Он вставляет тебя на углу, сопровождает, пока ты проходишь по кварталу, а затем останавливается, замирая у стены сгорбившимся попрошайкой, озадаченно глядящим тебе вслед.
Джо Мекс – лицо вытянутое, с длинным, заостренным, чуть вздернутым носом. Уголки рта опущены вниз, зубов явно не хватало. Везде морщины, шрамы, но отнюдь не от прожитых лет. Джо наплевательски относился к тому, что происходило с физиономией. Его глаза оставались веселыми и молодыми. Свойственная ему известная мягкость была обычным явлением для многих старых джанки. Ты мог узнать Джо на офигенном расстоянии. Его силуэт отчётливо проступал на фоне обезличенной городской толпы, как если бы ты рассматривал его в бинокль. Враль был типичный, подобно большинству себе подобных, постоянно перекраивал свои истории, меняя, в зависимости от слушателей, время и состав участников описываемых событий. Выдаёт, скажем, байку про какого-то своего друга, а в другой раз тот же сюжет излагает применительно к себе, становясь главным действующим лицом. Засев в кафетерии за кофе и кексом, Джо спонтанно извергал на собеседника лавину избранных отрывков из своей биографии.
«Мы-то точно знали, что у этого китаезы осталась заначка. Ну и любым способом пытались заставить проболтаться где именно. Привязали к стулу. Я зажигал спички», – он чиркнул воображаемой спичкой по воображаемому коробку, – «и подносил к его ступням. Тот уперся, продолжал молчать. И так жалко мне этого мужика стало! А тут ещё мой кореш вмазал ему рукояткой пушки по кумполу, лицо залила кровь…» – Джо провел руками от лба к подбородку, изображая хлынувшую красненькую. «Когда это увидел, аж живот перехватило, ну я и сказал: „Ладно, пошли отсюда, оставь парня в покое. Он нам всё равно ничего не скажет“.
Луи – магазинный вор с наглухо слетевшей каской и разболтанными нервами, ходивший исключительно в длинных, поношенных чёрных пальто, благодаря которым внешне выглядел как заурядный, безобидный старикашка. Ему с превеликим трудом удавалось сочетать в себе вора и наркомана. Раздвоение личности у Луи произошло во время очередной отсидки. До меня доходили слухи, что одно время он был полицейским осведомителем, но к моменту нашего с ним знакомства, по общему мнению, Луи вёл правильный образ жизни. Джордж-Грек его недолюбливал, окрестив праздношатающейся скотиной. «Никогда не приглашай его к себе домой, он этим воспользуется. Заявится обдолбанный и полезет к твоим домашним. Для него всё едино, тормозов никаких».
В этой тусовке Джордж-Грек считался общепризнанным арбитром. Он решал, кто прав, а кто – нет. Своей честностью Джордж чрезвычайно гордился: «Я никогда никого не кидал».
Зато кидали его – по крупному, трижды. Ещё один такой эксцесс, и он влачил бы жалкое существование заурядного преступника на вечных побегушках. Жизнь Джорджа свелась к необходимости постоянно избегать каких-либо серьезных осложнений. Никакой торговли, никакого воровства; время от времени он работал в доках. Для человека, который на каждом своём шагу возводит сам для себя искуственные преграды, нет иного пути, кроме постепенной деградации. Когда Джордж не мог достать джанк– а это случалось с ним через раз, он пил и глотал «дураколы».
Массу неприятностей доставляли ему сидевшие на его шее два сына-подростка. В этот общий для всех период джанк-дефицита он, по большей части, был на полуломке, и ни гроша на этих маленьких дармоедов… Клеймо неудачника навек застыло на его лице. В мое последнее посещение Нью-Йорка я не смог найти Джорджа. Тусовка Сто третьей распалась, и ни один из тех, с кем мне удалось переговорить, понятия не имел, что случилось с Джорджем-Греком.
Бледный, худой, невысокого роста человек по кличке «Сторож Фриц» вечно косил под обкуренного. Его досрочно освободили после пятилетней отсидки за покупку дури для одного стукача. Последнему никак не удавалось выйти на серьезную фишку, а тем временем, агенту-куратору срочно требовалось произвести значимый арест. Договорившись между собой, они подняли Фрица до уровня крупного травяного барыги и его арестом сокрушили наркоманскую шайку. Фриц был чрезвычайно доволен тем, что привлек к себе такое внимание и самодовольно рассказывал о своём грандиозном «повязе» в Лексингтоне.
Пед был на редкость удачливым бухоловом – человеком, который всегда поспевал к пьяному первым и исчезал со сцены, когда преуспевший в возлияниях дренч уже валялся в полном отрубе с вывернутыми наружу карманами. Его уловы стали притчей во языцах. К заснувшему пьянице, известному среди работников обслуживающего персонала как «дрых», словно на падаль слетается целая иерархия стервятников. Первыми выруливают основные бухоловы, такие как Пед, ведомые своим особым чутьем. Им нужны только наличные, дорогие кольца и часы. Затем приходят гопники, которые могут спереть всё, что угодно. Они берут шляпу, ботинки и ремень. В довершение сервиса, топорные, бесцеремонно нагловатые воришки попытаются стащить с пьянчуги пальто или куртку.
Пед всегда оказывался первым подле кредитоспособного дренча. Однажды, на станции Сто третьей улицы, ему удалось снять тысячу долларов. Довольно часто его уловы исчислялись сотнями. Если пьяный вдруг просыпался, то он жеманно лыбился и делал вид, что щупает мужика за ляжку, как будто его намерения носили чисто сексуальный характер. Кличку свою получил именно по этой причине.
Он всегда хорошо одевался, предпочитая твидовые спортивные пиджаки и серые фланелевые костюмы. Его облик дополнял легкий скандинавский акцент вкупе с очарованием европейских манер. Ничего лучше для чистильщика пьяниц и придумать нельзя. Работал всегда в одиночку. Удача улыбалась ему, поэтому он жутко опасался возможной порчи. Иногда общение с счастливчиком может резко изменить полосу невезения, хотя, как правило, всё происходит наоборот. Джанки довольно завистливы. По Педовским уловам завистливо стонала вся Сто третья улица. Впрочем, все соглашались, что чувак он свой, правильный, и в незначительных дозах очень даже неплох.
* * *
Капсула Эйча стоила три доллара, поэтому для того, чтобы просто волочить ноги, требовалось, как минимум, по трояку в день. Оказавшись в финансовой прострации, я вместе с Роем решил приступить к «чистке дыр». Мы катались по линии, внимательно осматривая из вагона станционные платформы, пока кто-нибудь из нас не вычислял «дрыха», вырубившегося на скамейке. Тогда мы выходили, я вставал перед ним с газеткой, прикрывая Роя, который приступал к осмотру содержимого карманов обьекта. Рой шепотом давал указания типа: «чуть левее», «ну, слишком отошел», «немного назад», «вот здесь, вот так и стой» – следуя которым я медленно передвигался, чтобы совершенно его закрыть. Частенько опаздывали, и пьяный преспокойно посапывал, предоставив нам и заляпанному сажей потолку, любоваться на его пустые вывернутые карманы.
Мы работали и по вагонам. Я садился вплотную с бухим и открывал газету. За моей спиной проскальзывали руки Роя и обшаривали карманы пьяного субъекта. Если он, не дай бог, просыпался, то мог увидеть только две мои клешни, судорожно сжимающие газету. В среднем, за ночь мы тянули на десять долларов.
Обычная трудовая ночь практически ничем не отличалась от этой. Работу начали около одинадцати, в верхней части города на Таймс-Сквер, сев на линию «Ай-Эр-Ти». На Сто сорок девятой улице я заметил «дрыха». Вышли. Сто сорок девятая – станция с несколькими уровнями, весьма стремная для бухоловов, так как здесь множество закоулков, где могут прятаться копы, и прикрыть напарника со всех сторон физически невозможно. На верхний уровень выход только один – эскалатор.
К «дрыху» подошли небрежно, как будто не замечая. Откинувшись к стеночке, раскинув руки ноги, тяжело дыша, на скамье лежал средних лет работяга. Рой присел рядом с ним на корточки, а я, с раскрытой газетой, расположился перед ними.
– Немного правее, слишком отошел, немного назад, вот здесь, вот так, хорошо, – командовал Рой.
Неожиданно пьяный храп прекратился. Мне представилась одна сцена, под разным соусом повторявшаяся во многих фильмах, когда во время хирургической операции у больного летит к чертям дыхалка. Почувствовал, как сзади замер Рой. Пьяный промычал что-то нечленораздельное и переменил позу. Постепенно, храп возобновился.
– О`кей, – сказал Рой, поднявшись, и стремительно зашагал на другой конец платформы.
Достав там из кармана измятую, грязную кучку бумажек, насчитал восемь долларов. Протянул мне четыре:
– В кармане брюк лежали. Я не смог найти бумажник. На мгновение почудилось, что он вот-вот очухается и всё обломится.
Отправились обратно в центр. Вычислив одного на Сто шестнадцатой, вышли, однако, прежде чем мы успели к нему приблизиться, дрых поднялся и убрался восвояси. Роя бесцеремонно окликнул невзразчного вида парень с отвислой челюстью, подошел, завел разговор. Это оказался другой бухолов.
– Педу опять повезло, – сообщил он. – Пара крупных купюр и наручные часы на Девяносто шестой улице.
Рой невнятно что-то пробормотал и уставился в свою газету. А парень продолжал рассказывать, причём довольно громко:
– Один меня всё таки зажопил. – «Эй, что это твоя рука делает в моем кармане?»
– Да какого чёрта ты так орешь!– оборвал его Рой и двинулся прочь.
– Недоношенный хренов мудила, – проворчал он. – Здесь сейчас при деле пасется не так много бухоловов. Пед только, Гончий пес и этот гондон. Они все завидуют Педу. Мужик ведь хорошие бабки зашибает. А если этот пьяный козёл очухается, то притворится, что поглаживает его ногу, будто он педик. А эти уроды со Сто третьей шляются повсюду и орут «Чёртов Пед», потому что вечно пролетают мимо кассы. А он не больше педик, чем я.
Рой задумчиво помолчал и добавил:
– На самом деле, не такой уж озабоченный.
Доехав до конца Бруклинской ветки, мы так и не обнаружили ни одного дренча. На обратном пути нам попался пьяный, заснувший прямо в вагоне. Я сел рядом с ним и углубился в газетное чтиво. Почувствовал как вдоль спины скользнула рука Роя. Внезапно бухарь проснулся и бросил на меня испытующий взгляд. Однако, обе мои руки были чётко видны на газете, а Рой притворился, что читает её вместе со мной. Зевнув, чувак снова погрузился в сон.
– А, вот здесь нам вылезать, – сказал Рой. – Нам лучше ненадолго выбраться на улицу. Не заморачивайся слишком долго на одной линии.
У ресторан-автомата на Тридцать четвертой улице выдули по чашке кофе, разделив башли от последней попытки– по три доллара на рыло. – Когда берешь дренча в вагоне, – обьяснял Рой, – надо подстроиться под ритм двигающегося поезда. Поймаешь правильный – сделаешь его, даже если начнет просыпаться. А этого я чистил слишком быстро. Вот почему он проснулся. Почувствовал ведь лажу, но так и не въехал.
На Таймс-Сквер мы столкнулись с «метрошным» Майком. Он кивнул, но останавливаться не стал. Майк предпочитал работать в одиночку.
– Последний заход до Куинз-Плаза и закругляемся, – сказал Рой. – Это на Независимой. У них там дежурят специально нанятые компанией полицейские, но они без пушек. Только дубинки. Так что если тебя схватит один такой, то смело можешь делать ноги, если конечно вырвешься.
Куинз-Плаза – ещё одна стремная станция, где укрыться со всех сторон невозможно. Можешь только использовать Его Величество Случай. Да, там оказался пьяный, который растянувшись во весь рост дрых на скамейке, но рисковать мы не могли – вокруг было слишком много народу.
– Обождем чуток, – бросил Рой. – Хотя, запомни – никогда не жди больше трех поездов. Если не представится верняк, выбрось из головы – без мазы, как бы это заманчиво не выглядело.
С поезда сошли два молоденьких гопника, которые тащили между собой, видимо из чувства сострадания, очередного алкаша. Завалив его на скамейку, уставились на нас с Роем.
– Давай-ка перетянем его на другую сторону, – предложил один.
– А что, здесь протянуть не можете?– спросил Рой с издевкой.
Гопники переглянулись и прикинулись валенками.
– Протянуть его? Хе, чё-то я не усёк. И че это на уме у нашего голубого друга?
Сгребли своего бухаря в охапку и потащили на другую сторону платформы.
Рой шагнул к нашей фишке и без всяких церемоний вытащил у него из кармана бумажник. «На извраты времени больше нет», – заметил он.
В бумажнике было пусто. Рой кинул его на скамейку.
Один из гопников заорал с противоположного края:
– Вынь-ка руки из его карманов, – и оба заржали.
– Гопота хуева, – процедил Рой. – Если удастся отловить одного из них на Уэст-Сайд, сброшу этого ебнутого мелкого ублюдка на рельсы.
Один гопник перелез на нашу сторону и спросил Роя насчёт подмазки.
– А я тебе говорю, у него ничего с собой не было.
– Мы видели, как ты вытащил его бумажник.
– Там было пусто.
Пока гопник решал, стоит или не стоит с нами связываться, подошел поезд, мы сели, а он так и остался стоять на платформе с разинутым ртом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25