Я был вооружен только мачете, но не слишком беспокоился – крупные и опасные звери в этом регионе не водятся. И все же я пожалел, что не попросил Каприату хорошенько запомнить цвет моей рубашки и не стрелять, не присмотревшись, – тогда я еще не знал, как виртуозно он владеет ружьем.
Джунгли кажутся великолепными, когда любуешься ими, лежа в гамаке, но когда нужно быстро и бесшумно продираться через них, сталкиваешься со множеством неодолимых препятствий. Под ногами – сплошной ковер из сухих веток, которые щелкают, как батарея старомодных электрических выключателей, стоит только опустить на них ногу. Затем обнаруживаешь повсюду ямы и исключительно зловредную разновидность пальм (Maximiliana caribea), которую здесь называют кокорите. Эта тварь – а я убежден, что в ней живет жестокая и беспощадная душа, – растет купами. Каждый прямой, высокий ствол сплошь покрыт щетиной из тонких, как иголки, шипов длиной от трех до шести дюймов, черных, твердых и упругих, как металл, заканчивающихся крючком, который впивается в кожу, да так крепко, что вытаскивать его – сущее мучение.
Вдобавок именно в этом месте джунгли представляли собой густые заросли из множества других коварных растений, вооруженных копьеподобными шипами всех форм и размеров, которыми усеяны все их видимые и невидимые части. Но этого мало. Было там еще одно растение – его систематическое положение мне неизвестно, в Кембридже ботаники в такие подробности не входили, – похожее на жесткий гигантский тростник, цилиндрический стебель которого казался абсолютно гладким, и за него было бы очень удобно ухватиться, если бы не пара острых как бритвы ребер на внутренней стороне, смазанных какой-то липкой гадостью, от которой кровь перестает свертываться. И конечно, там росла все та же четырежды проклятая дикая тания.
Это растительное чудовище представляет собой пучок листьев, как у великанского ревеня, торчащий на стволе, который как две капли воды похож на пальму и кажется таким же прочным. На самом же деле он не крепче сельдерея: ствол в восемь дюймов диаметром можно скосить одним легким ударом мачете. Но дело в том, что его сок, в котором, кстати, обитает масса мельчайших нитевидных паразитических червей, с силой разбрызгивается во все стороны и действует на кожу как купорос, обжигая ее иногда до пузырей. В зарослях всегда таится эта бестия, о чем узнаешь только в тот момент, когда наткнешься на нее и она даст о себе знать своим особым, неподражаемым способом.
Даже человек с железной волей – более того, даже зоолог в погоне за самой драгоценной добычей – не может прорваться сквозь эту ощетиненную чащу с какой бы то ни было скоростью. Мне показалось, что прошли буквально часы, пока я поднялся к началу ущелья достаточно далеко, чтобы можно было рискнуть перебраться на другую сторону, не боясь спугнуть животных.
Я стал спускаться вниз по склону ущелья, вышел к ручью и, несмотря на азарт погони, застыл, потрясенный видом неописуемой красоты. Ярко-зеленые кроны деревьев сливались над головой в сплошной свод, сквозь который пробивался солнечный свет, озаряя блестящие кроны пальм, растущих на берегах ручья, и буйно переплетенные стебли и листву всех форм и размеров. Вода, которая струилась и кипела среди зеленых камней, была прозрачнее чистейшего хрусталя и на вкус оказалась более свежей, прохладной и пьянящей, чем любое шампанское, каким меня когда-либо угощали. Когда я преклонил колена, чтобы вволю напиться, откуда ни возьмись вылетела и закружилась в солнечном свете стайка крупных колибри, искрившихся такими радужными цветами и оттенками, которых я не ожидал увидеть даже среди птичьего народца. С шумом, похожим на мурлыканье и на гудение шмеля одновременно, они возникали то там, то тут среди россыпи изумительных белых цветов, клонивших к самой воде свои прекрасные восковые венчики с оранжевыми язычками. Зеркальные капли золота или меди с раздвоенными, как у ласточек, хвостиками ослепительно посверкивали перед моими глазами изумрудными, аметистовыми и сапфирными искрами, когда птички мгновенно перемещались из одной точки в другую.
В тихих заводях на воде кружились золотые лепестки, внизу, под водой, плавали ярко-голубые рыбки с алыми глазками, а между камнями громадными купами росли мелкие цветочки нежного, пастельного, розовато-лилового оттенка.
Опьянев от этой воды и буйства красок, я снова вступил в чащу нерукотворной колючей проволоки. Ни слуху ни духу ни о Каприате, ни о тех животных, ради которых я совершал все маневры; они были примерно в полумиле ниже по ущелью, откуда тянуло ветерком. Я пробивался дальше, но на противоположном склоне, более крутом, растительность оказалась еще гуще, и мне едва удавалось продвигаться вперед, а уж о том, чтобы уклоняться от шипов или двигаться бесшумно, и речи не могло быть. Пришлось искать выход, и поскольку я был уверен, что кванки – кем бы они ни оказались – рано или поздно перейдут пастись на другое место, то пробрался на самый верх гребня, где лес был гораздо реже, и поспешил дальше.
Тут меня пронзила мысль, что я совершенно не представляю себе, где может быть Каприата и какое расстояние я прошел вверх по ущелью.
Тропические леса отличаются возмутительным отсутствием каких бы то ни было ориентиров, рельеф то и дело меняется, но все так безнадежно утопает в толстом ковре растительности, что совершенно невозможно понять, куда тебя занесло. Ни солнце днем, ни луна среди ночи не помогут – в этом я убедился на горьком опыте, – даже если удается их увидеть, а это бывает не часто. Я продолжал пробиваться вперед, а когда почувствовал, что время и направление от меня окончательно ускользнули, круто повернул вправо и вскоре вышел на край отвесной скалы, обрывавшейся футов на сто вниз.
«Ага, это ущелье, – сказал себе я. – Осталось только сообразить, как найти Каприату!»
Я принялся высматривать его у подножия деревьев, росших на дне ущелья, кроны которых как раз достигали края обрыва. Каприаты я, разумеется, не обнаружил, зато услышал доносившиеся откуда-то снизу слабые звуки. Это было то самое невнятное бормотание и хныканье, которое я слышал раньше.
Надо было решить нелегкую задачу. Я пошел бы в обход, чтобы зайти в тыл животным и погнать их на поджидавшего Каприату, но он занял позицию на высоком обрыве, и я сделал то же самое. Стоит спугнуть животных, как они бросятся вниз по ущелью, и Каприата, занявший отличный наблюдательный пункт с широким обзором местности, их даже не увидит: ведь в густых зарослях на дне пропасти могло бы укрыться целое стадо удирающих слонов. Надо было понемногу теснить животных к тому месту, откуда он мог бы их увидеть, – это была единственная надежда на верный выстрел. Так как животных было несколько, я предположил, что это травоядные, только они собираются в стадо. Если их чуть потревожить, но не вспугнуть, они будут останавливаться попастись. Как бы мне ухитриться заставить их не спеша двигаться к другому склону ущелья? Я присел, чтобы обдумать свои действия, вглядываясь в далекое дно ущелья в надежде увидеть нашу добычу.
Сначала я подумал: брошу вниз небольшой камешек; но ведь пока он докатится до дна, поднимется грохот, как от пушечного ядра. Пришлось изобретать Что-то более натуральное. Обдумав все вполне серьезно, я решил наконец, что самый удобный объект, который может свалиться на ничего не подозревающих животных, – это я сам, собственной персоной. Обрыв тут не был помехой: на самом краю росло колоссальное дерево, с которого в глубину пропасти свешивалась целая сеть прочных, как канаты, ползучих растений любого мыслимого диаметра.
Как-то мы с Альмой пошли в Лондоне в кино посмотреть один из фильмов про Тарзана. Не успел Джонни Вайсмюллер совершить один из своих головокружительных полетов на конце мощной лианы, как позади нас в темноте раздался громкий шепот:
– Надо же состряпать этакую глупость! Эти киношники понавязали на сучья канатов и думают, что люди не заметят!
Этот случай произвел на меня неизгладимое впечатление: ведь раньше я и представить себе не мог, насколько средний горожанин на севере Европы не осведомлен о том, что такое тропические джунгли. Наверное, ему и вправду кажется, что похожие на канаты лианы – плод разгулявшегося воображения голливудских киношников. Кстати, в Голливуде довольно скромно представили настоящие растения. Они запросто могли изобразить с натуры некоторые ползучие гиганты со стволом диаметром два фута, какие встречаются в самых непритязательных зарослях, или попытаться исполосовать злодея при помощи лиан, усеянных грозными шипами. А те лианы, которые накапливают воду, можно было использовать для спасения героини от неминуемой гибели: ведь известно, что если нарезать такую лиану на двухфутовые куски, то из каждого куска можно нацедить прямо в рот примерно стакан горьковатого прохладного сока.
Трюки Тарзана – по крайней мере его полеты среди деревьев – не столь уж фантастичны, а для охотников в некоторых лесах – обычное дело. Я сунул мачете за пояс, наклонился над пропастью, уцепился покрепче за три подходящих лианы и ринулся в воздух. Признаюсь, вначале у меня было ощущение какой-то нереальности, когда я пронесся над пропастью и купой высоких пальм-кокорите; разумеется, мне было далеко до грации Тарзана, тем не менее я стал осторожно снижаться.
Примерно через десять футов я оказался лицом к лицу с существом, которое заставило меня забыть про кванков. Под карнизом на уровне моего лица висела, закутавшись в свои кожистые крылья, летучая мышь со светло-коричневой головкой, отмеченной четырьмя ярко-желтыми полосками. Этот вид (Vampyrodes caraccioli) был мне незнаком, и я, уцепившись руками и ногами за лиану, выудил из своих карманов носовой платок. Им я и накрыл летучую мышь!
Мне удалось изловить зверька, избежав укуса. Я уже заворачивал добычу в носовой платок, когда у меня над головой что-то стало рушиться. Потом события развивались лавинообразно. Я инстинктивно вцепился в две уцелевшие лианы, а мимо меня со свистом пронеслось множество довольно крупных и увесистых обломков. Вслед за тем на меня свалилась лиана по всем признакам бесконечной длины и опутала меня, едва не сбив вниз и не оглушив. Однако кое-что, в том числе и я сам, еще держалось на весу – правда, всего считанные секунды; и, наконец, все мы медленно, но неудержимо начали скользить вниз – и спуск по бесконечной путанице ползучих стеблей, казалось, никогда не кончится. В самом начале спуска мне в ладони впились какие-то занозы или шипы, и, пока я достиг конца лианы, они прошли насквозь и вышли с другой стороны. Я болтался на высоте нескольких футов над землей.
Летучая мышь и мачете куда-то подевались, и только надломленная лиана еще отчаянно цеплялась за меня. Я приземлился среди камней на дне пропасти почти с максимальным ускорением свободного падения, возможным на поверхности земли. Ощущение было ужасное, но мои беды только начинались.
Мне кажется, что острота восприятия резко возрастает от волнения, страха или внезапного падения вниз по вертикали. Я это замечал и раньше. Тогда же передо мной мелькнула картина: кучка перепуганных животных, глядящих вверх сквозь сетку зеленой листвы. Она запечатлелась в моей памяти, как на пленке, снятой отличной камерой. Существа были черные, большие и поменьше, с длинными рылами и маленькими глазками. Это оказались пекари (Dicotyles tajacu), животные, которые словно были выведены для скачек, если судить по их обтекаемым изящным формам. Самые крупные из них щеголяли в ослепительно белых воротничках. Вот что я успел увидеть, прежде чем грохнулся на землю и был вынужден заняться более неотложными делами.
Ну и задача – рассказывать словами о событиях, которые происходят в мгновение ока! Рассказ тянется невыносимо долго, а вот если бы я мог показать вам отснятый киноролик всех событий… так нет же – камера, как всегда в таких случаях, покоилась на своем месте в лагере, вдалеке от самого интересного. Приземление мое оказалось довольно чувствительным, но не таким жестким, каким могло бы быть, – ведь меня опутывали бесчисленные петли гибкой лианы. Стебли ее эластичны, хотя по прочности и уступают канату, петля лианы всегда пружинит, сохраняя форму. Когда моя затуманенная голова прояснилась – а это, надо сказать, произошло незамедлительно, – я увидел, что свалился в естественную западню: с двух сторон скальные отроги, с третьей – отвесная скала. Открытая сторона представляла собой сомкнутый строй пальм бализе.
Я перекатился на живот, пытаясь выпутаться, и увидел в пределах досягаемости свой мачете, но, как только протянул к нему руку, к рукоятке метнулось что-то живое. Это была змея, вся в красивых коричневых и розовато-бурых разводах. Мы заметили друг друга одновременно; оба синхронно отшатнулись и приподняли головы.
Не стану притворяться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Джунгли кажутся великолепными, когда любуешься ими, лежа в гамаке, но когда нужно быстро и бесшумно продираться через них, сталкиваешься со множеством неодолимых препятствий. Под ногами – сплошной ковер из сухих веток, которые щелкают, как батарея старомодных электрических выключателей, стоит только опустить на них ногу. Затем обнаруживаешь повсюду ямы и исключительно зловредную разновидность пальм (Maximiliana caribea), которую здесь называют кокорите. Эта тварь – а я убежден, что в ней живет жестокая и беспощадная душа, – растет купами. Каждый прямой, высокий ствол сплошь покрыт щетиной из тонких, как иголки, шипов длиной от трех до шести дюймов, черных, твердых и упругих, как металл, заканчивающихся крючком, который впивается в кожу, да так крепко, что вытаскивать его – сущее мучение.
Вдобавок именно в этом месте джунгли представляли собой густые заросли из множества других коварных растений, вооруженных копьеподобными шипами всех форм и размеров, которыми усеяны все их видимые и невидимые части. Но этого мало. Было там еще одно растение – его систематическое положение мне неизвестно, в Кембридже ботаники в такие подробности не входили, – похожее на жесткий гигантский тростник, цилиндрический стебель которого казался абсолютно гладким, и за него было бы очень удобно ухватиться, если бы не пара острых как бритвы ребер на внутренней стороне, смазанных какой-то липкой гадостью, от которой кровь перестает свертываться. И конечно, там росла все та же четырежды проклятая дикая тания.
Это растительное чудовище представляет собой пучок листьев, как у великанского ревеня, торчащий на стволе, который как две капли воды похож на пальму и кажется таким же прочным. На самом же деле он не крепче сельдерея: ствол в восемь дюймов диаметром можно скосить одним легким ударом мачете. Но дело в том, что его сок, в котором, кстати, обитает масса мельчайших нитевидных паразитических червей, с силой разбрызгивается во все стороны и действует на кожу как купорос, обжигая ее иногда до пузырей. В зарослях всегда таится эта бестия, о чем узнаешь только в тот момент, когда наткнешься на нее и она даст о себе знать своим особым, неподражаемым способом.
Даже человек с железной волей – более того, даже зоолог в погоне за самой драгоценной добычей – не может прорваться сквозь эту ощетиненную чащу с какой бы то ни было скоростью. Мне показалось, что прошли буквально часы, пока я поднялся к началу ущелья достаточно далеко, чтобы можно было рискнуть перебраться на другую сторону, не боясь спугнуть животных.
Я стал спускаться вниз по склону ущелья, вышел к ручью и, несмотря на азарт погони, застыл, потрясенный видом неописуемой красоты. Ярко-зеленые кроны деревьев сливались над головой в сплошной свод, сквозь который пробивался солнечный свет, озаряя блестящие кроны пальм, растущих на берегах ручья, и буйно переплетенные стебли и листву всех форм и размеров. Вода, которая струилась и кипела среди зеленых камней, была прозрачнее чистейшего хрусталя и на вкус оказалась более свежей, прохладной и пьянящей, чем любое шампанское, каким меня когда-либо угощали. Когда я преклонил колена, чтобы вволю напиться, откуда ни возьмись вылетела и закружилась в солнечном свете стайка крупных колибри, искрившихся такими радужными цветами и оттенками, которых я не ожидал увидеть даже среди птичьего народца. С шумом, похожим на мурлыканье и на гудение шмеля одновременно, они возникали то там, то тут среди россыпи изумительных белых цветов, клонивших к самой воде свои прекрасные восковые венчики с оранжевыми язычками. Зеркальные капли золота или меди с раздвоенными, как у ласточек, хвостиками ослепительно посверкивали перед моими глазами изумрудными, аметистовыми и сапфирными искрами, когда птички мгновенно перемещались из одной точки в другую.
В тихих заводях на воде кружились золотые лепестки, внизу, под водой, плавали ярко-голубые рыбки с алыми глазками, а между камнями громадными купами росли мелкие цветочки нежного, пастельного, розовато-лилового оттенка.
Опьянев от этой воды и буйства красок, я снова вступил в чащу нерукотворной колючей проволоки. Ни слуху ни духу ни о Каприате, ни о тех животных, ради которых я совершал все маневры; они были примерно в полумиле ниже по ущелью, откуда тянуло ветерком. Я пробивался дальше, но на противоположном склоне, более крутом, растительность оказалась еще гуще, и мне едва удавалось продвигаться вперед, а уж о том, чтобы уклоняться от шипов или двигаться бесшумно, и речи не могло быть. Пришлось искать выход, и поскольку я был уверен, что кванки – кем бы они ни оказались – рано или поздно перейдут пастись на другое место, то пробрался на самый верх гребня, где лес был гораздо реже, и поспешил дальше.
Тут меня пронзила мысль, что я совершенно не представляю себе, где может быть Каприата и какое расстояние я прошел вверх по ущелью.
Тропические леса отличаются возмутительным отсутствием каких бы то ни было ориентиров, рельеф то и дело меняется, но все так безнадежно утопает в толстом ковре растительности, что совершенно невозможно понять, куда тебя занесло. Ни солнце днем, ни луна среди ночи не помогут – в этом я убедился на горьком опыте, – даже если удается их увидеть, а это бывает не часто. Я продолжал пробиваться вперед, а когда почувствовал, что время и направление от меня окончательно ускользнули, круто повернул вправо и вскоре вышел на край отвесной скалы, обрывавшейся футов на сто вниз.
«Ага, это ущелье, – сказал себе я. – Осталось только сообразить, как найти Каприату!»
Я принялся высматривать его у подножия деревьев, росших на дне ущелья, кроны которых как раз достигали края обрыва. Каприаты я, разумеется, не обнаружил, зато услышал доносившиеся откуда-то снизу слабые звуки. Это было то самое невнятное бормотание и хныканье, которое я слышал раньше.
Надо было решить нелегкую задачу. Я пошел бы в обход, чтобы зайти в тыл животным и погнать их на поджидавшего Каприату, но он занял позицию на высоком обрыве, и я сделал то же самое. Стоит спугнуть животных, как они бросятся вниз по ущелью, и Каприата, занявший отличный наблюдательный пункт с широким обзором местности, их даже не увидит: ведь в густых зарослях на дне пропасти могло бы укрыться целое стадо удирающих слонов. Надо было понемногу теснить животных к тому месту, откуда он мог бы их увидеть, – это была единственная надежда на верный выстрел. Так как животных было несколько, я предположил, что это травоядные, только они собираются в стадо. Если их чуть потревожить, но не вспугнуть, они будут останавливаться попастись. Как бы мне ухитриться заставить их не спеша двигаться к другому склону ущелья? Я присел, чтобы обдумать свои действия, вглядываясь в далекое дно ущелья в надежде увидеть нашу добычу.
Сначала я подумал: брошу вниз небольшой камешек; но ведь пока он докатится до дна, поднимется грохот, как от пушечного ядра. Пришлось изобретать Что-то более натуральное. Обдумав все вполне серьезно, я решил наконец, что самый удобный объект, который может свалиться на ничего не подозревающих животных, – это я сам, собственной персоной. Обрыв тут не был помехой: на самом краю росло колоссальное дерево, с которого в глубину пропасти свешивалась целая сеть прочных, как канаты, ползучих растений любого мыслимого диаметра.
Как-то мы с Альмой пошли в Лондоне в кино посмотреть один из фильмов про Тарзана. Не успел Джонни Вайсмюллер совершить один из своих головокружительных полетов на конце мощной лианы, как позади нас в темноте раздался громкий шепот:
– Надо же состряпать этакую глупость! Эти киношники понавязали на сучья канатов и думают, что люди не заметят!
Этот случай произвел на меня неизгладимое впечатление: ведь раньше я и представить себе не мог, насколько средний горожанин на севере Европы не осведомлен о том, что такое тропические джунгли. Наверное, ему и вправду кажется, что похожие на канаты лианы – плод разгулявшегося воображения голливудских киношников. Кстати, в Голливуде довольно скромно представили настоящие растения. Они запросто могли изобразить с натуры некоторые ползучие гиганты со стволом диаметром два фута, какие встречаются в самых непритязательных зарослях, или попытаться исполосовать злодея при помощи лиан, усеянных грозными шипами. А те лианы, которые накапливают воду, можно было использовать для спасения героини от неминуемой гибели: ведь известно, что если нарезать такую лиану на двухфутовые куски, то из каждого куска можно нацедить прямо в рот примерно стакан горьковатого прохладного сока.
Трюки Тарзана – по крайней мере его полеты среди деревьев – не столь уж фантастичны, а для охотников в некоторых лесах – обычное дело. Я сунул мачете за пояс, наклонился над пропастью, уцепился покрепче за три подходящих лианы и ринулся в воздух. Признаюсь, вначале у меня было ощущение какой-то нереальности, когда я пронесся над пропастью и купой высоких пальм-кокорите; разумеется, мне было далеко до грации Тарзана, тем не менее я стал осторожно снижаться.
Примерно через десять футов я оказался лицом к лицу с существом, которое заставило меня забыть про кванков. Под карнизом на уровне моего лица висела, закутавшись в свои кожистые крылья, летучая мышь со светло-коричневой головкой, отмеченной четырьмя ярко-желтыми полосками. Этот вид (Vampyrodes caraccioli) был мне незнаком, и я, уцепившись руками и ногами за лиану, выудил из своих карманов носовой платок. Им я и накрыл летучую мышь!
Мне удалось изловить зверька, избежав укуса. Я уже заворачивал добычу в носовой платок, когда у меня над головой что-то стало рушиться. Потом события развивались лавинообразно. Я инстинктивно вцепился в две уцелевшие лианы, а мимо меня со свистом пронеслось множество довольно крупных и увесистых обломков. Вслед за тем на меня свалилась лиана по всем признакам бесконечной длины и опутала меня, едва не сбив вниз и не оглушив. Однако кое-что, в том числе и я сам, еще держалось на весу – правда, всего считанные секунды; и, наконец, все мы медленно, но неудержимо начали скользить вниз – и спуск по бесконечной путанице ползучих стеблей, казалось, никогда не кончится. В самом начале спуска мне в ладони впились какие-то занозы или шипы, и, пока я достиг конца лианы, они прошли насквозь и вышли с другой стороны. Я болтался на высоте нескольких футов над землей.
Летучая мышь и мачете куда-то подевались, и только надломленная лиана еще отчаянно цеплялась за меня. Я приземлился среди камней на дне пропасти почти с максимальным ускорением свободного падения, возможным на поверхности земли. Ощущение было ужасное, но мои беды только начинались.
Мне кажется, что острота восприятия резко возрастает от волнения, страха или внезапного падения вниз по вертикали. Я это замечал и раньше. Тогда же передо мной мелькнула картина: кучка перепуганных животных, глядящих вверх сквозь сетку зеленой листвы. Она запечатлелась в моей памяти, как на пленке, снятой отличной камерой. Существа были черные, большие и поменьше, с длинными рылами и маленькими глазками. Это оказались пекари (Dicotyles tajacu), животные, которые словно были выведены для скачек, если судить по их обтекаемым изящным формам. Самые крупные из них щеголяли в ослепительно белых воротничках. Вот что я успел увидеть, прежде чем грохнулся на землю и был вынужден заняться более неотложными делами.
Ну и задача – рассказывать словами о событиях, которые происходят в мгновение ока! Рассказ тянется невыносимо долго, а вот если бы я мог показать вам отснятый киноролик всех событий… так нет же – камера, как всегда в таких случаях, покоилась на своем месте в лагере, вдалеке от самого интересного. Приземление мое оказалось довольно чувствительным, но не таким жестким, каким могло бы быть, – ведь меня опутывали бесчисленные петли гибкой лианы. Стебли ее эластичны, хотя по прочности и уступают канату, петля лианы всегда пружинит, сохраняя форму. Когда моя затуманенная голова прояснилась – а это, надо сказать, произошло незамедлительно, – я увидел, что свалился в естественную западню: с двух сторон скальные отроги, с третьей – отвесная скала. Открытая сторона представляла собой сомкнутый строй пальм бализе.
Я перекатился на живот, пытаясь выпутаться, и увидел в пределах досягаемости свой мачете, но, как только протянул к нему руку, к рукоятке метнулось что-то живое. Это была змея, вся в красивых коричневых и розовато-бурых разводах. Мы заметили друг друга одновременно; оба синхронно отшатнулись и приподняли головы.
Не стану притворяться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41