Но тогда какой смысл быть «супером»? Все равно что родиться наследным принцем, а затем, представив себе хлопоты королевской жизни, отречься от престола…
Итак, вырисовывалась следующая картина. По-видимому, на Вуде сумели избежать общей участи около десятка «кси». Разумеется, все они были в шоке, а потому вряд ли сумели толково объяснить капитану пришедшего на следующий день «Лусона», что же, собственно, тут произошло. Капитан немедленно связался с заправилами Клана, и те ответили, что объяснение может быть только одно — на остров в чужой личине пробрался «супер». Но кто он? Возможно ли вычислить неуловимого убийцу?
Вряд ли на Гарусова падали главные подозрения — все-таки он довольно убедительно разыграл одну из жертв. Да и зачем «суперу» было оставаться в бункере? Уничтожив «слухачей», он мог незаметно выскользнуть, а затем снова зайти вместе с толпой. Однако боссы не имели права на ошибку, а потому велели изолировать всех уцелевших до окончательного разбирательства. Скорее всего им вкололи какой-то наркотик, чтобы не брыкались, а когда катамаран пришел в ближайший порт, где орудовали «кси», узников разместили по камерам. Может быть, даже собрали всех вместе. А Гарусов попал в «одиночку» исключительно из-за своего состояния — ему требовался особый уход.
Почему он был так уверен в том, что люди с «Лусона» заточили не только его, но и других оставшихся в живых островитян? По сути, у него имелся лишь один аргумент, но достаточно весомый. Ведь если бы «супером» однозначно считали Гарусова, доктор не смог бы скрыть к нему своей враждебности. Еще бы — столько «кси» положил! Однако сморщенный азиат разговаривал с ним ровно, как с рядовым пациентом. Значит, Гарусов являлся лишь одним из подозреваемых. Нельзя же ненавидеть человека, чья вина еще под большим вопросом! Что ж, очень хорошо. Вот когда внимание всех «кси», оказавшихся в этом городишке, нацелено на тебя одного, шансы спастись становятся ничтожными. А так расклад представлялся неплохим.
Что же дальше? Догадаться нетрудно. Клану, безусловно, был нужен живой «супер», над которым можно экспериментировать, чтобы выявить секреты, позволяющие вырвать с корнем эту дьявольскую породу. Оставалось только его выявить. Допустим, где-то имеется специальная аппаратура, способная отделить агнцев от козлища. Тогда одно из двух: или эту аппаратуру доставят в городок, или узников повезут туда, где она находится. Второй вариант выглядел предпочтительнее: в пути больше возможностей ускользнуть. Но как они собираются перевозить существо, способное убивать тюремщиков одним взглядом?
Ответ Гарусов узнал часа через три. В камеру вошел знакомый уже доктор.
— Протяните руку! — приказал он, доставая шприц, наполненный темно-коричневой жидкостью.
Гарусов медлил. На принятие решения у него оставалось несколько секунд. И он использовал их с максимальной отдачей. Членам Клана, конечно, было кое-что известно о «сунере», но всех их тайн они знагь не могли. Дрянь в шприце, разумеется, должна была погрузить пленника в долгий глубокий сон, чтобы его можно было таскать с собой, как неодушевленный предмет. Да вот беда: на «суперах», понятное дело, это снадобье еще никто не испытывал. Поэтому состояние Гарусова будут контролировать какие-нибудь датчики. Если снотворное не сработает, они сообщат об этом, и тюремщики начнут искать другой способ транспортировки — возможно, менее гуманный. Значит, надо было позволить коричневой жидкости оказать свое действие. «Кси» будут время от времени поглядывать на Гарусова и радоваться тому, что он спит, как младенец. Но скоро они жестоко поплатятся за свою самонадеянность. В один прекрасный момент «младенец» проснется, захватит их врасплох и отправит в могилу!
В неистощимом арсенале Гарусова был хитрый приемник: что бы ни происходило с его мозгом, он мог изолировать один его участок и заставить бодрствовать до поры до времени. Затем «часовое устройство» сработает и мгновенно выведет организм из спячки. Остальное — дело техники. Только надо будет потом не забыть обшарить тюремщиков и найти приборчик с записью биотока Ворохова. Взялся за дело — доводи до конца!
— Ну! — нетерпеливо сказал доктор.
— Ах да! — Гарусов улыбнулся, как слабоумный, до которого только сейчас дошло, чего от него требуют. И протянул руку.
Глава 23. LACRIMOSA
Щемящие звуки скрипок возвестили время плача. Несколько тактов — и вступил хор. Голоса крепли и, набирая пронзительную силу, устремлялись ввысь. Казалось, сонм ангелов со скорбными лицами спустился на невесомых крыльях и, подхватив душу усопшего, начал возносить ее к престолу Вершителя судеб.
Lacrimosa… Цветок, орошенный слезами, самый прекрасный из взращенных в сумраке величественного сада, имя которому — «Реквием»…
«Что ты делаешь со мной, Вольфганг Амадей? — думал Мануэль Кановас. — Ты один во всей необъятной Вселенной можешь заставить меня плакать. Меня, прошедшего такой долгий и зачастую страшный путь, испившего столько чаш горя, что душа должна затянуться нечувствительной коркой, а сердце — превратиться в булыжник! Волшебный Вольфганг Амадей…
Нет, такую музыку невозможно сочинить на заказ, подстраиваться под вкусы клиента. Эти звуки — как ни странно мне, материалисту, утверждать такое — извлечены из высших сфер. Чтобы услышать их, мало иметь дар — надо самому уловить дыхание смерти, угадать в надвигающейся ночи ее далекие, но неотвратимые шаги. Кто оборвал твою жизнь в самом бурном цветении, на пути к новым, неведомым высотам? Нет, не Сальери. Конечно, в нем не горел священный огонь, побуждающий творить для вечности, а не ради сиюминутного успеха. Но синьор Антонио был, в сущности, неплохим человеком. Если бы его сжигала зависть, он не благословил бы на бессмертные труды своих гениальных учеников. Может быть, тебя, Вольфганг Амадей, остановила сама природа, посчитавшая, что не должно быть дано так много одному человеку?»
Человеку… Вот именно — обыкновенному человеку, вовсе не плоду генетических экспериментов неких Направляющих. Моцарт не мог принадлежать к Клану. Хотя бы потому, что его отец тоже был музыкантом и не из худших, а у «кси», как известно, таланты напрямую не передаются. Правда, Неведомский до сих пор не хочет этого признавать. Он фанатично предан своей идее получить супергения. И это страшно. Есть одержимость благородная, а есть — зловещая. Не потому ли Неведомский так горячо выступает за переселение Клана, что надеется в «чистых условиях», вдали от презренных людишек, не удостоенных «метки», осуществить-таки свою безумную мечту?
Мануэль Кановас меньше всего хотел, чтобы над ним проводились какие бы то ни было эксперименты. «Интересы Клана» — это всегда было для него пустым звуком. Он давно, очень давно знал, что не является типичным «кси». Те, типичные, молчаливо признавали над собой власть «мозгового центра» — разных неведомских и айделсонов, этаких мини-Направляющих, пытающихся навязать всему Сообществу свою систему ценностей. Они, типичные, мнили себя избранной кастой, относились к остальному человечеству как к примитивному продукту животной эволюции. Им, типичным, полагалось слушать музыку «кси», боготворить романы, сочиненные «кси», восторгаться картинами «кси». Конечно, они не отрицали культуру, созданную без их участия, и ни у кого не повернулся бы язык сказать, что, мол, Вагнер — это убожество. И тем не менее…
Кановас долго пытался понять, в чем же заключается величие искусства «кси». И не сумел! «Спиральная музыка» Гудкова, например, его совершенно не трогала. Но стоило ему услышать «фанфары ужаса», предваряющие бетховенскую «Оду к радости», как в груди разливался чудодейственный огонь, выжигая накопившуюся скверну. Он был слишком земным, Мануэль Кановас. И в то же время — самым неземным.
Неизвестно, чего добивались Направляющие, наделяя некоторых «кси» даром бессмертия. Может, в этом вообще не было особого смысла, и пришельцы со звезд просто-напросто хотели покуражиться? Лишний раз доказать, что природа, вдохнувшая жизнь в комочки органики, совсем неспроста придумала и костлявую, которую не удастся провести никакими ухищрениями? Да, наверное, неспроста. Если бы можно было расспросить носителя этого редчайшего дара, отсчитавшего в подлинном мире, скажем, пару тысяч лет! Не исключено, что он пожаловался бы на невыносимую усталость от жизни и могильный холод в душе. Это ли не лучшее доказательство того, что природа не умеет ошибаться?
Но, судя по всему, ни одному бессмертному не удавалось продержаться так долго. Несмотря на громкий «титул», они тоже были бренны. Прыжок хищника, удар кинжала, яд в позолоченном кубке, микроскопическая чумная бацилла — и вот уже ты, скрестив руки, лежишь в гробу. А чего хотел? Не уберегся — пеняй на себя. Тебе и так дали невероятно много — возможность не стареть!
А может, кому-то все же удалось обойти все расставленные на пути ловушки, но он сам со временем расхотел жить? Пресловутый «могильный холод в душе» и все такое?
«Так оно и есть, — подумал Кановас. — Можно строить сколько угодно теорий на этот счет. Но все теоретики, даже самые искушенные, лишь предполагают. А я — знаю! За всю жизнь мне довелось повстречать лишь двух своих предшественников. Это было давно, столетия назад. Наши беседы оказались короткими. Потом они отдалились от меня, и их поглотила вечность. Ни тот, ни другой не пожелал излить передо мной душу. Если вдуматься, разговаривали мы тогда о сущих пустяках! И все же кое-что я почувствовал, только не смог в полной мере осмыслить. Понимание пришло позже, намного позже».
Он родился неподалеку от Барселоны в семье небогатого, но задиристого идальго. Звали его тогда Диего Калеро. Шел 1407 год от Рождества Христова.
Мира в солнечной Каталонии не было уже давно. Сначала гордые потомки вестготов с отвагой и упорством отвоевывали свою землю у нечестивых мавров. Но, покончив с сарацинами, не отложили в сторону оружие, а обратили его друг против друга. Король Арагона прилагал неимоверные усилия, чтобы прижать к ногтю надменных сеньоров. Однако те, ввиду своей ограниченности, не понимали прогрессивного характера централизованной власти. А потому сколачивали дружины и шли войной на законного монарха, чтобы навсегда отбить у него охоту протягивать руки к их привилегиям.
Бои шли с переменным успехом. Лишь одна сторона при любом исходе дела оставалась в проигрыше — собственный народ, которому от военных игр знати всегда нездоровилось. Крестьяне вообще постоянно были чем-нибудь недовольны, так как страдали от разнузданных нравов господ даже в краткие промежутки между смутами. Когда недовольство переходило все границы, они вооружались подручными средствами и шли громить ненавистных феодалов. Но эксплуататоры, ввиду лучшей выучки и организованности, в конечном счете всегда одерживали верх.
Словом, у благородных идальго работы хватало — мечи в ножнах не ржавели. Папа нашего героя был особо востребован — его высоко ценили за профессионализм. А вот сынок почему-то не пошел в него — неутомимый вояка даже иногда подумывал, что супруга умудрилась тайно согрешить с каким-нибудь тихоней. Конечно, весь курс наук, подобающий отроку из славного рыцарского сословия, был преподан — скакать на коне и фехтовать. Диего с грехом пополам научился. Но участию в кровавых заварушках он предпочитал чтение книг, которые доставал, где только мог. Дело, между прочим, непростое, книгопечатание еще не изобрели, а светские рукописные фолианты были редкостью и имелись лишь у самых продвинутых сеньоров.
Чтение подвигло юного Диего к размышлениям — он предавался им в одиночестве, избрав для этого берег речки или тенистую рощицу. Дворовые девки не раз выслеживали его и украдкой прибегали в надежде предаться нехитрым плотским утехам. Но вместо того чтобы без лишних слов завалить какую-нибудь местную Дульсинею, симпатичный юноша заводил с нею разговор о разных высоких материях. Убедившись, что дальше ухода за гусями или овцами познания красотки не простираются, он терял к ней всякий интерес. А бедная девушка потом рассказывала подругам, что молодой дон, видимо, собирается во цвете лет податься в монастырь. Какая жалость!
Сначала чудачества Диего терпели, затем над ним начали откровенно издеваться. Порою и отец давал непутевому сыну почувствовать свою тяжелую руку, но чаще его на пару поколачивали младшие братья. Уж они-то не срамили генеалогического древа — еще безусыми поклонялись Бахусу, таскались за всеми юбками и по любому поводу бряцали оружием. Потом, правда, оба сгинули на одной из многочисленных войн, даже не упомянутых в хрониках.
Наконец Диего нашел себе невесту — скромную, образованную девушку, такую же, как он, «белую ворону», которую родители уже и не чаяли выдать замуж. Свадьбу справили негромкую, зажили так же тихо, и постепенно окружающие почти забыли об их существовании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Итак, вырисовывалась следующая картина. По-видимому, на Вуде сумели избежать общей участи около десятка «кси». Разумеется, все они были в шоке, а потому вряд ли сумели толково объяснить капитану пришедшего на следующий день «Лусона», что же, собственно, тут произошло. Капитан немедленно связался с заправилами Клана, и те ответили, что объяснение может быть только одно — на остров в чужой личине пробрался «супер». Но кто он? Возможно ли вычислить неуловимого убийцу?
Вряд ли на Гарусова падали главные подозрения — все-таки он довольно убедительно разыграл одну из жертв. Да и зачем «суперу» было оставаться в бункере? Уничтожив «слухачей», он мог незаметно выскользнуть, а затем снова зайти вместе с толпой. Однако боссы не имели права на ошибку, а потому велели изолировать всех уцелевших до окончательного разбирательства. Скорее всего им вкололи какой-то наркотик, чтобы не брыкались, а когда катамаран пришел в ближайший порт, где орудовали «кси», узников разместили по камерам. Может быть, даже собрали всех вместе. А Гарусов попал в «одиночку» исключительно из-за своего состояния — ему требовался особый уход.
Почему он был так уверен в том, что люди с «Лусона» заточили не только его, но и других оставшихся в живых островитян? По сути, у него имелся лишь один аргумент, но достаточно весомый. Ведь если бы «супером» однозначно считали Гарусова, доктор не смог бы скрыть к нему своей враждебности. Еще бы — столько «кси» положил! Однако сморщенный азиат разговаривал с ним ровно, как с рядовым пациентом. Значит, Гарусов являлся лишь одним из подозреваемых. Нельзя же ненавидеть человека, чья вина еще под большим вопросом! Что ж, очень хорошо. Вот когда внимание всех «кси», оказавшихся в этом городишке, нацелено на тебя одного, шансы спастись становятся ничтожными. А так расклад представлялся неплохим.
Что же дальше? Догадаться нетрудно. Клану, безусловно, был нужен живой «супер», над которым можно экспериментировать, чтобы выявить секреты, позволяющие вырвать с корнем эту дьявольскую породу. Оставалось только его выявить. Допустим, где-то имеется специальная аппаратура, способная отделить агнцев от козлища. Тогда одно из двух: или эту аппаратуру доставят в городок, или узников повезут туда, где она находится. Второй вариант выглядел предпочтительнее: в пути больше возможностей ускользнуть. Но как они собираются перевозить существо, способное убивать тюремщиков одним взглядом?
Ответ Гарусов узнал часа через три. В камеру вошел знакомый уже доктор.
— Протяните руку! — приказал он, доставая шприц, наполненный темно-коричневой жидкостью.
Гарусов медлил. На принятие решения у него оставалось несколько секунд. И он использовал их с максимальной отдачей. Членам Клана, конечно, было кое-что известно о «сунере», но всех их тайн они знагь не могли. Дрянь в шприце, разумеется, должна была погрузить пленника в долгий глубокий сон, чтобы его можно было таскать с собой, как неодушевленный предмет. Да вот беда: на «суперах», понятное дело, это снадобье еще никто не испытывал. Поэтому состояние Гарусова будут контролировать какие-нибудь датчики. Если снотворное не сработает, они сообщат об этом, и тюремщики начнут искать другой способ транспортировки — возможно, менее гуманный. Значит, надо было позволить коричневой жидкости оказать свое действие. «Кси» будут время от времени поглядывать на Гарусова и радоваться тому, что он спит, как младенец. Но скоро они жестоко поплатятся за свою самонадеянность. В один прекрасный момент «младенец» проснется, захватит их врасплох и отправит в могилу!
В неистощимом арсенале Гарусова был хитрый приемник: что бы ни происходило с его мозгом, он мог изолировать один его участок и заставить бодрствовать до поры до времени. Затем «часовое устройство» сработает и мгновенно выведет организм из спячки. Остальное — дело техники. Только надо будет потом не забыть обшарить тюремщиков и найти приборчик с записью биотока Ворохова. Взялся за дело — доводи до конца!
— Ну! — нетерпеливо сказал доктор.
— Ах да! — Гарусов улыбнулся, как слабоумный, до которого только сейчас дошло, чего от него требуют. И протянул руку.
Глава 23. LACRIMOSA
Щемящие звуки скрипок возвестили время плача. Несколько тактов — и вступил хор. Голоса крепли и, набирая пронзительную силу, устремлялись ввысь. Казалось, сонм ангелов со скорбными лицами спустился на невесомых крыльях и, подхватив душу усопшего, начал возносить ее к престолу Вершителя судеб.
Lacrimosa… Цветок, орошенный слезами, самый прекрасный из взращенных в сумраке величественного сада, имя которому — «Реквием»…
«Что ты делаешь со мной, Вольфганг Амадей? — думал Мануэль Кановас. — Ты один во всей необъятной Вселенной можешь заставить меня плакать. Меня, прошедшего такой долгий и зачастую страшный путь, испившего столько чаш горя, что душа должна затянуться нечувствительной коркой, а сердце — превратиться в булыжник! Волшебный Вольфганг Амадей…
Нет, такую музыку невозможно сочинить на заказ, подстраиваться под вкусы клиента. Эти звуки — как ни странно мне, материалисту, утверждать такое — извлечены из высших сфер. Чтобы услышать их, мало иметь дар — надо самому уловить дыхание смерти, угадать в надвигающейся ночи ее далекие, но неотвратимые шаги. Кто оборвал твою жизнь в самом бурном цветении, на пути к новым, неведомым высотам? Нет, не Сальери. Конечно, в нем не горел священный огонь, побуждающий творить для вечности, а не ради сиюминутного успеха. Но синьор Антонио был, в сущности, неплохим человеком. Если бы его сжигала зависть, он не благословил бы на бессмертные труды своих гениальных учеников. Может быть, тебя, Вольфганг Амадей, остановила сама природа, посчитавшая, что не должно быть дано так много одному человеку?»
Человеку… Вот именно — обыкновенному человеку, вовсе не плоду генетических экспериментов неких Направляющих. Моцарт не мог принадлежать к Клану. Хотя бы потому, что его отец тоже был музыкантом и не из худших, а у «кси», как известно, таланты напрямую не передаются. Правда, Неведомский до сих пор не хочет этого признавать. Он фанатично предан своей идее получить супергения. И это страшно. Есть одержимость благородная, а есть — зловещая. Не потому ли Неведомский так горячо выступает за переселение Клана, что надеется в «чистых условиях», вдали от презренных людишек, не удостоенных «метки», осуществить-таки свою безумную мечту?
Мануэль Кановас меньше всего хотел, чтобы над ним проводились какие бы то ни было эксперименты. «Интересы Клана» — это всегда было для него пустым звуком. Он давно, очень давно знал, что не является типичным «кси». Те, типичные, молчаливо признавали над собой власть «мозгового центра» — разных неведомских и айделсонов, этаких мини-Направляющих, пытающихся навязать всему Сообществу свою систему ценностей. Они, типичные, мнили себя избранной кастой, относились к остальному человечеству как к примитивному продукту животной эволюции. Им, типичным, полагалось слушать музыку «кси», боготворить романы, сочиненные «кси», восторгаться картинами «кси». Конечно, они не отрицали культуру, созданную без их участия, и ни у кого не повернулся бы язык сказать, что, мол, Вагнер — это убожество. И тем не менее…
Кановас долго пытался понять, в чем же заключается величие искусства «кси». И не сумел! «Спиральная музыка» Гудкова, например, его совершенно не трогала. Но стоило ему услышать «фанфары ужаса», предваряющие бетховенскую «Оду к радости», как в груди разливался чудодейственный огонь, выжигая накопившуюся скверну. Он был слишком земным, Мануэль Кановас. И в то же время — самым неземным.
Неизвестно, чего добивались Направляющие, наделяя некоторых «кси» даром бессмертия. Может, в этом вообще не было особого смысла, и пришельцы со звезд просто-напросто хотели покуражиться? Лишний раз доказать, что природа, вдохнувшая жизнь в комочки органики, совсем неспроста придумала и костлявую, которую не удастся провести никакими ухищрениями? Да, наверное, неспроста. Если бы можно было расспросить носителя этого редчайшего дара, отсчитавшего в подлинном мире, скажем, пару тысяч лет! Не исключено, что он пожаловался бы на невыносимую усталость от жизни и могильный холод в душе. Это ли не лучшее доказательство того, что природа не умеет ошибаться?
Но, судя по всему, ни одному бессмертному не удавалось продержаться так долго. Несмотря на громкий «титул», они тоже были бренны. Прыжок хищника, удар кинжала, яд в позолоченном кубке, микроскопическая чумная бацилла — и вот уже ты, скрестив руки, лежишь в гробу. А чего хотел? Не уберегся — пеняй на себя. Тебе и так дали невероятно много — возможность не стареть!
А может, кому-то все же удалось обойти все расставленные на пути ловушки, но он сам со временем расхотел жить? Пресловутый «могильный холод в душе» и все такое?
«Так оно и есть, — подумал Кановас. — Можно строить сколько угодно теорий на этот счет. Но все теоретики, даже самые искушенные, лишь предполагают. А я — знаю! За всю жизнь мне довелось повстречать лишь двух своих предшественников. Это было давно, столетия назад. Наши беседы оказались короткими. Потом они отдалились от меня, и их поглотила вечность. Ни тот, ни другой не пожелал излить передо мной душу. Если вдуматься, разговаривали мы тогда о сущих пустяках! И все же кое-что я почувствовал, только не смог в полной мере осмыслить. Понимание пришло позже, намного позже».
Он родился неподалеку от Барселоны в семье небогатого, но задиристого идальго. Звали его тогда Диего Калеро. Шел 1407 год от Рождества Христова.
Мира в солнечной Каталонии не было уже давно. Сначала гордые потомки вестготов с отвагой и упорством отвоевывали свою землю у нечестивых мавров. Но, покончив с сарацинами, не отложили в сторону оружие, а обратили его друг против друга. Король Арагона прилагал неимоверные усилия, чтобы прижать к ногтю надменных сеньоров. Однако те, ввиду своей ограниченности, не понимали прогрессивного характера централизованной власти. А потому сколачивали дружины и шли войной на законного монарха, чтобы навсегда отбить у него охоту протягивать руки к их привилегиям.
Бои шли с переменным успехом. Лишь одна сторона при любом исходе дела оставалась в проигрыше — собственный народ, которому от военных игр знати всегда нездоровилось. Крестьяне вообще постоянно были чем-нибудь недовольны, так как страдали от разнузданных нравов господ даже в краткие промежутки между смутами. Когда недовольство переходило все границы, они вооружались подручными средствами и шли громить ненавистных феодалов. Но эксплуататоры, ввиду лучшей выучки и организованности, в конечном счете всегда одерживали верх.
Словом, у благородных идальго работы хватало — мечи в ножнах не ржавели. Папа нашего героя был особо востребован — его высоко ценили за профессионализм. А вот сынок почему-то не пошел в него — неутомимый вояка даже иногда подумывал, что супруга умудрилась тайно согрешить с каким-нибудь тихоней. Конечно, весь курс наук, подобающий отроку из славного рыцарского сословия, был преподан — скакать на коне и фехтовать. Диего с грехом пополам научился. Но участию в кровавых заварушках он предпочитал чтение книг, которые доставал, где только мог. Дело, между прочим, непростое, книгопечатание еще не изобрели, а светские рукописные фолианты были редкостью и имелись лишь у самых продвинутых сеньоров.
Чтение подвигло юного Диего к размышлениям — он предавался им в одиночестве, избрав для этого берег речки или тенистую рощицу. Дворовые девки не раз выслеживали его и украдкой прибегали в надежде предаться нехитрым плотским утехам. Но вместо того чтобы без лишних слов завалить какую-нибудь местную Дульсинею, симпатичный юноша заводил с нею разговор о разных высоких материях. Убедившись, что дальше ухода за гусями или овцами познания красотки не простираются, он терял к ней всякий интерес. А бедная девушка потом рассказывала подругам, что молодой дон, видимо, собирается во цвете лет податься в монастырь. Какая жалость!
Сначала чудачества Диего терпели, затем над ним начали откровенно издеваться. Порою и отец давал непутевому сыну почувствовать свою тяжелую руку, но чаще его на пару поколачивали младшие братья. Уж они-то не срамили генеалогического древа — еще безусыми поклонялись Бахусу, таскались за всеми юбками и по любому поводу бряцали оружием. Потом, правда, оба сгинули на одной из многочисленных войн, даже не упомянутых в хрониках.
Наконец Диего нашел себе невесту — скромную, образованную девушку, такую же, как он, «белую ворону», которую родители уже и не чаяли выдать замуж. Свадьбу справили негромкую, зажили так же тихо, и постепенно окружающие почти забыли об их существовании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39