Т Р О С. Все равно ничего не знаю, никакой связи ни с кем не имею! Пропадай, моя телега, все четыре колеса!.. Бушлат не возьму - все одно мне реки больше не видать, а я без нее…
А Н И С К И Н. Стоп! Встать! Смирна!.. Вот так, молодца! Не можешь, значит, жить без Обишки? Не можешь, а бушлат не берешь! Я те пропаду, Григорьев! Ты - баранаковский?
М А Т Р О С. Но!
А Н И С К И Н. Макара Аверьяновича Григорьева, который одна нога, сын?
М А Т Р О С. Сын.
А Н И С К И Н. Я те пропаду, алкоголик несчастный! Я те так пропаду, что ты… Стой! Не шевельсь, ежели тебя по стойке «смирна» капитан милиции поставил! Одень бушлат. Теперь так: на-пра-ва! Из кабинета шагом - арш!
Под тремя старыми осокорями, на исторической в масштабах деревни скамейке сидели Анискин и Ольга Пешнева. Она была непонятно какая - трезвая или пьяная. Сидела неподвижно, глядела, упершись затылком в черную кору осокоря, на Заречье.
- У меня сколько на счету мужиков пить бросило? - сам себя спросил Анискин и начал загибать пальцы. - Завклубом, Васька Опанасенко, Еремей Костерин, пастух Сидор, что сейчас кнутом щелкает и на коров строжится… Мужики! Пропойцы - не моги трезвыми видеть, а вот… А вот с тобой, бабой, извиняюсь, женщиной справиться не могу, ровно с попом-расстригой Васькой Негановым… Это как так? - Задумался, тоже стал глядеть на розовеющее Заречье. - Правда, фельдшер Яков Кириллович мне говорил, что ежели баба к водке, как грудник к сиське, прильнет, то ее тяжелее отвадить, чем мужика… Такова, говорит, у бабы, виноват обратно, женщины, нервна система и… эта… конституция…
- Ты замолчишь, дядя Анискин, или не замолчишь? Ты понимаешь, что из меня душу вынаешь?
- Да нет, понимаю… Чего мне не понимать, ежели я душу из тебя согласно плану вынимаю…
- Я оттого и пью, дядя Анискин, - пронзительно говорила Ольга, - что безмужня, бездетна, бездружна. Ну, нет на этой земле человека, которому Ольга Пешнева в нужности бы находилась!
- Но ведь это черный круг получается, Ольга! - тихо отозвался участковый. - Безмужня - так кто на тебе женится, если ты всегда насквозь пьяная? Бездетна - так разве тебе можно хоть от кого ребенка заиметь? Бездружна - так… Ну, чего еще можно говорить… Может, лучше помолчим, подумаем?
- Помолчим, дядя Анискин, подумаем…
Ах! Вон он и полыхнул - зеленый луч, которого, мало надеясь на удачу, все-таки ждал Анискин. Тонким прожекторным пучком луч возник в Заречье, скользнул по небу, зазеленил все и - пропал, исчез, точно видение.
- Зеленый луч! - прошептала Ольга Пешнева. - Второй раз в жизни вижу…
- Я в пятый раз, - подражая ее тону и голосу, произнес Анискин. - А есть люди, которые по десяти разов видели, например фельдшер Яков Кириллович… Но дело не в том, Ольга, не в том!
- В чем же, дядя Анискин?
- А в том, что мне тебя при себе самой сейчас придется оставить… Глянь: пароход «Пролетарий» гребет, так у меня на нем дело! - Он поднялся, повернулся к женщине. - Ты еще посиди здесь, Ольга. Послушай, как вот эти оскоря, которые мой прадед еще знал, пошумливают, как закат опускается, как вода под яром побурливает. Посиди! Мне - дело делать…
Ольга подняла голову: налитые слезами глаза, горько опущенные уголки увядших губ.
- Ты чего меня, дядя Анискин, про отставшего матроса не спрашиваешь?
- сказала она. - Он с Веркой Косой дела имеет… Это заради его она две бутылки поставила при своей-то жадности…
- А мне это в известности, Ольга. Мне бы другое узнать: кто Верку Косую на матроса направил?
Ольга подумала.
- По пьянке все было, плохо помню… Только вышла я в полночь на двор Васьки Неганова, слышу: Верка Косая с кем-то шепчется… Приглядываюсь: мужик длиннющий, здоровенный, с гитарой через плечо…
Анискин слушал совершенно спокойно, ну, абсолютно спокойно, то есть так, что ничего в лице не изменилось - было грустным от разговора с Ольгой, таким и оставалось.
- С гитарой? - тихо и спокойно переспросил он. - А заикается, и борода - во!
- Шепотом говорил, не заикается, и бороды не было - это точно, хотя мужик в тени стоял и узнать я его не могла, но будто знакомый…
Густо стояли на верхней палубе разодетые пассажиры, капитан Пекарский на капитанском мостике покрикивал в мегафон: «Левую отдавай! Машине - стоп!», парочка на глазах всего мира целовалась на скамейке верхней палубы. И отъезжающий из деревни народ, что толпился еще на деревянном дебаркадере, тоже был празднично приодет. Поэтому речник Григорьев, стоящий скромно и тихо в толпе, казался грязным неестественным пятном.
Анискин, здороваясь направо и налево, протолкался к матросу, встав за его спиной, призывно покашлял. Потом стал разглядывать верхнюю палубу и нашел того, кого искал, - возле леерной стойки, держась за нее одной рукой, стоял капитан милиции. Когда пароход прилип к борту дебаркадера, Анискин крикнул:
- Здравия желаю, товарищ капитан!
- Привет, Федор Иванович!
- Вы, товарищ капитан, - опять крикнул Анискин, - погодите сходить. Нам надо на пароходе побывать… - И перенес взгляд на капитанский мостик.
- Семен Семенович, полчок, здорово!
- Федор! - загремел в мегафон капитан. - Здорово, полчок! Ну, давай, поднимайся… Эй, пассажиры - на месте! Никому не садиться! Пропустите милицию! А! Григорьев! - Ом спрятал мегафон за спину, и получилось смешно, так как без мегафона голос у Пекарского оказался еще более громким. - Ах, ах! Пропажа нашлась! Григорьев обнаружился! Вот отчего ты, Федор, старого дружка-то вспомнил…
Григорьев, понурый и несчастный, впереди, Анискин - позади, первыми прошли через сложное и пахучее пароходное нутро, поднявшись по ковровым лестницам, оказались у дверей капитанской каюты, возле которых уже стоял капитан из райотдела милиции Игорь Владимирович Качушин.
- Рад вас видеть в полной форме, Федор Иванович! - сказал Качушин. - Рад, рад! Соскучился!
- Взаимно, Игорь Владимирович! Позвольте отозвать вас вон в тот уголок… Григорьев, оставаться на месте!
В уголке пароходного коридора участковый приник к уху Качушина, что-то шептал ему до тех пор, пока не появился капитан Пекарский - здоровый, как медведь, бородатый, как геолог, черный от загара, как негр.
- Здоров, Феденька! Забываешь старых дружков, но - леший с тобой! Иди-иди, не бойся, не сомну! Осторожно буду обнимать, бережно… - Но прежде чем обняться с Анискиным, коротко и властно: - Матрос Григорьев, зайдите в капитанскую каюту, сядьте в кресло справа от стола.
Когда матрос ушел, Пекарский и участковый крепко, по-фронтовому, по-сибирски обнялись.
- Матрос-то из него как, выпестовался?
- Баранаковский же! - ответил капитан. - Макара Григорьева сын… Ах, знаешь! - Он поднял большой палец. - Во матрос, но гибнет… Водка, женщины, карты, буги-вуги - весь джентльменский набор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
- Дрянные иконы, - бормочет он, - дрянные, а краски-то, краски-то, просто в глазах пестрит… Нет, не пойму пока, чего хорошего, ежели икона черна, как негр? Ну, с этим делом мы разберемся…
Когда, по мнению участкового, с иконами больше ничего делать не остается, он снимает телефонную трубку, секунду-две подождав, весело говорит:
- Здоров, Клавдия! Анискин… Ты бы мне, дева, дала райотдел, следователя Игоря Владимировича Качушина… Чего? Да не сомневайся! Он еще позже твоего дяди Анискина в своем кабинете обретается… Соединяй, Клава!
Еще через две-три секунды участковый бодро кричал:
- Здравия желаем, товарищ капитан! Чего не сплю? А с вас учусь, пример, говорю, с райотдела беру… Изотопы изучаю, что с ими делать, решаю по-научному… Не возводи напраслину, Игорь Владимирович, вовсе я над райотделом не насмешничаю… Учусь, вникаю, опыт беру полной лопатой, как говорится… Чего звоню? Приезжай, Игорь Владимирович, выручай, мил человек! Из церкви и у Якова Власовича все иконы увели… Говорит, что за все иконки-то можно тысяч пятнадцать взять, не мене… Ты вот что, Игорь Владимирович, ты на пароходе «Пролетарий» ко мне подгребай… У меня такая думка имеется, что без «Пролетария» нам не обойтись! Лады!
Не успел положить трубку, как снова междугородной трелью залился телефон.
- Ромск? Анискин у аппарата… Да, вызывал с предупреждением Сергея Сергеевича Гольцова… Соединяйте! Сережка, Гольцов? Это дядя Анискин беспокоит посередь ночи товарища ученого студента… Здравствуй, Сережка! Время береги, на вопросы отвечай быстро… Тебя со стипендии снимали? Что? Вранье! Повышенную получаешь? Молодца! От тебя товарищ - длинный такой, при бороде и заикается - к твоей прабабке Валерьяновне приезжал? Слыхом не слыхал? Обратно молодца! Значит, никто от тебя не приезжал? Удружил! Теперь говори, что Валерьяновне передать, какая нужда имеется? Все есть? Ничего не надо… Что? Пусть прабабка не дичает, пусть каждую копейку тебе не шлет? Ну, ты не только молодца, Сережка, ты - Боттичелли! Ладно! Деньги казенны, беречь надо… Всем нашим деревенским, которые ученые студенты, от меня - привет и поздравленье! Пусть не балуются…
За час до работы, на сиреневом и лучезарном рассвете неугомонный Лютиков, хоронясь от участкового за дома и заборы, пробирался по едва пробуждающейся деревне. Он держал путь к дому, где жила бригада «шабашников», встающая рано. Первым Лютикова заметил Юрий Буровских, в три прыжка подскочив к нему, схватил за воротник.
- Ля-ля-ля! - обрадовался он несказанно. - Попался, который кусался! Ребята, бригада «Ух и ох!», поймал шпиона, держу за воротник - решайте сообща, какую казнь назначить!
- Выпороть! - решил бригадир. - Ты, Буровских, и ты, Кадыр, ведите его к силосной под белы рученьки, ты, Вано, по дороге наломай прутьев чернотала, ты, Молочков, захвати веревку - руки и ноги вязать, чтобы не брыкался…
Лютикова мгновенно схватили за руки, повели к силосной башне, Вано по дороге старательно выбирал прутья подлиннее и гибче, Молочков, сбегавший в дом, нес в руках толстую веревку. Бригадир деловито и неторопливо связал Лютикова по рукам и ногам, взяв у Вано прутья, свистнул одним в воздухе.
- Через штаны будем пороть! - озабоченно сообщил он. - Больно будет до оранья, а следа не останется… Анискина тоже надо в расчет брать… А пороть тебя иадо! Буровских, это ведь он тебя под решетку подводит?.. Хочешь?
Буровских восхищенно захохотал.
- Хочу! - сказал он и посетовал. - Только я смеяться буду, а от этого хорошего удара не получится…
Он поднял прут, отступив на шаг, прицелился и уж было хотел нанести удар, как его руку перехватил Евгений Молочков.
- Простим, братва! - обратился он к бригаде. - Посмотрите на него - дрожит, как осиновый лист… Попугали и хватит! Думаю, больше не станет шпионить… Простим, а, братва?
- Женя правду сказал! - загорячился Вано. - Пороть человека - нехорошо делать!
- Развязывать надо! - заметил Кадыр.
- Прощаю я его, дурачину! - хохоча, согласился Буровских. - Больной человек, чего с него взять…
Добровольного детектива развязали; он поднялся с земли, растирая запястья, молча и ожесточенно смотрел на «шабашников», видимо, хотел сказать что-то угрожающее, но, увидев сжатые кулаки бригадира, прикусил язык и, повернувшись, тихонечко пошел прочь.
В кабинете Анискина сидят Петька Опанасенко и Витька Матушкин. Оба - серьезны, сосредоточены, по-военному подтянуты.
- Вот ты, Петруха, - говорил Анискин, - как бывший Фантомас, и ты вот, Витюха, как бывший Фантомасов заместитель, лес округ деревни так знаете, что каждый сантиметр - назубок. Так говорю?
- Так, дядя Анискин, - ответил Петька.
- Знаем, - добавил Витька.
- Команда такая: весь кедрач и сосняк облазить, каждую стежку-дорожку проверить, под каждо дерево и каждый пень - заглянуть! Ищите след кирзового сапога с большой солдатской подковкой - это раз! Подковки не будет, просто ищите - это два! Третье: ежели заметят, что вы…
Петька усмехнулся, перебил Анискина:
- Предупреждать не надо, сами понимаем! Ни один глаз не заметит… Вы и то лагерь Фантомаса неделю найти не могли!
Анискин обиделся.
- Неделю! - воскликнул он. - Да не больше четырех дней!
- Неделю! - сказал Петька.
- Ну и ну! - рассердился Анискин. - Арш выполнять задание!
Парнишки исчезли, Анискин, посидев немного, чтобы перевести дыхание, поднялся, подошел к окну, уселся на подоконник. На улице появился матрос первой статьи Иван Григорьев, растерзанный, опохмелившийся, слегка покачивающийся. Он шел явно к милицейскому дому, но вдруг остановился и начал приводить себя в порядок - пальцами пытался вернуть складку на брюки-клеши, тельняшку туго заправил за ремень, фуражку, примерив ребром ладони, строго направил по носу. Вошел в кабинет, мрачно поздоровался.
А Н И С К И Н. Сердечно благодарю, что почтили присутствием!.. Вот скажите вы мне, товарищ старший матрос, что вам споет, ежели вы бушлат утратили, мой старинный дружок капитан парохода «Пролетарий» Семен Семенович Пекарский?
М А Т Р О С. С парохода списать могут!
А Н И С К И Н. Во! Держи бушлат, за тобой… Сколько стоит бутылка «Экстры»? Отдашь, когда я тебя на «Пролетарий» поведу.
М А Т Р О С. Все равно ничего не знаю, никакой связи ни с кем не имею! Пропадай, моя телега, все четыре колеса!.. Бушлат не возьму - все одно мне реки больше не видать, а я без нее…
А Н И С К И Н. Стоп! Встать! Смирна!.. Вот так, молодца! Не можешь, значит, жить без Обишки? Не можешь, а бушлат не берешь! Я те пропаду, Григорьев! Ты - баранаковский?
М А Т Р О С. Но!
А Н И С К И Н. Макара Аверьяновича Григорьева, который одна нога, сын?
М А Т Р О С. Сын.
А Н И С К И Н. Я те пропаду, алкоголик несчастный! Я те так пропаду, что ты… Стой! Не шевельсь, ежели тебя по стойке «смирна» капитан милиции поставил! Одень бушлат. Теперь так: на-пра-ва! Из кабинета шагом - арш!
Под тремя старыми осокорями, на исторической в масштабах деревни скамейке сидели Анискин и Ольга Пешнева. Она была непонятно какая - трезвая или пьяная. Сидела неподвижно, глядела, упершись затылком в черную кору осокоря, на Заречье.
- У меня сколько на счету мужиков пить бросило? - сам себя спросил Анискин и начал загибать пальцы. - Завклубом, Васька Опанасенко, Еремей Костерин, пастух Сидор, что сейчас кнутом щелкает и на коров строжится… Мужики! Пропойцы - не моги трезвыми видеть, а вот… А вот с тобой, бабой, извиняюсь, женщиной справиться не могу, ровно с попом-расстригой Васькой Негановым… Это как так? - Задумался, тоже стал глядеть на розовеющее Заречье. - Правда, фельдшер Яков Кириллович мне говорил, что ежели баба к водке, как грудник к сиське, прильнет, то ее тяжелее отвадить, чем мужика… Такова, говорит, у бабы, виноват обратно, женщины, нервна система и… эта… конституция…
- Ты замолчишь, дядя Анискин, или не замолчишь? Ты понимаешь, что из меня душу вынаешь?
- Да нет, понимаю… Чего мне не понимать, ежели я душу из тебя согласно плану вынимаю…
- Я оттого и пью, дядя Анискин, - пронзительно говорила Ольга, - что безмужня, бездетна, бездружна. Ну, нет на этой земле человека, которому Ольга Пешнева в нужности бы находилась!
- Но ведь это черный круг получается, Ольга! - тихо отозвался участковый. - Безмужня - так кто на тебе женится, если ты всегда насквозь пьяная? Бездетна - так разве тебе можно хоть от кого ребенка заиметь? Бездружна - так… Ну, чего еще можно говорить… Может, лучше помолчим, подумаем?
- Помолчим, дядя Анискин, подумаем…
Ах! Вон он и полыхнул - зеленый луч, которого, мало надеясь на удачу, все-таки ждал Анискин. Тонким прожекторным пучком луч возник в Заречье, скользнул по небу, зазеленил все и - пропал, исчез, точно видение.
- Зеленый луч! - прошептала Ольга Пешнева. - Второй раз в жизни вижу…
- Я в пятый раз, - подражая ее тону и голосу, произнес Анискин. - А есть люди, которые по десяти разов видели, например фельдшер Яков Кириллович… Но дело не в том, Ольга, не в том!
- В чем же, дядя Анискин?
- А в том, что мне тебя при себе самой сейчас придется оставить… Глянь: пароход «Пролетарий» гребет, так у меня на нем дело! - Он поднялся, повернулся к женщине. - Ты еще посиди здесь, Ольга. Послушай, как вот эти оскоря, которые мой прадед еще знал, пошумливают, как закат опускается, как вода под яром побурливает. Посиди! Мне - дело делать…
Ольга подняла голову: налитые слезами глаза, горько опущенные уголки увядших губ.
- Ты чего меня, дядя Анискин, про отставшего матроса не спрашиваешь?
- сказала она. - Он с Веркой Косой дела имеет… Это заради его она две бутылки поставила при своей-то жадности…
- А мне это в известности, Ольга. Мне бы другое узнать: кто Верку Косую на матроса направил?
Ольга подумала.
- По пьянке все было, плохо помню… Только вышла я в полночь на двор Васьки Неганова, слышу: Верка Косая с кем-то шепчется… Приглядываюсь: мужик длиннющий, здоровенный, с гитарой через плечо…
Анискин слушал совершенно спокойно, ну, абсолютно спокойно, то есть так, что ничего в лице не изменилось - было грустным от разговора с Ольгой, таким и оставалось.
- С гитарой? - тихо и спокойно переспросил он. - А заикается, и борода - во!
- Шепотом говорил, не заикается, и бороды не было - это точно, хотя мужик в тени стоял и узнать я его не могла, но будто знакомый…
Густо стояли на верхней палубе разодетые пассажиры, капитан Пекарский на капитанском мостике покрикивал в мегафон: «Левую отдавай! Машине - стоп!», парочка на глазах всего мира целовалась на скамейке верхней палубы. И отъезжающий из деревни народ, что толпился еще на деревянном дебаркадере, тоже был празднично приодет. Поэтому речник Григорьев, стоящий скромно и тихо в толпе, казался грязным неестественным пятном.
Анискин, здороваясь направо и налево, протолкался к матросу, встав за его спиной, призывно покашлял. Потом стал разглядывать верхнюю палубу и нашел того, кого искал, - возле леерной стойки, держась за нее одной рукой, стоял капитан милиции. Когда пароход прилип к борту дебаркадера, Анискин крикнул:
- Здравия желаю, товарищ капитан!
- Привет, Федор Иванович!
- Вы, товарищ капитан, - опять крикнул Анискин, - погодите сходить. Нам надо на пароходе побывать… - И перенес взгляд на капитанский мостик.
- Семен Семенович, полчок, здорово!
- Федор! - загремел в мегафон капитан. - Здорово, полчок! Ну, давай, поднимайся… Эй, пассажиры - на месте! Никому не садиться! Пропустите милицию! А! Григорьев! - Ом спрятал мегафон за спину, и получилось смешно, так как без мегафона голос у Пекарского оказался еще более громким. - Ах, ах! Пропажа нашлась! Григорьев обнаружился! Вот отчего ты, Федор, старого дружка-то вспомнил…
Григорьев, понурый и несчастный, впереди, Анискин - позади, первыми прошли через сложное и пахучее пароходное нутро, поднявшись по ковровым лестницам, оказались у дверей капитанской каюты, возле которых уже стоял капитан из райотдела милиции Игорь Владимирович Качушин.
- Рад вас видеть в полной форме, Федор Иванович! - сказал Качушин. - Рад, рад! Соскучился!
- Взаимно, Игорь Владимирович! Позвольте отозвать вас вон в тот уголок… Григорьев, оставаться на месте!
В уголке пароходного коридора участковый приник к уху Качушина, что-то шептал ему до тех пор, пока не появился капитан Пекарский - здоровый, как медведь, бородатый, как геолог, черный от загара, как негр.
- Здоров, Феденька! Забываешь старых дружков, но - леший с тобой! Иди-иди, не бойся, не сомну! Осторожно буду обнимать, бережно… - Но прежде чем обняться с Анискиным, коротко и властно: - Матрос Григорьев, зайдите в капитанскую каюту, сядьте в кресло справа от стола.
Когда матрос ушел, Пекарский и участковый крепко, по-фронтовому, по-сибирски обнялись.
- Матрос-то из него как, выпестовался?
- Баранаковский же! - ответил капитан. - Макара Григорьева сын… Ах, знаешь! - Он поднял большой палец. - Во матрос, но гибнет… Водка, женщины, карты, буги-вуги - весь джентльменский набор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11