Теперь река пробила себе путь вниз, на дно ближайшей долины, и пещера, оставшись значительно выше, стала совсем сухой.
Стараясь не шуметь, я присел на краю и принялся осматривать пещеру, которая была заполнена осязаемой вязкой тишиной и тем же редкостным запахом, который никак не припишешь только залежам гуано летучих мышей. Послышались и внезапно затихли какие-то шорохи, что-то капало, что-то звякнуло, как легонько столкнувшиеся медные монетки; иногда раздавался отрывистый писк; но все эти звуки, казалось, были отдалены на сотни футов, как эхо в громадном пустом соборе. И после каждого звука наваливалась все более гнетущая тишина.
Когда я наконец пошевельнулся – стал доставать фонарь из коллекторской сумки, – в одной из вертикальных труб раздалось отчаянное трепыхание крыльев, и из нее стаей вырвались летучие мыши. В неверном, сумрачном свете серые тельца так сливались с серой каменной стеной, что уследить за их полетом было невозможно; только вибрирующее трепетание крыльев выдавало их, когда они проносились мимо. Это навело меня на одну идею, и я вылез наружу – подыскать подходящую палку, подлиннее. Это не представляет труда в джунглях, где молоденькое деревце вынуждено тянуться на сотню футов вверх, чтобы пробиться к свету. Через несколько минут я уже вернулся с длинным, тонким и легким шестом, к концу которого привязал небольшую сеточку-сачок, которую всегда носил с собой именно для таких оказий. Держа в одной руке свое приспособление, а в другой фонарь, я сел на землю и стал осторожно соскальзывать вниз по склону, ведущему в глубь пещеры.
Я спугнул летучих мышей, сидевших в трубах, но с некоторыми предосторожностями мне удалось подобраться прямо к одной из таких труб, и тут я внезапно включил фонарь. Моим глазам предстало зрелище настолько жуткое, что я его едва ли позабуду. Труба была глубиной всего в три фута, с круглым гладким сводом, и вся она была усыпана крохотными двойными огоньками. Я повернул колпачок, чтобы сосредоточить свет фонаря, и тьма наверху рассеялась; глаза перестали светиться, зато на их месте оказались бесконечные ряды сверкающих, острых, как иголки, белоснежных зубов. Летучие мыши поворачивались, стараясь не спускать с меня глаз, скалясь и щелкая зубами. Они были слишком перепуганы светом, чтобы слететь с места; я подвел сачок к отверстию, просунул его внутрь трубы и сделал скользящий взмах. В ту же секунду я, видимо, сместил луч фонаря – и летучие мыши посыпались вниз, прямо в сачок, хотя две-три ухитрились протиснуться между стенкой и обручем сачка, как крысы.
Сачок был вместительный, длинный. Я взмахнул им в воздухе, повернул вокруг оси и опустил на землю. Затем я одну за другой переловил летучих мышей, выпуская их из зажатого в кулаке сачка. Пятая или шестая зверушка остановилась и вся затрепетала, как это свойственно только летучим мышам, не решаясь заползти в полотняный мешочек, и я повел себя, как идиот, – решил ее подтолкнуть. Она мгновенно извернулась и вцепилась зубами в мой палец. Без преувеличения скажу, что этот укус был хуже всякой пытки. Нет, это было далеко не первое животное, которое позволило себе меня цапнуть, кусали меня и более крупные животные, например шимпанзе и разъяренная циветта, но никогда зубы животного до такой степени не напоминали рыболовные крючки. Artibeus planirostris обладает челюстями довольно мощными для летучей мыши, и разжимать их она не собиралась. Я был вынужден придушить ее свободной рукой.
Покончив с маленькой фурией, я бросил трупик на пол пещеры, вытащил йод и оторвал полоску от носового платка. Как только кровь перестала течь ручьем, я опять принялся за дело – загонять оставшихся летучих мышей в полотняный мешок, да поскорее – сумерки сгущались с каждой минутой. Мышей было около трех десятков. Когда все они оказались в мешке, я повернулся, чтобы оторвать еще кусок от остатков носового платка и завязать мешок, и тут передо мной возникло самое жуткое зрелище, какое только способна создать сама природа. Вокруг меня, припав к земле на согнутых лапах, безмолвным кольцом сомкнулись неподвижные темные существа размером, как казалось в полумраке, с футбольный мяч.
Создания природы всегда открыто выражают свои весьма примитивные намерения, и каждое дитя природы обладает хоть какими-нибудь привлекательными черточками, даже такие мелкие твари, как черви или мушиные личинки. Только в испорченном человеческом воображении эти существа приобретают отвратительный, пугающий или неприличный облик. Мы, только мы сами себя пугаем, а не животные, какие бы острые клыки или диковинные движения их ни отличали. Люди, посвятившие свою жизнь наблюдениям или препарированию животных, гораздо меньше подвержены приступам страха или отвращения при виде любого животного, хотя и среди таких людей нередко встречается глубоко индивидуальный, почти оккультный ужас перед каким-нибудь одним видом животных. Предполагается, что это наследственный страх, перешедший к нам от предков, которые объединялись в племена под знаком того или иного тотема, когда каждый род имел свой символ – как правило, изображение священного животного, на которое было также наложено табу – запрет убивать.
Я здесь делаю довольно слабую попытку оправдать себя в двух отношениях: во-первых, признаваясь, что струсил в обстоятельствах, которые не грозили ни малейшей опасностью, если на них спокойно взглянуть; во-вторых, прося прощения за то, что привлек ваше внимание к животному, о котором уже столько раз походя упоминал.
Это кольцо безмолвных, словно присевших на корточки, угрожающе припавших к земле созданий было сборищем громадных крабов.
Очевидно, они обитали среди скользких, скрытых в зелени камней, которые устилали естественный вестибюль пещеры. Крабы бесшумно и осторожно выбрались из укрытий с одной простой целью: поживиться чем можно. «Учуяв» смерть или запах крови, они вылезли и терпеливо ждали возможности навалиться всем скопом на мертвых летучих мышей, а если удастся, то и на живых.
Я включил фонарь, и все окружившие меня твари тут же втянули свои выпученные глаза и замахали мне навстречу громадными клешнями. Некоторые выпустили пузыри, и они шипели и скрипели в напряженной тишине. Маленькие чудовища, конечно, были поменьше футбольных мячей, но у иных панцирь достигал дюймов пяти в поперечнике, а вместе с согнутыми лапами, толстыми клешнями и падавшей от них тенью они казались намного больше на фоне плоского пола. Через несколько секунд они снова выкатили свои глаза и уставились на меня.
Я немного опомнился от шока отвращения, но все же мне было очень не по себе: а ну как они обнаглеют и набросятся на мои ноги? Я понимал, что это маловероятно, однако все же для безопасности решил взобраться на скалу повыше; но, когда я обернулся, оказалось, что и там меня поджидает несколько крабов. Тогда я сам набросился на них, и они с шуршаньем расползлись по трещинам среди камней; но некоторые выскочили на открытое место и двигались по полу короткими внезапными перебежками, все время размахивая выставленными вперед клешнями.
Мне очень хотелось изловить парочку крабов для коллекции, но после того, как я их спугнул, они были начеку, и я решил применить простой прием – преследовать одного из них до победного конца. Применив этот прием, я загнал крупную самку, которая в клочки разодрала мой сачок своими шиповатыми конечностями. Я метался по пещере, гоняясь за остальными, и оказался у входа в небольшую боковую пещерку. Ее потолок был увешан сталактитами, а в полу образовались удивительно интересные маленькие бассейны. Вода заполнила расширяющиеся воронкообразные углубления из того же твердого, просвечивающего материала, из которого состоят сталагмиты, а на дне этих перевернутых воронок лежал ровный слой очень вязкой глины. Некоторые воронки были в фут глубиной и до двух футов в диаметре у самого дна, хотя дырочка в сталагмите у поверхности воды была шириной всего в несколько дюймов. Когда я посветил туда лучом фонаря, там что-то задвигалось; а так как любое живое существо, обитающее в подобных подземных водоемах, безусловно, представляет громадный интерес для науки, я приложил все усилия, чтобы выловить хотя бы несколько экземпляров. Чтобы не терять времени, я проломил стенки бассейнов и выпустил всю воду, которая разлилась лужей у меня под ногами. На спокойной поверхности этой лужи я увидел белые кожистые яйца, плававшие комочками по три и по четыре. В длину они были около сантиметра, и их явно вынесло из какого-то укромного местечка.
Я держал яйца в сложенной ковшиком ладони, как вдруг одна пара подпрыгнула, а потом заметно надулась и опала несколько раз. Поднеся их к самому фонарю, я увидел внутри подвижное маленькое существо. Я проделал в одном яйце дырочку, оттуда показалась миниатюрная головка и немного спустя вылезла крохотная ящерка. Тогда я перестал обращать внимание на лужицы и принялся шарить вокруг. Тут меня ожидало настоящее чудо. В расщелине под нависшим карнизом я увидел неяркий свет, который тут же погас. Я зажег фонарь и увидел маленькую ящерицу. Загородив сачком один выход из расщелины, я попытался выгнать ящерку, но она и не думала вылезать, а вместо этого отвернулась и на несколько секунд включила линии огоньков на боках, как иллюминаторы корабля. Наконец я вытащил ее пинцетом, и, когда поднял ее, она снова ярко засветилась.
Эта ящерица (Proctoporus shrevei) с виду была довольно типичной: небольшие лапки, длинный хвост, острая мордочка. Спинка у нее была темно-коричневая, а брюшко розоватое, как лососина; на горле этот цвет переходил в желтый. Чешуйки на брюшке были крупные, прямоугольные, похожие на броню. По бокам от затылка до хвоста шли ряды больших кольцеобразных черных пятен, и в центре каждого выступало яркое, похожее на бусину, белое пятнышко. Разумеется, тогда в пещере я еще не знал точного названия этой зверюшки, но мог побиться об заклад с кем угодно, что ни одно известное науке животное, находящееся в систематике выше, чем рыба, не могло испускать свет. Такое открытие, признаюсь, поразило, заинтриговало и сильно взволновало меня.
Эту ящерку мы некоторое время держали в неволе, подвергая целой серии немудреных экспериментов: мы нагревали или охлаждали ее, помещали во влажную или сухую среду, громко свистели в свисток у нее над ухом, щекотали ее, ослепляли вспышками яркого света. Цель у нас была одна – заставить ее снова зажечь свои «иллюминаторы», потому что после единственной яркой вспышки в тот вечер, когда я ее принес в лагерь, она наотрез отказалась давать полный свет, хотя пятнышки заметно светились в затемненной коробке, когда самой ящерки видно не было.
Как и прочие животные, внезапно меняющие цвет, ящерка, судя по всему, отвечала свечением на эмоциональные раздражения, а не на чисто физические воздействия. Страх или беспокойство заставят хамелеона или осьминога принять грязно-бурый или глинистый оттенок. Громкий свист, внезапный ветер или вспышки света сильно пугали нашу ящерку, заставляя ее включать полную «иллюминацию». Мы отметили, что свет был гораздо ярче в первый раз после перерыва, когда ящерку не трогали, но яркость его еще более возрастала, если ящерку предварительно держали на ярком свету.
Мы были. настолько потрясены удивительным свойством этого очаровательного существа, что я, записав все наши исследования, при первой же возможности отправил ее пароходом в Европу, но ничего не сообщил о ее привычках и поведении. Целый год мы страдали от наложенного на себя обета молчания. Совсем незадолго до нашего возвращения домой ящерка удостоилась внимания одного из наших ведущих специалистов, и первое, что я услышал от ученого, когда зашел к нему, был вопрос: а не обладает ли эта ящерица способностью светиться? Он изучил ее, произвел вскрытие и, исходя только из лабораторных данных, пришел к выводу, что белые пятнышки должны испускать свет. Это, пожалуй, самая увлекательная зоологическая головоломка, которая мне попалась в жизни, – я был твердо уверен, что мне никто не поверит, если я прямо объявлю, что поймал светящуюся рептилию. Может быть, я несправедливо приписываю всем зоологам такой консерватизм и ограниченность, но совсем недавно я столкнулся с прямо-таки поразительной неосведомленностью некоторых биологов о жизни животных в естественных условиях и при этом с категорическим отказом менять свои сложившиеся представления.
Увлеченный поисками этих ящериц, я осмотрел маленький грот, выходивший в вестибюль, прошел вдоль стены и оказался перед похожим на зев отверстием в глубине. Я включил фонарь, думая, что там еще один неглубокий грот, но луч высветил громадный туннель шириной футов тридцать и высотой футов двадцать под сводом. Свод, представлявший собой почти идеально круглую арку, был сложен из гладкого, чистого камня; на полу – точнее, на дне – громоздилась россыпь прямоугольных каменных блоков, словно сброшенных как попало великаном-строителем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Стараясь не шуметь, я присел на краю и принялся осматривать пещеру, которая была заполнена осязаемой вязкой тишиной и тем же редкостным запахом, который никак не припишешь только залежам гуано летучих мышей. Послышались и внезапно затихли какие-то шорохи, что-то капало, что-то звякнуло, как легонько столкнувшиеся медные монетки; иногда раздавался отрывистый писк; но все эти звуки, казалось, были отдалены на сотни футов, как эхо в громадном пустом соборе. И после каждого звука наваливалась все более гнетущая тишина.
Когда я наконец пошевельнулся – стал доставать фонарь из коллекторской сумки, – в одной из вертикальных труб раздалось отчаянное трепыхание крыльев, и из нее стаей вырвались летучие мыши. В неверном, сумрачном свете серые тельца так сливались с серой каменной стеной, что уследить за их полетом было невозможно; только вибрирующее трепетание крыльев выдавало их, когда они проносились мимо. Это навело меня на одну идею, и я вылез наружу – подыскать подходящую палку, подлиннее. Это не представляет труда в джунглях, где молоденькое деревце вынуждено тянуться на сотню футов вверх, чтобы пробиться к свету. Через несколько минут я уже вернулся с длинным, тонким и легким шестом, к концу которого привязал небольшую сеточку-сачок, которую всегда носил с собой именно для таких оказий. Держа в одной руке свое приспособление, а в другой фонарь, я сел на землю и стал осторожно соскальзывать вниз по склону, ведущему в глубь пещеры.
Я спугнул летучих мышей, сидевших в трубах, но с некоторыми предосторожностями мне удалось подобраться прямо к одной из таких труб, и тут я внезапно включил фонарь. Моим глазам предстало зрелище настолько жуткое, что я его едва ли позабуду. Труба была глубиной всего в три фута, с круглым гладким сводом, и вся она была усыпана крохотными двойными огоньками. Я повернул колпачок, чтобы сосредоточить свет фонаря, и тьма наверху рассеялась; глаза перестали светиться, зато на их месте оказались бесконечные ряды сверкающих, острых, как иголки, белоснежных зубов. Летучие мыши поворачивались, стараясь не спускать с меня глаз, скалясь и щелкая зубами. Они были слишком перепуганы светом, чтобы слететь с места; я подвел сачок к отверстию, просунул его внутрь трубы и сделал скользящий взмах. В ту же секунду я, видимо, сместил луч фонаря – и летучие мыши посыпались вниз, прямо в сачок, хотя две-три ухитрились протиснуться между стенкой и обручем сачка, как крысы.
Сачок был вместительный, длинный. Я взмахнул им в воздухе, повернул вокруг оси и опустил на землю. Затем я одну за другой переловил летучих мышей, выпуская их из зажатого в кулаке сачка. Пятая или шестая зверушка остановилась и вся затрепетала, как это свойственно только летучим мышам, не решаясь заползти в полотняный мешочек, и я повел себя, как идиот, – решил ее подтолкнуть. Она мгновенно извернулась и вцепилась зубами в мой палец. Без преувеличения скажу, что этот укус был хуже всякой пытки. Нет, это было далеко не первое животное, которое позволило себе меня цапнуть, кусали меня и более крупные животные, например шимпанзе и разъяренная циветта, но никогда зубы животного до такой степени не напоминали рыболовные крючки. Artibeus planirostris обладает челюстями довольно мощными для летучей мыши, и разжимать их она не собиралась. Я был вынужден придушить ее свободной рукой.
Покончив с маленькой фурией, я бросил трупик на пол пещеры, вытащил йод и оторвал полоску от носового платка. Как только кровь перестала течь ручьем, я опять принялся за дело – загонять оставшихся летучих мышей в полотняный мешок, да поскорее – сумерки сгущались с каждой минутой. Мышей было около трех десятков. Когда все они оказались в мешке, я повернулся, чтобы оторвать еще кусок от остатков носового платка и завязать мешок, и тут передо мной возникло самое жуткое зрелище, какое только способна создать сама природа. Вокруг меня, припав к земле на согнутых лапах, безмолвным кольцом сомкнулись неподвижные темные существа размером, как казалось в полумраке, с футбольный мяч.
Создания природы всегда открыто выражают свои весьма примитивные намерения, и каждое дитя природы обладает хоть какими-нибудь привлекательными черточками, даже такие мелкие твари, как черви или мушиные личинки. Только в испорченном человеческом воображении эти существа приобретают отвратительный, пугающий или неприличный облик. Мы, только мы сами себя пугаем, а не животные, какие бы острые клыки или диковинные движения их ни отличали. Люди, посвятившие свою жизнь наблюдениям или препарированию животных, гораздо меньше подвержены приступам страха или отвращения при виде любого животного, хотя и среди таких людей нередко встречается глубоко индивидуальный, почти оккультный ужас перед каким-нибудь одним видом животных. Предполагается, что это наследственный страх, перешедший к нам от предков, которые объединялись в племена под знаком того или иного тотема, когда каждый род имел свой символ – как правило, изображение священного животного, на которое было также наложено табу – запрет убивать.
Я здесь делаю довольно слабую попытку оправдать себя в двух отношениях: во-первых, признаваясь, что струсил в обстоятельствах, которые не грозили ни малейшей опасностью, если на них спокойно взглянуть; во-вторых, прося прощения за то, что привлек ваше внимание к животному, о котором уже столько раз походя упоминал.
Это кольцо безмолвных, словно присевших на корточки, угрожающе припавших к земле созданий было сборищем громадных крабов.
Очевидно, они обитали среди скользких, скрытых в зелени камней, которые устилали естественный вестибюль пещеры. Крабы бесшумно и осторожно выбрались из укрытий с одной простой целью: поживиться чем можно. «Учуяв» смерть или запах крови, они вылезли и терпеливо ждали возможности навалиться всем скопом на мертвых летучих мышей, а если удастся, то и на живых.
Я включил фонарь, и все окружившие меня твари тут же втянули свои выпученные глаза и замахали мне навстречу громадными клешнями. Некоторые выпустили пузыри, и они шипели и скрипели в напряженной тишине. Маленькие чудовища, конечно, были поменьше футбольных мячей, но у иных панцирь достигал дюймов пяти в поперечнике, а вместе с согнутыми лапами, толстыми клешнями и падавшей от них тенью они казались намного больше на фоне плоского пола. Через несколько секунд они снова выкатили свои глаза и уставились на меня.
Я немного опомнился от шока отвращения, но все же мне было очень не по себе: а ну как они обнаглеют и набросятся на мои ноги? Я понимал, что это маловероятно, однако все же для безопасности решил взобраться на скалу повыше; но, когда я обернулся, оказалось, что и там меня поджидает несколько крабов. Тогда я сам набросился на них, и они с шуршаньем расползлись по трещинам среди камней; но некоторые выскочили на открытое место и двигались по полу короткими внезапными перебежками, все время размахивая выставленными вперед клешнями.
Мне очень хотелось изловить парочку крабов для коллекции, но после того, как я их спугнул, они были начеку, и я решил применить простой прием – преследовать одного из них до победного конца. Применив этот прием, я загнал крупную самку, которая в клочки разодрала мой сачок своими шиповатыми конечностями. Я метался по пещере, гоняясь за остальными, и оказался у входа в небольшую боковую пещерку. Ее потолок был увешан сталактитами, а в полу образовались удивительно интересные маленькие бассейны. Вода заполнила расширяющиеся воронкообразные углубления из того же твердого, просвечивающего материала, из которого состоят сталагмиты, а на дне этих перевернутых воронок лежал ровный слой очень вязкой глины. Некоторые воронки были в фут глубиной и до двух футов в диаметре у самого дна, хотя дырочка в сталагмите у поверхности воды была шириной всего в несколько дюймов. Когда я посветил туда лучом фонаря, там что-то задвигалось; а так как любое живое существо, обитающее в подобных подземных водоемах, безусловно, представляет громадный интерес для науки, я приложил все усилия, чтобы выловить хотя бы несколько экземпляров. Чтобы не терять времени, я проломил стенки бассейнов и выпустил всю воду, которая разлилась лужей у меня под ногами. На спокойной поверхности этой лужи я увидел белые кожистые яйца, плававшие комочками по три и по четыре. В длину они были около сантиметра, и их явно вынесло из какого-то укромного местечка.
Я держал яйца в сложенной ковшиком ладони, как вдруг одна пара подпрыгнула, а потом заметно надулась и опала несколько раз. Поднеся их к самому фонарю, я увидел внутри подвижное маленькое существо. Я проделал в одном яйце дырочку, оттуда показалась миниатюрная головка и немного спустя вылезла крохотная ящерка. Тогда я перестал обращать внимание на лужицы и принялся шарить вокруг. Тут меня ожидало настоящее чудо. В расщелине под нависшим карнизом я увидел неяркий свет, который тут же погас. Я зажег фонарь и увидел маленькую ящерицу. Загородив сачком один выход из расщелины, я попытался выгнать ящерку, но она и не думала вылезать, а вместо этого отвернулась и на несколько секунд включила линии огоньков на боках, как иллюминаторы корабля. Наконец я вытащил ее пинцетом, и, когда поднял ее, она снова ярко засветилась.
Эта ящерица (Proctoporus shrevei) с виду была довольно типичной: небольшие лапки, длинный хвост, острая мордочка. Спинка у нее была темно-коричневая, а брюшко розоватое, как лососина; на горле этот цвет переходил в желтый. Чешуйки на брюшке были крупные, прямоугольные, похожие на броню. По бокам от затылка до хвоста шли ряды больших кольцеобразных черных пятен, и в центре каждого выступало яркое, похожее на бусину, белое пятнышко. Разумеется, тогда в пещере я еще не знал точного названия этой зверюшки, но мог побиться об заклад с кем угодно, что ни одно известное науке животное, находящееся в систематике выше, чем рыба, не могло испускать свет. Такое открытие, признаюсь, поразило, заинтриговало и сильно взволновало меня.
Эту ящерку мы некоторое время держали в неволе, подвергая целой серии немудреных экспериментов: мы нагревали или охлаждали ее, помещали во влажную или сухую среду, громко свистели в свисток у нее над ухом, щекотали ее, ослепляли вспышками яркого света. Цель у нас была одна – заставить ее снова зажечь свои «иллюминаторы», потому что после единственной яркой вспышки в тот вечер, когда я ее принес в лагерь, она наотрез отказалась давать полный свет, хотя пятнышки заметно светились в затемненной коробке, когда самой ящерки видно не было.
Как и прочие животные, внезапно меняющие цвет, ящерка, судя по всему, отвечала свечением на эмоциональные раздражения, а не на чисто физические воздействия. Страх или беспокойство заставят хамелеона или осьминога принять грязно-бурый или глинистый оттенок. Громкий свист, внезапный ветер или вспышки света сильно пугали нашу ящерку, заставляя ее включать полную «иллюминацию». Мы отметили, что свет был гораздо ярче в первый раз после перерыва, когда ящерку не трогали, но яркость его еще более возрастала, если ящерку предварительно держали на ярком свету.
Мы были. настолько потрясены удивительным свойством этого очаровательного существа, что я, записав все наши исследования, при первой же возможности отправил ее пароходом в Европу, но ничего не сообщил о ее привычках и поведении. Целый год мы страдали от наложенного на себя обета молчания. Совсем незадолго до нашего возвращения домой ящерка удостоилась внимания одного из наших ведущих специалистов, и первое, что я услышал от ученого, когда зашел к нему, был вопрос: а не обладает ли эта ящерица способностью светиться? Он изучил ее, произвел вскрытие и, исходя только из лабораторных данных, пришел к выводу, что белые пятнышки должны испускать свет. Это, пожалуй, самая увлекательная зоологическая головоломка, которая мне попалась в жизни, – я был твердо уверен, что мне никто не поверит, если я прямо объявлю, что поймал светящуюся рептилию. Может быть, я несправедливо приписываю всем зоологам такой консерватизм и ограниченность, но совсем недавно я столкнулся с прямо-таки поразительной неосведомленностью некоторых биологов о жизни животных в естественных условиях и при этом с категорическим отказом менять свои сложившиеся представления.
Увлеченный поисками этих ящериц, я осмотрел маленький грот, выходивший в вестибюль, прошел вдоль стены и оказался перед похожим на зев отверстием в глубине. Я включил фонарь, думая, что там еще один неглубокий грот, но луч высветил громадный туннель шириной футов тридцать и высотой футов двадцать под сводом. Свод, представлявший собой почти идеально круглую арку, был сложен из гладкого, чистого камня; на полу – точнее, на дне – громоздилась россыпь прямоугольных каменных блоков, словно сброшенных как попало великаном-строителем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41