Разглядывать интерьеры времени не было, мы все внимание сосредоточили на спящих вповалку людях. На первый взгляд ночевало в каморе человек десять-пятнадцать особ обоего пола.
То, что хозяев здесь нет, стало понятно сразу. Люди спали прямо на полу, на тряпье, что явно не пристало господам. Наше появление никого не потревожило.
Я быстро огляделся и, сориентировавшись, показал жестом на дверь, которая должна была вести в следующую комнату. Степан согласно кивнул, и мы пошли дальше, переступая через спящих. Утренний сон крепок, никто даже не шелохнулся. Я осторожно приоткрыл низкую арочную дверь и заглянул в следующую камору. Там тоже спали; кто на высоких полатях, кто на лавках, несколько человек просто на полу. Здесь обитателей было меньше, зато среди них я различил несколько детей.
– Пропусти, – попросил запорожец, протискиваясь мимо меня. Я отступил в сторону, и теперь мы оба рассматривали спящих.
– Вот он, – сказал срывающимся шепотом Степан и пошел к полатям, на которых головой к входу лежал полный человек с небольшой круглой лысиной на затылке. Лысых в эту эпоху было мало, так что вряд казак мог ошибиться. Чтобы нам не помешала дворня, я запер изнутри дверь на мощный кованый засов, и подошел вслед за Степаном. Спящий Кошкин выглядел совсем не страшным. Он лежал на спине, на высокой подушке, укрывшись до подбородка периной из тонкой выделки домотканого, беленого холста. Рядом с ним спала женщина с очень полным, белым лицом, скорее всего жена.
На Руси не существовало четких правил разделения жилья на мужскую и женскую половины, хотя иногда, под влиянием татарских обычаев, такого порядка кое-где и придерживались. Здесь же все было, как в старину, вся семья ночевала вмеесе.
Кошкин негромко похрапывал, забавно шевеля полными губами. Он так сладко спал, что жалко было будить, но время, как говорится, поджимало. Я уже собрался, было, растолкать барина, но меня опередил запорожец. Степан схватил помещика за остаток чуба, отдельным кустом росшим на темени, запрокинул ему голову и взмахнул ножом, что бы перерезать горло. Такого я никак не ожидал и едва успел перехватить его руку с кинжалом.
– Погоди, что ты делаешь! Он мне нужен живой!
Кошкин, естественно, пробудился и с ужасом увидел двух страшных оборванцев, собирающихся лишить его жизни. Хорошо, что в семнадцатом веке люди еще не привыкли умирать от инфарктов и их не разбивали инсульты, иначе мы бы в тот же миг потеряли дорогого хозяина. Барин не умер от страха, а просто так раскрыл глаза, что они почти вылезли из орбит, потом открыл рот и завопил с такой силой, что у меня зазвенело в ушах.
Вопль его не нес особой информативности и больше напоминал крик ужаса раненного животного. Возможно, я относился к Афанасию Ивановичу несколько предвзято, но мне показалось что, так кричат кастрируемые в домашних условиях кабаны. Конечно все обитатели светлицы тут же проснулись, ничего не поняли и, на время, оцепенели от растерянности и ужаса. Кошкин же все продолжал орать, но уже с «оценочными модуляциями». До него стал доходить, что заговорщики проникли в его крепость и чем это может кончиться.
Я же продолжал бороться со Степаном, не желающим отказаться от своего кровожадного замысла. Воспользовавшись заминкой, помещик рванулся в сторону, пытаясь отстраниться от страшного казака, но маневру помешала пышная супруга, лежащая на второй стороне полатей. Она так оцепенела от зычного мужниного голоса, что просто таращила на нас свои небольшие голубые глазки. Впрочем, было еще недостаточно светло, что бы в точности судить об их цвете.
Оставив часть своего редкого чуба в руке казака, Кошкин все-таки вырвался из немилосердной руки и прямо с полатей, бросился в ноги убийце. Он упал на колени, обхватил их обеими руками и прижался лицом к запорожским чреслам. Картина получилась наподобие известного полотна Рембрандта «Возвращение блудного сына», только отец с сыном на ней поменялись метами. Упитанный, лысоватый Кошкин трепетно прижимался лицом к мокрым после недавней стирки сыновним штанам запорожца. Из-под его короткой ночной рубахи, нелепо торчали толстые голые ноги с круглыми пятками. Над ним возвышался непреклонный блудный сын, который явно не знал, что ему теперь делать.
– Не убивай! – кричал Кошкин. – Что хочешь, возьми, только не убивай! Все отдам!
В этот момент в «разговор» вмешались жена и дети. Боярыня закричала низким трубным голосом, который никак не соответствовал ни ее роскошным формам, ни деликатному полу. Дети завизжали как милицейские сирены. В дверь уже колотилась проснувшаяся дворня.
– Убивают! Режут! – вопила матрона, закрывая ладонями уши, видимо, чтобы не оглохнуть самой. Дети, которые спали тут же, вторили, кто во что горазд. Казалось, что конца этому не будет, разве что перебить все семейство. Я подумал, что мне так и не удастся спросить, куда они дели моего Гривова. Однако тут случилось нечто неожиданное. Хозяин на секунду оторвался от неласковых колен запорожца и приказал вполне трезвым, мне даже показалось, спокойным голосом.
– Молчать!
И разом наступила тишина. Даже два маленьких мальчика, видимо младшие сыновья хозяина, перестали плакать, и затаились, с трудом сдерживая всхлипывания. Это было круто! Такой власти над окружающими я еще не встречал. Прав был мой проводник, когда сказал, что боярин человек серьезный и строгий. Я даже пожалел, что помешал Степану покончить с ним. С таким типом, чуть зазеваешься, хватишь много горя.
Наступившая тишина была какая-то неестественная и напряженная. Я даже услышал, как четырехлетний мальчик, жавшийся в дальнем углу, испугано вдохнул в себя воздух.
– Пощадите, не убивайте, – тем же что и раньше испуганным голосом продолжил молить хозяин, запрокидывая вверх лицо, чтобы поймать взгляд запорожца, в котором видел главную для себя опасность. – Я виноват и за все отплачу! Хочешь казну? Хочешь землю? Хочешь, – он пошарил взглядом по комнате, пытаясь на ходу придумать, чем еще прельстить убийцу, – хочешь дочку тебе отдам?
Нечаянная мысль так ему понравилась, что он разом воодушевился, заговорил быстро и убедительно:
– Дочку возьми! Зятем будешь! Не хочешь, так отдам, делай с ней что вздумаешь!
– Дашка, – приказал он, – иди сюда, моли за отца! От общей группы отделилась девичья фигурка в такой же, как у всех ночной рубахе и робко приблизилась. Разглядеть ее было мудрено, только что испуганные глаза и длинную, слабо заплетенную косу, переброшенную на грудь.
Все молчали и ждали, что будет дальше. Девушка подошла, низко поклонилась и попросила неизвестно кого, запорожца или меня:
– Помилуйте батюшку.
Говорила она тихо, безжизненно, как-то, даже, мне показалось, отстраненно.
Понял это не только я, но и отец. Он разом забыл о тоне кающегося грешника и закричал:
– Кто так молит, дура! Моли со слезой!
– Помилуйте батюшку, – послушно, как приказал отец, жалостливо повторила девушка.
Мы никак на эту вынужденную мольбу не отреагировали, а казак еще и подтвердил это словом:
– Не нужна мне твоя дочь. Хватит болтать, нашкодил, умей держать ответ, – сурово сказал он, отстраняясь от рук боярина. Тот затравленно взглянул, не зная, что делать дальше.
– Где мой человек Гривов? – наконец смог спросить я.
– Какой еще человек? – явно не понял, барин, глядя не на меня, а на дочь. – Дашка снимай рубашку, вдруг закричал он, – пусть гость посмотрит какая ты справная.
Девушка удивленно посмотрела на отца, не понимая, что он от нее хочет.
– Снимай рубашку, дура! – истерично закричал он, дотянулся с колен до ее горла рукой, и рванул вниз ворот ее ночной рубахи. Ткань с треском разорвалась почти до пояса. Рубашка, скорее всего, была совсем ветхой. Девушка схватилась за порванные концы, инстинктивно пытаясь прикрыть грудь, но отец рванул вниз так, что она слетела с тела и Дарья оказалась совершенно голой. Ход был циничный, но почти беспроигрышный. Какой мужчина упустит такое зрелище!
– Смотри, какая девка! – закричал барин, толкая дочь прямо на остолбеневшего Степана.
Тот машинально обнял Дарью за плечи, а любящий отец, воспользовавшись заминкой, бросился к дверям, за помощью, но наткнулся на мою саблю.
– Куда это ты спешишь? – спросил я, приставляя ему клинок к горлу. – Мы еще с тобой не договорили! Где мужик, которого вечером привели из холодной?
– Мужик, какой мужик, – прошептал он, пятясь, от холодной стали.
Блеснувшая было надежда спастись, внезапно померкла. Я теснее прижал саблю к шее.
– В подклете, – сказал он, закидывая голову, чтобы не порезать горло о лезвие.
– Веди, – приказал я, – если дернешься и станешь звать на помощь, снесу голову!
Все семейство застыло в оцепенении на своих местах. Дети жались к стенкам, а громогласная супруга откинулась на подушках и, открыв рот, бессмысленно переводила взгляд с мужа на обнаженную дочь. Пунцовая от стыда и унижения девушка сжалась и пыталась прикрыться руками.
Мы с Кошкиным медленно пошли к дверям. Степан по идее должен был последовать за нами, но он вдруг отчебучил такое, что я едва сдержал улыбку: сбросил с себя камзол и накинул Дарье на плечи. Теперь они стояли близко друг от друга, он обнаженным по пояс, она с голыми ногами. «Красивая пара» – подумал я, впервые оценив внешность товарища, мощный, прекрасной лепки торс и открытое, простодушное лицо. Теперь оно было донельзя растерянное.
Мы с помещиком дошли до двери, и я тут же забыл о них.
– Прикажешь всем выйти во двор!– сказал я Кошкину, слегка поигрывая клинком.
Он намек понял и шепотом сказал, что все выполнит, Особенной уверенности в его добросовестном сотрудничестве у меня не было, но тянуть было нельзя, доски уже трещали под ударами. Я рывком отодвинул замок. Дверь стремительно распахнулась, и в светлицу влетел встрепанный мужик с круглыми от ужаса глазами, Он, еле справившись с инерцией, остановился и застыл посередине комнаты. Еще несколько голов просунулись из людской каморы, но, увидев возле дверей барина, скрылись.
– А-а-а! – вдруг на одной ноте закричал ворвавшийся к нам встрепанный холоп, но Степан шагнул в его сторону и сверху стукнул кулаком по голове. Тот оборвал крик и опустился на пол. От стремительного движения казака камзол слетел у девушки с плеч, но я не стал отвлекаться на чудное видение, и приказал Кошкину:
– Вели всем идти во двор.
Кошкин послушался и привычно прокричал команду. Сразу же послышался топот многих ног, В чем, в чем, а в неумении поддерживать дисциплину Афанасия Ивановича упрекнуть было нельзя. Когда мы с ним вошли в людскую, там никого не оказалось, только на полу валялось тряпье, служившее постелями дворне.
– Показывай, где мой человек, – сказал я, не давая помещику расслабиться.
– Там, – обреченно сказал он, указывая глазами на еще одну дверь. Она находилась почти рядом с входной, и мы с запорожцем раньше не заметили.
– Быстрей двигайся, – поторопил я хозяина, явно не спешащего попасть в собственный застенок.
Дверь в подклеть оказалась запертой снаружи на засов, Я был предельно осторожен. Силы у нас с Кошкиным были явно неравны, но человек он был тертый и очень хотел жить, потому мог выкинуть какой-нибудь нежелательный фокус, особенно если я зазеваюсь.
– Открой засов, – сказал я, – и двигайся очень осторожно, если не хочешь остаться без головы.
Кошкин промычал что-то неопределенное и в точности выполнил указание. Мы вместе протиснулись в узкую дверь. В застенке было довольно светло, свет сюда проникал сквозь узкие окна бойницы, явно предусмотренные для обороны. Все что полагалось для помещения такого назначения, тут было в наличие и дыба и даже плаха. Слава Богу, никаких расчленных тел на полу не лежало, только связанный по рукам и ногам Гривов.
– Иди туда, – приказал я помещику, указав место на котором он будет на глазах, пока я освобождаю крестьянина.
Гривова связали мокрыми сыромятными ремнями, которые, высыхая, должны были врезаться в тело. Однако здесь было так сыро, что пока никакого особого вреда они ему не причинили, Григорий даже смог приподнять голову, когда услышал мой голос. Я просунул клинок под ремень на груди и перерезал его одним движением. Путы сразу ослабли, и дальше мой приятель освобождался сам. Я же стерег Кошкина. Было понятно, что он не ждет от нас ничего хорошего и готов сделать что угодно лишь бы спастись.
– Как ты? – спросил я Гривова, помогая ему подняться.
– Живой, – ответил он, разминая затекшее тело. – Я уже и не надеялся... Ну, что, барин, вот мы и встретились, – добавил он, поворачиваясь к Кошкину, – ты хотел знать кого я уводил в лес? Вот его и уводил, – указал он пальцем.
Они оба посмотрели на меня.
– Его? – удивленно спросил помещик. – Казака? Это что тот самый, который был с Марфой?
Мы молчали, давая ему возможность осознать новость.
– Но, ведь тот сгорел!..
– Не до конца, немного осталось, – сказал я. – А теперь пошли во двор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42