А ну, как говорится, возьмем быка за рога, гражданин служитель культа… Прошу проводить меня на место происшествия!
Они вошли в церковь. Таился тихий и уютный полумрак, сквозь цветные окна пробивался приятный свет, горели тихие лампады, отчего-то сама собой раскачивалась подвешенная в притворе кадильница.
- Вот, - тихо сказал отец Владимир. - Глаза мои не зрели бы, уши мои не верили бы… - И вдруг голос его сделался обычным. - Здесь не дурак побывал, Федор Иванович, отнюдь не дурак… Посмотрите: взяты не все иконы. Украдены самые лучшие и дорогие!
Действительно, на стенках и на тех местах, где положено в церкви находиться иконам, как бы зияли провалы.
- Специалист действовал! - зло сказал поп. - Ох, попадись мне в руки эта сволочь… - И спохватился, запел в прежней манере: - Прошу нижайше простить за слова богопротивные и невоздержанные, прошу нижайше…
На цыпочках, бесшумно, принюхиваясь, приглядываясь, прислушиваясь, пошел бродить по церкви участковый Анискин. То вдруг остановится, замрет, то осторожными «хирургическими» пальцами притронется к стенке, где зияет темный след от снятой иконы, то нагнется, почти став на колени, рассматривает цементный пол.
- Так! Вот так! - бормотал Анискин. - Вот такая, говорю, история получается! Сколько икон взято?
- Двадцать три!
Анискин от неожиданности всплеснул руками:
- Двадцать три! Да это же человеку за один раз не утянуть!
Отец Владимир горячо подтвердил:
- Не токмо одному человеку, уважаемый Федор Иванович, но и трем весьма трудно снести.
- Гражданин служитель культа, прошу приблизиться!
Когда отец Владимир подошел, участковый вместе с ним спустился с крыльца, отшагав от церкви метров на двадцать, почти до самой металлической ограды, повернулся к церкви лицом. Долго и внимательно, задумчиво и грустно, мудро и чуточку сердито глядел он на яркое праздничное строение, затем сказал:
- Вот ведь как получается дело-то. Сорок годов тому назад я с этой церкви колокола сбивал, я эту церковь был готов по бревнышкам и кирпичикам разнесть, а теперь вроде мне ее придется по иконке собирать… Вот через это несуразное дело я ночью глаз не сомкнул, все думал, как это так получается, что я, Федька Анискин, под малиновый звон иконки искать буду?..
Пошумливали от легкого ветра тополя и черемухи, ярилось солнце, пестрые тени скользили по лицу Анискина. Еще две секунды он постоял в грустной неподвижности, затем пошел к воротам металлической ограды.
- На ночь запирается? - строго спросил он.
- Запирается, - ответил отец Владимир и, нагнувшись, вынул из густых лопухов преогромный амбарный замок. - Запор весьма надежный и в целостности злоумышленником оставленный…
Участковый прошелся вдоль высоченного металлического забора, увенчанного остроконечными пиками с зазубринками на концах, и, почесывая под фуражкой затылок, вдруг замер - там, где забор был близок к соседнему дому. Участковый непонятно улыбнулся, выхватив из кармана большую лупу, принялся разглядывать через нее металл ограды.
- Это как называется? - сурово спросил он у попа, показывая на один из прутьев. - У вас, гражданин служитель культа, глаза молодые - разглядите без лупы… Вот и спрашиваю: как это называется?
- Сие царапины, - ответил поп.
- А чем такие царапины могут быть произведены? Сего не знаете? А вот я знаю… Подковками от сапог - вот чем они произведены… Ясно?
- Ясно! - мальчишеским голосом ответил удивленный поп. - Как дважды два ясно, Федор Иванович!
Анискин медленно повернулся к нему, властно распорядился:
- Пошли протокола писать! - И вдруг переменил тон. - У меня к вам просьба имеется, гражданин поп.
- Какая, Федор Иванович?
- А вот такая, - мягко и просто ответил Анискин. - Вы меня это… Вы меня Федором Ивановичем не называйте… Участковый инспектор - вот мое прозвание, гражданин служитель культа.
Они вошли в поповский дом.
О, это был такой дом, что участковый сразу сделался официально-натянутым до невозможности. В огромной прихожей его сапоги уже утонули в прекрасном ворсистом ковре, а потом, когда они двинулись дальше, и вовсе начались чудеса. Четыре громадных и по-европейски обставленных комнаты миновали они, пока не достигли тоже просторного и изысканного домашнего кабинета отца Владимира. Это был такой кабинет, что по Анискину было заметно - в таких он еще ни разу в жизни не бывал.
- Присаживайтесь, участковый инспектор, присаживайтесь, будьте как дома! - радостно и оживленно пропел хозяин и торопливо добавил: - Простите великодушно, я вас покину на минуточку.
Шурша рясой, поп выбежал из кабинета, а участковый внимательно огляделся - да, это была такая обстановка, какой, наверное, нет и в домах выдающихся жителей областного центра!
- А вот и я! - раздался бархатный, по-прежнему радостный голос. - Прошу великодушно простить за отсутствие, но жарко, весьма жарко…
Без рясы отец Владимир казался совершенно незнакомым человеком - он был в узких черных брюках, в белой силоновой рубашке, распахнутой на сильной груди, брюки стягивал широкий офицерский ремень; очень шли к белой рубашке волнистые волосы, матовый цвет лица, прекрасные черные глаза.
- Я весь к вашим услугам, - сказал поп, садясь в кресло. - Вам будет удобнее, если вы сядете за стол…
Анискин немного подумал.
- Сажусь! - сказал он. - Прошу рассказать все и по порядку. Ничего не скрывать! Не утаивать! Не пропускать!
- Боже, - воскликнул отец Владимир, - да мне нечего рассказывать… Прибегает пономарь и вопит, как зарезанный: «Батюшка, нас обворовали!» Пошел за ним - действительно, обворовали… Вот и все, Федор Ива… Прошу простить! Вот и все, участковый инспектор…
- Ну, это мы еще посмотрим, все или не все! - сухо сказал Анискин. - Буду задавать вопросы, но прежде чем начну, прошу пригласить пономаря…
- Пономаря? - переспросил отец Владимир и замялся, смутился так, что по-молодому покраснел. - Пономаря? Видите ли, пономарь… - И невольно перешел на свой поповский напев. - Весьма прискорбно и горестно сообщить вам, что плоть и дух пономаря…
Анискин остановил его предупреждающим движением руки.
- Знаю, - сказал он, - пономарь второй день… Ох, не уехал бы он у меня в райцентр на цельные пятнадцать суток!.. Продолжаем писать протокола… Отвечайте на первый вопрос: кто за последнее время стал посещать церковь из новичков? Вы всех прихожан знаете, так вот и отвечайте, кто новенький появился…
- Тэ-тэ-тэ! - обрадовался отец Владимир. - Понимаю ваш вопрос… За последние несколько месяцев церковь стали посещать следующие новички… Буровских Юрий сын Алексеев…
Кабинет исчез, появилось церковное крыльцо, на которое поднимался «шабашник» Юрий Буровских - ковбойка распахнута, джинсы; гитару держит под мышкой…
- …Сидоров Георгий сын Иванов…
В церкви с рассеянным видом стоял рабочий-геолог. К нему подошла согбенная старушка, зло и резко сдернула с головы кепку, прошипела: «Срамец!..»
- …Косая Вера дочь Иванова…
С елейным лицом и подобранными тонкими губами отвешивала поясные поклоны женщина средних лет, одетая почти по-монашески…
Потный и сердитый от необходимости писать протокол, Анискин зло поставил последнюю точку, разулыбавшись солнечно, поднялся, массируя поясницу, торжествующе произнес:
- Кончил писать протокола! Точка! Прошу прочитать и написать: «Прочитано и с моих слов записано верно!» И - подпись…
Отец Владимир поднялся с кресла, просительно сложив руки на груди, смотрел на участкового такими глазами, что Анискин удивленно задрал на лоб подвижную левую бровь.
- Участковый инспектор, Федор Иванович, - почти жалобно сказал поп. - Только, ради бога, не отказывайте, не обидьте ваших поклонников и доброжелателей… Извольте, если хоть не откушать, так чайку попить… Мы с женой будем искренне счастливы, если… Ради бога, не отказывайте, Федор Иванович!
На лице участкового появилось выражение, которое мы уже видели в те минуты, когда он вспоминал, как сорок лет назад сбивал колокола.
- Не откажите, Федор Иванович, вашим истинным доброжелателям…
- Спасибо! - медленно ответил участковый и улыбнулся. - А сколько вам лет, гражданин поп?
- Двадцать пять, - неожиданно грустно и тоскливо ответил отец Владимир. - На Первомай двадцать пять исполнилось… Идите за мной, Федор Иванович…
В гостиной-столовой, обставленной еще более изысканно, чем кабинет и другие комнаты, участковый Анискин в трех шагах от порога застыл каменным изваянием, так как увидел он такое, чего видеть не ожидал… На поролоновом диване, среди ярких подушек, возле огромного транзистора иностранной марки, из которого лилась джазовая музыка, полусидела, полулежала молодая девушка необычной красоты и современности. Милую голову ее обрамляли пышные белокурые волосы, мягко синели глаза, короткое домашнее платье открывало полукружья грудей и длинные ноги в туфлях, вышитых бисером.
Она вскочила с дивана, бросившись к участковому, остановилась перед ним, тонкая, стройная, колеблющаяся.
- Здравствуйте, Федор Иванович! - ласково и радостно проговорила она и протянула Анискину узкую изящную ладошку. - Если бы вы знали, как я рада… Проходите, проходите, милый Федор Иванович!
Анискин машинально пожал руку, вежливо поклонился, потом, обернувшись к отцу Владимиру, вопросительно посмотрел на него.
- Моя жена Лариса Дмитриевна! - с улыбкой произнес поп и неожиданно весело, заливисто, по-мальчишески захохотал. - Лариска, а ведь Федор Иванович тебя не узнал…
- Ой! - воскликнула попадья и тоже принялась заливисто хохотать. - Ой, я и забыла, что меня узнать нельзя…
Легкая, как коза, ома стремглав выскочила из гостиной, буквально через три секунды вернулась, и Анискин опять задрал на лоб бровь - перед мим стояла знакомая попадья. Это была уже не девушка и даже не молодая женщина, так как на ней было серое платье, голову плотно обхватывал серый же головной платок, на ногах темнели грубые ботинки.
- Во! - проговорил Анискин. - Узнаю… форменная попадья.
Анискин и отец Владимир уже сидели возле низкого столика, когда двери в гостиную широко открылись и молодая прекрасная попадья вкатила маленький столик на колесиках. Он неслышно двигался по мягкому ковру, и прямо под нос участкового подплывали щедрые яства - бутылки с коньяком, водкой и вином, розовые ломти обской осетрины, жаркая желтизна лимонов, колбасные монеты разной величины и цвета, селедка с колечками лука в пасти, паштеты, салаты.
- Не погнушайтесь приглашением! - пропел по-оперному отец Владимир. - Понимаю, Федор Иванович, всем сердцем понимаю, а умом тем паче, сколь много неудобства заключается в винопийстве с попом для представителя советской власти, но… Я с вами совершенно откровенен, Федор Иванович, откровенен потому, что вы именно тот человек, который не продаст меня людям в церкви власть предержащим… А нам с Ларисой скучно! Кроме стариков и старух богомолок, в этом доме никто не бывает. Грустно-грустно, Федор Иванович, как хотите, так и принимайте мои слова…
- Я этих старух богомолок видеть не могу! - гневно воскликнула попадья. - Вы можете себе это представить, Федор Иванович? Брр!
Отец Владимир мягко улыбнулся.
- Жена, как и полагается женщине, слишком резка в оценках, - сказал он. - Но ее гнев и почву реальную имеет. Здешние старухи богомолки с присущими сибирскому характеру прямолинейностью и решительностью правовернее самого господа бога.
- Да, да! - вскричала попадья. - Они все против нас… Вы ведь знаете, Федор Иванович, что Володя работал в Ромске. Ах, какая это была жизнь! - Она сладостно зажмурилась. - Ах, какая это была жизнь! После службы Володя приходил домой, мы переодевались и шли, куда хотели. Понимаете, Федор Иванович, в большом городе нас никто не знал! Мы ходили в театр, в кино, даже на бега. Я так счастливо играла! Я однажды выиграла сто рублей, вы представляете, Федор Иванович! Но Володю перевели из Ромска. Отец благочинный застал его вместе со мной в ресторане…
- Было такое дело! - добродушно согласился отец Владимир.
Попадья гневно взмахнула сжатыми кулачками:
- Представляете, он топал на Володю ногами! А я вот до сих пор спрашиваю: почему сам благочинный оказался в ресторане?
Попадья вскочила, пробежала на стройных ножках по ковру, всплеснула руками. Отец Владимир мягко и любяще посмотрел на нее.
- Успокойся, Лариса, - тихо сказал он. - Бытие наше есть печально и бессмысленно, однако выхода не вижу… Не вижу выхода…
Отец Владимир немного помолчал, затем встрепенулся.
- Ради бога, простите нас, Федор Иванович, ради бога, простите! Совсем мы вас заморочили…
Попадья враз повеселела.
- Давайте обедать! - воскликнула она.
Анискин сидел неподвижно, с непонятной улыбкой на лице, но спокойный, мягкий, почти сочувствующий. Сам себе согласно кивнув, он неторопливо посмотрел на часы, поднялся.
- Спасибо, Лариса Дмитриевна! - мягко поблагодарил он. - Спасибо и вам, Владимир Сергеевич, но… Дела, дела, дела! - Анискин провел ребром ладони по горлу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11