Не мог же Роджер сказать, что другая женщин нужна для того, чтобы создалось впечатление, что Леония никуда не уехала.
— Значит я должен голодать, а дом пусть превращается в свинарник? — возражал он.
— Я договорюсь с какой-нибудь женщиной с нашей улицы, чтобы она приходила убирать, — предложила Леония и радостно закивала головой. — Да, да, и это всех убедит в невинности причины моего отъезда и в том, что я скоро вернусь. Мы не должны испугать Тулона, ты же знаешь. А обедать ты можешь в гостинице или брать еду в кафетерии. Кроме того, ты можешь навестить меня и мою бедную «больную родственницу». Это будет только естественно. — Глаза ее дразнили его, теплые, золотистые. — Я же не хочу бросать уроки, не успев их начать. И это будет скоро. Через несколько дней. Тулон может скрыться. И тогда…
В то время как Леония так разумно и обстоятельно отвечала на его последнее замечание, Роджер задумался. Затем ее намек, что он мог бы навещать ее, поразил его воображение. Сначала он отклонил это как невозможное, но разлука просто убивала его, и он засомневался. Конечно, открыто навещать «больную родственницу» невозможно. За ним могут следить и узнать, где прячется Леония. Но если удастся обмен, и все будут думать, что Леония дома, он мог бы создать видимость, что доставляет к месту назначения товар. Пока он убеждал себя, что не подвергнет Леонию опасности, ее замечание о Тулоне подействовало на него как ушат холодной воды. Лицо его передернулось в болезненной гримасе. Леония внимательно посмотрела на него, медленно заливаясь румянцем.
— Никто меня не захотел, — сказала она. — Ты думаешь, что заговор Тулона провалится, и он или другие признаются в нашей причастности и нас отправят на гильотину? Ты хотел вовлечь какую-нибудь невинную жертву…
— Нет. Она бы сказала, что ничего не знает…
— Ты же знаешь, невинность — не защита в наши дни. О чем ты только думал? — яростно допрашивала Леония.
— О том, что люблю тебя, — беспомощно сказал Роджер. — О том, что не перенесу твоей боли и страданий. Что твоя жизнь… Ты так молода, Леония, едва начала жить и ты должна жить.
— Не могу понять, как можно любить такую испорченную женщину, как я, — бушевала Леония, — женщину, которая бросает своего возлюбленного при первой же опасности, которая соглашается на казнь невинного человека, чтобы спасти себя. Не говоря уже о том человеке, который не понимает, что как только ее защитника гильотинируют…
Вопреки серьезности положения Роджер весело рассмеялся.
— Очевидно, я никогда так не думал, иначе бы не изолгался, стараясь скрыть от тебя правду. Нет, Леония, послушай…
— Ни слова подобной чепухи. Я не хочу умирать, но не смогла бы жить с этим. Роджер вдруг вспомнил, как она говорила ночью, что могла бежать из тюрьмы, но не захотела оставить родных, и если бы Мария Антуанетта согласилась бросить своих детей и золовку и бежала одна, то была бы чудовищем. Он смотрел на Леонию, кусая губы от беспокойства.
— Очень хорошо, — медленно сказал он. — У меня есть еще один план.
— Если это означает быть врозь, я не буду слушать, — предупредила Леония.
— Только на несколько часов.
— Нет. Я тебе не верю. Ты хочешь спасти меня от самой себя.
— Леония, будь благоразумна.
— Я благоразумна. Что я буду делать в этом городе без покровительства, без документов? Как долго я протяну?
— Фуше…
— Он мне ничем не обязан, даже дружбой. Возможно, ради тебя он попытался бы мне помочь, но если бы это грозило опасностью? И потом, у меня никого нет на свете, кроме тебя, Роджер, — она вдруг замолчала, потом продолжила, — не знаю, почему ты так уверен, что Тулона ожидает неудача?
Вздохнув, Роджер поделился своими соображениями, и ей пришлось согласиться. Она не смотрела на все так мрачно, как Роджер, но понимала, что существует большой риск и заговор может раскрыться. Она не была уверена, что они будут вовлечены, но и это было возможно. Тем не менее, Леония считала, что не стоит спасаться бегством, бросив ценный товар Роджера и свое небольшое, но по-своему дорогое ей имущество.
— Когда нас обвинят, — медленно сказала Леония, — то пришлют за нами трех-четырех человек, не правда ли?
— А может, и больше, — мрачно ответил он. — Это касается королевской семьи, они не выпустят ни одного сочувствующего.
— Стало быть, мы будем предупреждены, — заметила Леония. — Не так уж часто более двух человек ходят с ружьями наготове. Они пошлют человека к задним дверям, так мы узнаем их цели.
— Да. Теперь ты понимаешь, почему…
— Значит мы должны покинуть дом другим способом, — перебила Леония, не обращая на него никакого внимания. — Если мы…
— Выпорхнем из окна, как птички? — спросил он с горечью и вдруг понял, что предложение не было таким уж глупым. Каким же он был дураком, что сам до этого не додумался. Правда, он терял способность мыслить, когда Леонии что-то угрожало. Блеснул луч надежды, Роджер мог посмеяться над собой. В доме не было выхода на крышу, но это даже лучше. Никто не заподозрит, что они воспользовались этим путем.
Этой ночью он приступил к работе и закончил ее к следующей. Лазейка была грубо сделана, но позволяла выбраться на крышу, а больше его ничего, и не волновало. Плохо, правда, если крыша окажется прогнившей. Леония тем временем приготовила прочный ремень, на который можно было бы привязать Фифи, чтобы нести ее. Все остальное, конечно, придется оставить. Леония вздохнула. Что и говорить, платья, которые она носила, были лучше тюремных лохмотьев, но большой симпатии к ним она не чувствовала. Когда они приедут в Англию, она покажет Роджеру, что на самом деле она не такая уж старомодная и неэлегантная особа.
Всю неделю они были напряжены до предела, и так как Роджер почти не ложился спать, опасаясь ареста, «уроков» Леония не получала. На следующей неделе она настояла, чтобы они чередовали наблюдение, потому что Роджер уже настолько устал, что это отражалось на его работе и могло возбудить подозрения. Но так ничего и не случилось. Прошла одна неделя, другая, прошел март.
— Попытка не удалась, — сказал Роджер, и Леония согласилась, хотя не было никаких конкретных фактов. Роджер строил свою догадку только на том, что ни Тулон, ни Лепитр больше в его мастерской не появлялись, и что более важно, — пропали люди, которые за ними следили. Он мог дышать свободнее, но продолжалось это не долго.
Третьего апреля они пошли к Фуше, чтобы пополнить свой счет. Вклад Роджера был уже достаточно внушительным, чтобы Фуше мог уделять особое внимание такому ценному клиенту, не вызывая любопытства у своих недоверчивых служащих. Первого апреля Конвент принял резолюцию об отмене неприкосновенности депутатов.
Голубые глаза Роджера засверкали:
— Я не верю своим ушам. Вы говорите, что эти, э-э, патриоты… — Окно было открыто, и Роджер не хотел, чтобы услышали, как он называет членов Конвента идиотами, но это было написано на его лице, — сами себя приговорили к суду за политические акты?
— Именно так, — подтвердил Фуше. — Мой кузен сказал, — он напряженно смотрел на Роджера, — что он голосовал за декрет, потому что люди должны отстаивать свои убеждения, и если их жизнь не поставлена на карту, они склонны принимать необдуманные решения.
— Понятно, — заметил Роджер, скривив губы в усмешке. — Как же они, право, благородны! — Он наклонился к Леонии. — Тебе холодно?
Поняв намек, она довольно громко пожаловалась:
— О, простите, пожалуйста, боюсь, у меня слишком тонкая шаль. Когда мы выходили, было тепло, а сейчас я замерзла. Нельзя ли закрыть окно, гражданин Фуше?
После этого они могли говорить более открыто.
— Что за бесы навлекли это безумие? — спросил Роджер.
— Армия потерпела поражение в Неервинде и Дюмореж перешел на сторону австрийцев. Пока и это держится в секрете.
— Трудно поверить, что такой опытный генерал, как Дюмореж…
— О, да, он не хотел идти в Голландию, но Конвент вынудил его освободить народ Нидерландов.
— Поскольку народ Голландии сотни лет сам выбирает правительство, и жестоко сражался с французами, отстаивая эту привилегию, кажется, это не та нация, на которую можно нападать, — Ядовито заметил Роджер. Фуше пожал плечами:
— Я настоящий француз. Люблю свою родину. Я всей душой одобрял действия главнокомандующего и приветствовал конституцию. Но сейчас… Месье Сэнт Эйр, я дошел до того, что начинаю думать, пусть лучше Францию завоюют чужестранцы…
— Не сомневаюсь, что лучше! — подхватила Леония. — По крайней мере, мы избавились бы от правительства. Республика — это возможная перспектива, но мне она не нравится. Это получилось у швейцарцев, кажется, удастся американцам. Но это ужасно, когда республикой управляют маньяки.
— Тише! — возразил Роджер. Он всей душой разделял это мнение, но чувствовал, что неуместно говорить что-либо, будучи представителем вражеского лагеря. — Боюсь, я больше обеспокоен личными делами, — сказал он примирительно. — Мне кажется, положение усложняется, и я должен приложить все усилия, чтобы переправить мадемуазель де Коньер в Англию. Как вы думаете, удобно ли обратиться к вашему кузену с просьбой о пропуске в Бретань? Там я уже сам все устрою.
— Я скажу, что у меня есть клиент, который интересуется, безопасно ли ехать в Бретань и к кому можно обратиться за паспортом, но сам Джозеф не захочет ничего делать. Знаете, он был учителем физики, и все оценивает по затраченному действию и вызванному противодействию. Он говорит, что маятник еще не раскачался в полную силу, и будет еще больше жестокости. Сейчас он ни для кого ничего не захочет делать, чтобы не привлечь к себе внимания. Возможно, он мог бы порекомендовать кого-нибудь…
Голос Фуше совсем угас. Он не верил, что его кузен способен даже на это. Джозеф был человеком, не способным на риск, даже малейший. По дороге домой, уверенные, что их не подслушают, Роджер и Леония тихо обсуждали свое положение. Сейчас Леония хотела уехать. Признание Роджера в любви давало ей уверенность. Она мечтала, как она будет роскошно одета, украшена драгоценностями и свободна в своих «уроках». Она слышала, что англичанки холодны, пристойное поведение необходимо, чтобы заполучить мужа. Но пока у нее есть Роджер, ей безразличны правила хорошего тона.
Трудно было найти человека, к которому можно было бы обратиться. Все депутаты знали, что грядет опасный политический кризис. Создание Комитета общественной безопасности, который, как надеялись жирондисты, станет их клубом для борьбы с «Горой», этим избранным кружком ярых радикалов, включающим Дантона, Марата, Робеспьера, занимающим высочайшее положение в Конвенте, — было первым знаком того, в какую сторону подует ветер. Никто из комитета, который, казалось бы, удерживал большинство в Конвенте, не был избран в этот маленький всемогущий круг. Жирондисты видели, что зловещие тучи сгущаются, но боролись за спасение. Стало быть, ни один, связанный с ними, не пожелал нарушать заведенный порядок. С другой стороны, якобинцы, которые склонялись к «Горе», не были уверены в своей силе. Они тоже вряд ли захотят дать выездные документы паре, которая, по сути, не может предоставить веских оснований для отъезда из Парижа.
Что и говорить, обратись они не к тому человеку, тюрьма, а затем и гильотина им были бы обеспечены. Для обычных граждан жизнь продолжалась. Они теряли удостоверения личности и получали новые, но за них могли поручиться семьи и старинные друзья. Роджер и Леония не могли предъявить ничего, кроме того, что прибыли в Париж в конце августа, и получили бы клеймо из-за акцента. Они не хотели использовать документы, полученные по приезде. Бриссо, без сомнения, будет одним из первых, кто потерпит крушение вместе с партией жирондистов. Так они и жили, день за днем наблюдая крах жирондистов.
Двадцать первого мая свершился переворот. Хорошо подготовленная толпа вторглась в Тюильри и окружила Заль де Менаж, где заседал Конвент. Роджер благодарил Бога за то, что они переехали в феврале, но подумал, что удаление от эпицентра урагана мало кого спасет на краю бедствия. Первого июня в мастерскую вошел элегантный джентльмен и положил один из двух сделанных в Англии карманных револьверов на прилавок. У Роджера перехватило дыхание, и он дотронулся до револьвера — прекрасного и единственного в своем роде творения Кнабли и Брауна, его Роджер купил, чтобы подарить отцу.
— Я вижу, вы его узнали, месье Сэнт Эйр, — мягко сказал джентльмен.
— Мой отец во Франции? — спросил Роджер.
— Нет, нет. Я взял его, чтобы вы знали, что мне можно доверять. Сэр Джозеф в добром здравии, он переехал в Лондон на сезон, где и дал мне эту штуку. Уверен, он не думал, что сможет вам или мадемуазель де Коньер чем-нибудь навредить.
Роджер, наконец, выдохнул и поднял голову. Перед этим человеком не нужно было притворяться. Он был прекрасно осведомлен.
— Чем могу служить? — спросил он.
— Мне? Мне ничего не нужно. Что вы хотите сделать для своей страны?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51