Когда мы подошли к реке возле полусгнившего моста, который наполовину ушел под воду, Роджер сказал:
– Я должен просить вас еще раз довериться мне и позволить перенести вас через реку на руках, как я перенес бы вашу дочь.
– Даже если ты меня уронишь, – ответила Изольда, – я не стану колотить тебя по голове, как это непременно сделала бы Маргарет.
Он рассмеялся и благополучно перенес ее на другой берег, в очередной раз вымокнув почти до пояса. Мы продолжили путь, пробираясь меж выстроившихся в ряд низкорослых, запорошенных снегом деревьев; мертвая тишина вокруг уже не казалась угрожающей, как тогда, когда я шел тут один, а была исполнена волшебства и еще чего-то волнующего, радостного.
– Возле Триверрана снег будет глубже, – сказал он, – и если Рик Триверран нас заметит, он вряд ли станет держать язык за зубами. Хватит у вас сил, чтобы взобраться по склону холма до тропы, что наверху? Там меня дожидается Робби с двумя пони. У вас даже будет выбор: ехать за спиной у Робби, либо у меня. Из нас двоих я более осторожен.
– Тогда я выбираю Робби, – сказала она. – Сегодня вечером я распрощалась с осторожностью – теперь уж навсегда.
Мы свернули влево и принялись карабкаться на холм, оставив внизу долину и реку; снег доходил моим спутникам до колена и выше, и с каждым шагом, который давался им нелегко, они медленно продвигались вперед.
– Подождите, – сказал Роджер, отпуская руку Изольды, – я попробую расчистить проход до тропы.
И он ринулся вверх, руками разметая снег в стороны. Пока он прокладывал путь на вершину холма, я остался с ней наедине и мог какое-то время без помех смотреть на это бледное решительное личико, выглядывавшее из-под капюшона.
– Все в порядке! – крикнул он. – Здесь снег покрепче. Сейчас я спущусь за вами.
Я увидел, что он возвращается, почти съезжая по склону, и вдруг мне показалось, будто там не одна, а две мужские фигуры, и вот уже оба мужчины протягивают руку, чтобы помочь Изольде взобраться на холм. Наверное, это Робби услышал голос брата и спустился с верхней тропы.
Какой-то инстинкт удержал меня на месте – я не двигался, не полез наверх, а позволил ей одной идти навстречу этим протянутым рукам. Она удалилась, и я потерял из виду и ее, и Роджера, и третью смутную фигуру тоже, поскольку внезапно густая снежная пелена поглотила их всех. Я стоял, весь дрожа; от железной дороги меня отделяло заграждение из проволоки. И вместо снежного ковра, покрывавшего холмы, я увидел серый брезент, прикрывавший груз на платформах товарняка, который с грохотом и скрежетом выползал из туннеля.
Глава двадцатая
Инстинкт самосохранения присущ каждому живому существу и, очевидно, непосредственно связан с тем «прошлым» мозгом, который, как считал Магнус, входит в группу наследственных признаков. Вне всяких сомнений, только благодаря этому инстинкту мне удалось избежать опасности, иначе бы я, как и Магнус, погиб – и по той же причине. Помню, я, пошатываясь, сошел с железнодорожной насыпи и вступил под арку подземного перехода – туда, где спасались от мух коровы, – и тут же услышал у себя над головой грохот вагонов. Потом я вышел, перелез через живую изгородь и оказался в поле за Малым Триверраном (домом плотника), а оттуда уже перебрался на соседнее поле, где оставил машину.
Я не испытывал ни тошноты, ни головокружения: внезапная инстинктивная потребность «проснуться» избавила меня от этих неприятных последствий и, что ни говори, спасла мне жизнь. Но я продолжал ощущать дрожь во всем теле и некоторое время сидел, опершись на руль, и размышлял о том, что если бы в пятницу вечером мы с Магнусом все-таки отправились в путешествие вместе, чем бы все это закончилось? Наверное, тем, что некоторые журналисты называют «двойной трагедией» – вместо одного трупа было бы сразу два. А может, мы оба уцелели бы. Теперь мне оставалось только гадать: возможность отправиться в тот, другой, мир вдвоем была утрачена навсегда. Но зато я знал нечто, чего никто никогда не узнает: это – почему умер Магнус. Он хотел помочь Изольде, протянул ей руку… И если инстинкт подсказывал не делать этого, он пренебрег осторожностью, поскольку был не такой трус, как я.
Часы показывали половину восьмого, когда я завел машину и тронулся с места. Пересекая лужу, я по-прежнему не имел ни малейшего понятия ни о расстоянии, которое я преодолел во время моей экскурсии в иной мир, ни о том, где все-таки находился Триджест. На месте какой-нибудь нынешней фермы или где-то еще? Хотя теперь это уже не имело большого значения. Изольда сбежала и той зимней ночью 1332 или 1333 года находилась на пути в Килмерт. Я смогу узнать, добралась она туда или нет. Конечно, не сегодня и даже не завтра, но когда-нибудь потом… Сейчас же я должен был беречь силы и сохранять ясность мысли – предстояло дознание, – а также очень внимательно отнестись к последствиям действия препарата. Недоставало еще появиться перед коронером с воспаленными глазами и необъяснимыми приступами потливости и при этом еще чувствовать на себе испытующий профессиональный взгляд доктора Пауэлла.
Есть мне совсем не хотелось, и когда я вернулся домой, около половины девятого – до этого я немного посидел на вершине холма, чтобы протянуть время, – я крикнул Вите, что мы поужинали в Лискерде и что я смертельно устал и пойду спать. Она была с мальчиками на кухне, и я, не беспокоя их, сразу поднялся наверх и поставил трость Магнуса в стенной шкаф в гардеробной. Теперь я по собственному опыту знал, что значит вести так называемую «двойную жизнь». Трость, пузырьки – это как ключи, позволяющие, при первом же удобном случае, улизнуть от жены и проникнуть в дом другой женщины; но особый соблазн и, если хотите, своего рода коварство состояло в том, что женщина эта, возможно, находится со мной под одной крышей – и сейчас, в эту самую минуту, – но только в своем собственном времени.
Я лежал в постели, заложив руки за голову, и думал о том, как Робби и его простоволосая сестра Бесс встретили нежданную гостью. Прежде всего теплая, сухая одежда для Изольды, затем – ужин у коптящего очага; младшие смущенно молчат в ее присутствии, тогда как Роджер – сама учтивость и предупредительность. Затем она поднимается по лестнице и устраивается спать на одном из соломенных тюфяков и еще долго слушает, как в хлеву, прямо под ней, тяжело ворочается, переступая с ноги на ногу, корова. А может быть, устав с дороги, она уснула очень быстро, хотя, скорее всего, сон пришел к ней не сразу – слишком непривычно было все, что ее сейчас окружало, да и мысли о дочерях, наверное, не давали покоя – когда-то ей доведется увидеть их снова.
Я закрыл глаза, силясь представить этот холодный, темный чердак. Он должен был находиться приблизительно на месте той комнатушки, которую занимала прежде кухарка госпожи Лейн и где теперь были свалены старые чемоданы и картонные коробки. Как близко она находилась от Роджера, спавшего внизу, на кухне! Такая близкая и такая недоступная – и тогда, и сейчас!
– Милый!..
Вита склонилась надо мной, но в моем разыгравшемся воображении (путаница в мыслях тоже сделала свое дело) это была не Вита, а та, другая, и когда я привлек ее к себе, мне казалось, что в объятиях у меня не реальная женщина и моя собственная жена, а та желанная, недосягаемая, которая, я это знал, никогда не ответит на мою любовь. Когда я снова открыл глаза – должно быть, на какое-то время я впал в забытье, – Вита сидела на пуфике за туалетным столиком и накладывала на лицо крем.
– Ну что ж, – сказала она, и ее отражение в зеркале улыбнулось мне, – если ты так решил отметить неожиданное наследство, меня это вполне устраивает.
Полотенце, тюрбаном закрученное вокруг головы, и маска из крема делали ее похожей на клоуна, и мне вдруг стало невыносимо тошно от всего этого марионеточного мира, который окружал меня и с которым я не желал иметь ничего общего. Я почувствовал, что еще немного и меня вырвет. Тогда я встал с кровати и объявил:
– Я буду спать в гардеробной.
Она уставилась на меня – ее глаза были точно дыры в карнавальной маске.
– Это еще что за новости? Что я такого сделала?
– Да ничего ты не сделала, – сказал я ей. – Хочу спать один и все.
Я пошел в гардеробную, Вита за мной. Подол ее нелепо короткой ночной сорочки, отделанной воланом, метался вокруг колен, на голове тюрбан – вид самый дурацкий. И тут я впервые подумал, что из-за лака на ногтях ее руки были точь-в-точь как когти хищной птицы.
– Я не верю, что ты весь вечер был с теми двумя, – сказала она. – Небось высадил их в Лискерде, а сам зашел в какую-нибудь пивнушку! Что, разве не так?
– Нет, – ответил я.
– Ну не знаю, я же чувствую, что-то случилось! Ты куда-то ездил и не хочешь сказать мне правду. Да ты вообще врешь на каждом шагу. Адвокату и этому Уиллису ты соврал про лабораторию, в полиции насчет того, как умер профессор. Ради Бога, скажи наконец, что за всем этим кроется? Неужели вы заранее сговорились, и ты знал, что он собирается покончить с собой?
Я взял ее за плечи и стал выталкивать из комнаты.
– Я не пил. Ни о каком самоубийстве мы не сговаривались. Магнус погиб случайно, его сбил товарняк, когда входил в туннель. Час назад я был на том месте, и со мной едва не случилось то же самое. Вот тебе правда, и если ты не хочешь в нее поверить, тем хуже! Заставить тебя силой я не могу.
Она наткнулась на дверь ванной комнаты и когда обернулась и посмотрела на меня в упор, я увидел какое-то новое выражение на ее лице – не гнев, нет, а изумление и отвращение одновременно.
– Значит, ты опять ездил туда, – спросила она, – к тому месту, где он погиб? Ты что же, сознательно поехал туда – стоял и смотрел на проходящий поезд и сам тоже мог погибнуть?
– Да.
– Ну, тогда я выскажу тебе все, что думаю. Я думаю, что это ненормально, противоестественно, бессмысленно! Но самое ужасное, что после всего этого ты возвращаешься сюда и занимаешься со мной любовью. Не воображай, что я забуду об этом. Никогда тебе этого не прощу! Ради Бога, спи где хочешь. Так будет даже лучше.
Она хлопнула дверью, и я осознал, что на сей раз это не просто демонстрация, не импульсивная выходка. Все обстояло гораздо серьезнее, по-видимому, она и впрямь была оскорблена до глубины души. Я понимал ее, во мне все разрывалось от какой-то странной жалости к ней, однако я не мог ничего объяснить и не в силах был что-либо сделать.
На следующее утро мы встретились не как муж и жена после очередной семейной стычки, а как два совершенно посторонних человека, которые в силу обстоятельств вынуждены жить под одной крышей, вместе питаться, перемещаться по комнатам, строить планы на день, отпускать дежурные шутки детям, которых она родила не от меня, что еще больше отдаляло нас друг от друга. Она глубоко переживала нашу размолвку – я это чувствовал по ее вздохам, по ее усталой походке, по тому, как звучал ее голос. Да тут еще дети, которые чутко, как звери, реагируя на малейшую перемену в настроении, непрестанно буравили нас взглядами.
– Это правда, – осторожно спросил Тедди, когда мы оказались с ним одни, – что профессор завещал тебе дом?
– Да, – ответил я. – Неожиданный, но очень щедрый подарок с его стороны.
– Значит, мы теперь всегда будем приезжать сюда на каникулы?
– Не знаю, это зависит от Виты, – сказал я.
Он принялся ходить по комнате и перебирать все подряд предметы, расставленные на столах и комодах – вертел, снова ставил на место, похлопывал ладонью по спинкам стульев.
– По-моему, маме здесь не очень нравится, – сказал он.
– А тебе? – спросил я.
– Нормально, – сказал он и пожал плечами.
Все ясно, вчера была рыбалка в обществе симпатичного Тома – и его переполнял восторг. А сегодня взрослые не в духе – и вот уже апатия, неуверенность. Разумеется, это моя вина. Вообще, что бы ни произошло в этом доме – в прошлом, настоящем и будущем, – всегда виноват буду только я. Но смешно было говорить об этом Тедди, так же как просить у него прощения.
– Не бойся, – сказал я. – Все как-нибудь уладится. Не исключено, что вы проведете рождественские каникулы в Нью-Йорке.
– Ух ты! Вот здорово! – воскликнул он и, выбежав из комнаты на террасу, крикнул Микки, который был на улице: – Дик говорит, что следующие каникулы мы, наверно, проведем дома!
Восторженное «ура», которым встретил это известие его младший брат, красноречивее любых слов говорило об их отношении к Корнуоллу, Англии, Европе и, разумеется, ко мне, их отчиму.
Выходные прошли довольно скверно. Снова испортилась погода, и атмосфера в доме стала еще тяжелее. Пока мальчики играли в подвале в пинг-понг, а Вита сочиняла письмо на десяти страницах Биллу и Диане в Ирландию, я изучал книги в библиотеке Магнуса, начиная с морских романов времен капитана Лейна и заканчивая книгами, которые Магнус приобрел сам, – и каждую из них я любовно, по-хозяйски поглаживал. Третий том «Истории приходов графства Корнуолл» (буквы «Л – Н», и никаких следов остальных томов) был засунут за «Историю парусников».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51