Ведь урод говорил о том, что Петрушка просыпается в человеке, он совершает преступление, а дальше может жить и не знать о своем преступлении. Невольный убийца… Это страшно, это намного страшнее, чем быть жертвой или обдуманным убийцей… Невольный убийца… А теперь мне остается только убить себя. Ведь жить так нельзя. Ведь, только убив себя, я избавлюсь от живущей во мне куклы».
Илья перестал писать, прочел последнюю фразу, крест-накрест перечеркнул написанное и, скомкав бумажку, сунул в карман.
Илья вдруг вспомнил слова Амвросия, сказанные на кладбище после боя с чудью: «Подумай, почему Атхилоп избрал именно тебя».
А действительно, почему? Почему именно я?
Илья, поднявшись из-за стола, вновь заходил по комнате. Часы на стене показывали четыре часа ночи. На улице завывал ветер. Илья дождался шести часов, оделся и, захватив все вещи, не забыв положить в карман бандитский глаз, вышел из санатория. Автобус до Петербурга отходил в половине восьмого.
Илья решил никому не сообщать о своем отъезде в Новгород, где он намеревался найти разгадку того, что же с ним происходит на самом деле.
Автобус довез его до Невского проспекта. Он знал, что поезд до Новгорода отправляется с Варшавского вокзала только в четыре часа дня. Рано на вокзал ехать не хотелось, и он решил, возможно, в последний раз прогуляться по Невскому, раз уж тут оказался.
Около «Катькиного» садика Илью остановил молодой человек со следами вырождения на пухлом лице. Пуская слюни на рубашку, протянул Илье бумажку с закорючкой, чем-то напоминавшей свастику. Илья покрутил бумажку в руке, не зная, что делать с подарком идиота, и бросил в урну; та уже переполнилась от таких бумажек, и было такое чувство, что урну сейчас вырвет.
В самом садике кто-то не переставая вопил в мегафон о национальной идее. Илья зашел и огляделся: два десятка слушателей и десяток выступавших объединял единый недуг. Все они были умственно недоразвитые, это было видно невооруженным глазом. У всех у них на руке были повязки с той же символикой. Слюни текли на рубашки, выпуклые глаза с восторгом глядели на такого же выступавшего идиота, между ними чувствовалось полное взаимопонимание. Но вот Илья, как ни старался, никак не мог понять выступающего идиотского человека.
Илья послушал и хотел идти подальше от идиотов, но тут к памятнику Екатерины поднялся предводитель – заросший бородой мужчина и стал говорить, но тоже какую-то ахинею. Илья слушал в недоумении. В выступавшем он узнал… сначала ему казалось, что он ошибся, но, приглядевшись и прислушавшись, понял, что нет. Это был санитар из психушки Кирилл. И странно, но почудился Илье рядом с Кириллом еще один расплывчатый силуэт кого-то в черном… Но нет, это только почудилось.
Илья повернулся и вышел из садика.
Бывший бандит Кирилл, чудом спасшийся от смерти, теперь работал старшим воспитателем в интернате для умственно отсталых и, увлекшись в последнее время национальной идеей, организовал кружок юных гитлеристов, читал им «майн кампф» и рассказывал о детстве фюрера, которое, по словам Кирилла, тоже проходило в интернате для умственно отсталых; и когда они станут взрослыми идиотами, то тоже смогут собраться в армию и устроить мировую войну. Ущербный народ слушал Кирилла внимательно. Но особенно умственно отсталым нравилось, надев повязку со свастикой, вышагивать в затылок друг другу куда-нибудь, куда послали. А посылал их Кирилл вокруг помойки, и те маршировали исправно до самого обеда.
В общем, устроился он неплохо, и кормили бесплатно. Раз в неделю воспитатель Кирилл выводил всю свою ораву к памятнику Екатерине – и воспитанники его были счастливы.
Илья остановился на Невском. Хотелось посидеть где-нибудь, до отправления поезда было еще далеко. В Катькином саду он видел лавочки, но уж больно не хотелось проходить через толпу идиотов и видеть физиономию этого мерзавца Кирилла. Илья обогнул садик и вошел не с главного входа, а в боковую калитку.
Он оказался в аллее. Посредине одной из скамеек сидел низкорослый человек в старомодном пальто и, сильно ссутулившись, бысгро-быстро писал в лежавшей у него на коленях общей тетради. Что-то очень знакомое показалось Илье в этом человеке.
Усевшись рядом с ним, Илья искоса поглядывал на его доброе лицо с лохматыми бровями и старался вспомнить, где мог встречаться с ним… Возможно, давно, в другой обстановке…
– Парамон, – негромко сказал Илья. – Точно. Это же Парамон!
Илья наконец признал своего товарища, помогавшего ему бежать из психбольницы, где из Ильи чуть не сделали идиота. А ведь он мог бы вот так же, пуская слюни, стоять в рядах фашистов возле памятника императрице и вслушиваться в бред лидеров.
При упоминании его имени Парамон вздрогнул и взглянул на Илью.
– А, Илья, здорово, – бровастый человек, ничуть не удивившись встрече, протянул ему руку. – Опять из меня роман прет, прямо не могу. Видать, снова к психиатру идти нужно, чтобы на обследование направил. Слушай, ты погоди минутку, а, сейчас главу только допишу.
Парамон опять склонился над тетрадью.
«Да-а, – подумал Илья. – Тяжелый у Парамона недуг, никак излечить не могут. Интересно, сколько он уже романов написал?»
Внимание Ильи привлекла девочка в платьице с надувным красно-черным мячиком в руках.
«Глюка?! – подумал Илья. – Странно. И не холодно ей в платьице?..»
– Ты говоришь, Глюка? – вдруг повернулся к Илье Парамон, перестав писать и захлопнув тетрадь.
– Да, – сказал Илья, хотя ничего он не говорил, а только подумал. Впрочем, у него могло вырваться непроизвольно.
– Глюка погибла четыре года назад. Гликерия попала под машину… За мячиком на проезжую часть выскочила, а тут как раз грузовик…
– Как под машину?.. А это кто, по-твоему?..
Он повернулся и посмотрел в аллею, где только что видел девочку, но там никого не было.
– Да, – продолжал жизнерадостный Парамон. – Она погибла через несколько дней после смерти отца Семы Никакого. Ты его знал?
– Немного. Бедная девочка… – покачал Илья головой. – А ты все пишешь?
– Да, как привяжется – не отвязаться никак, – досадливо махнул рукой Парамон. – Прямо хоть кричи! Вон роман пишу, не успокоиться.
– А о чем роман-то?
– Продолжение того, что в дурдоме писал. Вторая книга.
– А чем кончится роман? – спросил Илья, с улыбкой глядя на Парамона.
– Кончится хорошо, – заверил его Парамон, но, подумав, добавил: – А может, плохо… Словом, кончится.
Этот ответ Илью удовлетворил.
– Кстати, а как капитан Свинцов поживает, ты с ним не видишься?
– Поживает в гармонии с окружающими его насильниками, ворами и ублюдками. Не тужит. Он теперь уже майор. Ополчение распустил. Николка-Сфинкс вон тоже без дела шляется. Раньше все смотрел, запоминал… ну ты иди, а то тебе на поезд.
– Да-да, конечно, – машинально проговорил Илья, даже не подумав о том, откуда Парамону может быть известно, что он уезжает. – Ну, давай прощаться, Парамон. Спасибо тебе за то, что спас меня из психушки. Без тебя я бы оттуда не выбрался… И вообще.
Парамон добро глядел на него из-под лохматых бровей.
– Ну, прощай.
Они пожали друг другу руки.
– Может быть, уже не увидимся, – покачал головой Илья.
– Увидимся, – заверил его Парамон. – Ты никуда больше не заходи, дуй пешком прямо до метро «Гостинка», а там знаешь куда.
Илья вышел из садика. От этой встречи со старым сумасшедшим, повернутым на писании романа, стало весело и хорошо.
В Новгород Илья приехал поздно вечером и сразу с вокзала направился к матери. Они не виделись почти полгода, хотя Илья иногда звонил ей из Петербурга, но редко. От этого он чувствовал свою вину. Отца он не помнил, он ушел, когда ему был один год, – мать воспитывала его одна. Теперь она жила в однокомнатной квартире в новостройках и очень обрадовалась нежданному появлению сына.
Они проговорили почти до середины ночи. Илья хотел узнать у матери что-нибудь про ту ночь, когда перед их домом сгорел цирк, но она не смогла ничем помочь. Он узнал только, что в деревянном доме, где они жили, так и продолжает жить ее сестра Соня с семьей, теперь им принадлежит весь старый дом.
Почти до самого утра Илья ворочался на диване, где постелила ему мать; тело будто бы плыло, в ушах слышался перестук колес, на сердце было неспокойно и тоскливо.
Тетя Соня была дома. Старушка с трудом передвигалась при помощи костылей и узнала племянника не сразу. Потом распричиталась, пригласила в комнату, стала расспрашивать о его жизни, рассказывать о своих болезнях и недугах – а их у нее оказалось великое множество.
– Тетя Соня, скажите, а что у вас на чердаке? – спросил Илья, терпеливо выслушав ее жалобы.
– Что там?.. Да разный хлам. Всегда хлам был, и сейчас хлам. Мы оттуда ничего и не выбрасываем. Как был хлам, так и есть… – неслось вслед Илье, поднимавшемуся по лестнице вверх. Лестница скрипела от старости и возмущения, она не привыкла к тому, что на нее наступают ногами.
Илья открыл дверь на чердак, зажег свет. Тусклая лампочка слабо осветила неимоверный чердачный бардак. Сюда уже несколько поколений сносили все, что нужно выбросить, но почему-то жалко: стул с ломаной ножкой, тумбочка, не поддающиеся ремонту старые напольные часы, торшер, огромное мутное зеркало… Все эти вещи, обреченные на вечный покой, почему-то не выбрасывались на помойку, а находили успокоение здесь, в родовом склепе старых вещей. Все это было покрыто толстым слоем пыли. Илья пробирался через завалы хлама, вспоминая, где в детстве прятал свои самые ценные, самые дорогие вещи.
Добравшись наконец в угол, он открыл ящик старинною бюро… Сердце приятно и тоскливо заныло. Что-то, загрохотав, упало на пол. Илья нагнулся и поднял банку из-под монпансье. Он потряс ее возле уха, послушал, как в ней что-то гремит, после чего открыл…
– Боже мой! Ведь это зуб, мой зуб!.. – грустно прошептал Илья.
Сколько всего в этой жизни отделяло его от мальчика, положившего свой выпавший молочный зуб в эту коробочку. Илья чувствовал себя стариком, прожившим уже свою жизнь… Но где же кукла?! Где?!
Илья знал, что она была здесь. Он выдвигал ящик за ящиком, доставая вещи своего детства: командирский планшет, нож с отломанным лезвием, горсть гильз от автомата Калашникова… Со всеми этими предметами была связана какая-нибудь история, каждая из них имела свою судьбу… Но где же кукла?!
Он шарил в ящиках, уже не испытывая ностальгии, он стремился найти проклятую куклу… Потом Илья, чихая от потревоженной пыли, перевернул весь чердак. Это напоминало борьбу с ненужным прошлым, в котором осталось множество не отданных долгов и бесполезных ненужных событий…
Около двух часов Илья боролся с прошлым, пока не понял, что куклы здесь нет. Значит, приехал он напрасно, значит, все зря…
Илья отряхнул брюки, выключил свет и спустился в комнату к тете Соне, которая так и сидела за столом, где Илья ее оставил.
– Ну как? Нашел, что искал? – увидев печального и запыленного племянника, спросила старушка.
– Да нет… – Илья посмотрел на окно, подоконник которого был заставлен горшками с чахлыми и сухими растениями. Тетя Соня проследила за его взглядом.
– А! Вон вся герань засохла. Поливай, не поливай, вся засохла. Что с ней, не пойму, может, зараза какая. А помнишь, Илюша, какая у нас герань раньше была?.. Э-хе-хе…
Тетя Соня умолкла, окунувшись в воспоминания.
– Петр-рушка хочет играть с тобой…
Это был его голос Петрушки.
Илья вздрогнул, резко повернул голову в сторону старушки.
Боже! Сколько раз, сидя на дне ужасного колодца, устланного костями мертвецов, слышал Илья этот голос. Сколько ужаса испытал он там!
Старушка смотрела на него блеклыми, невинными глазами. Илье показалось, что он ошибся, что это слуховая галлюцинация…
– Что?! Что вы сказали?!..
– Петр-рушка хочет играть с мишкой. Петр-рушка его убьет…
Нет, это говорила не старушка. Голос доносился через открытую дверь из другой комнаты. Илья поднялся со стула и медленно, превозмогая душивший его ужас, пошел на голос.
– Петр-рушка убьет его. Петр-рушка не прощает!..
В кресле у открытой дверцы печи кто-то сидел, он-то и говорил этим мерзким каркающим голосом. Илья медленно подошел и заглянул за высокую спинку кресла…
В кресле сидела девочка лет десяти, на руке у нее была надета кукла. Это был тот самый Петрушка, которого Илья спас из пламени, тот самый, который уже много лет приходил к нему в снах, с выдвигающимся языком, со злым лицом карлика… Тот самый, мучивший его изнутри многие годы.
Петрушка вдруг поднял на Илью лицо.
– А кто это пр-ришел?! – мерзко спросил он, губы его были измазаны чем-то красным.
Илья был вне себя от ненависти, страха… Да, вот сейчас он был маленьким и не мог причинить Илье вреда, как там в колодце. Но это все равно был он, тот самый Петрушка – злодей и убийца, только пока маленький и слабый, но он вырастет и тогда… Тогда он будет мучить и убивать уже не игрушки, а людей – они будут для него вместо игрушек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Илья перестал писать, прочел последнюю фразу, крест-накрест перечеркнул написанное и, скомкав бумажку, сунул в карман.
Илья вдруг вспомнил слова Амвросия, сказанные на кладбище после боя с чудью: «Подумай, почему Атхилоп избрал именно тебя».
А действительно, почему? Почему именно я?
Илья, поднявшись из-за стола, вновь заходил по комнате. Часы на стене показывали четыре часа ночи. На улице завывал ветер. Илья дождался шести часов, оделся и, захватив все вещи, не забыв положить в карман бандитский глаз, вышел из санатория. Автобус до Петербурга отходил в половине восьмого.
Илья решил никому не сообщать о своем отъезде в Новгород, где он намеревался найти разгадку того, что же с ним происходит на самом деле.
Автобус довез его до Невского проспекта. Он знал, что поезд до Новгорода отправляется с Варшавского вокзала только в четыре часа дня. Рано на вокзал ехать не хотелось, и он решил, возможно, в последний раз прогуляться по Невскому, раз уж тут оказался.
Около «Катькиного» садика Илью остановил молодой человек со следами вырождения на пухлом лице. Пуская слюни на рубашку, протянул Илье бумажку с закорючкой, чем-то напоминавшей свастику. Илья покрутил бумажку в руке, не зная, что делать с подарком идиота, и бросил в урну; та уже переполнилась от таких бумажек, и было такое чувство, что урну сейчас вырвет.
В самом садике кто-то не переставая вопил в мегафон о национальной идее. Илья зашел и огляделся: два десятка слушателей и десяток выступавших объединял единый недуг. Все они были умственно недоразвитые, это было видно невооруженным глазом. У всех у них на руке были повязки с той же символикой. Слюни текли на рубашки, выпуклые глаза с восторгом глядели на такого же выступавшего идиота, между ними чувствовалось полное взаимопонимание. Но вот Илья, как ни старался, никак не мог понять выступающего идиотского человека.
Илья послушал и хотел идти подальше от идиотов, но тут к памятнику Екатерины поднялся предводитель – заросший бородой мужчина и стал говорить, но тоже какую-то ахинею. Илья слушал в недоумении. В выступавшем он узнал… сначала ему казалось, что он ошибся, но, приглядевшись и прислушавшись, понял, что нет. Это был санитар из психушки Кирилл. И странно, но почудился Илье рядом с Кириллом еще один расплывчатый силуэт кого-то в черном… Но нет, это только почудилось.
Илья повернулся и вышел из садика.
Бывший бандит Кирилл, чудом спасшийся от смерти, теперь работал старшим воспитателем в интернате для умственно отсталых и, увлекшись в последнее время национальной идеей, организовал кружок юных гитлеристов, читал им «майн кампф» и рассказывал о детстве фюрера, которое, по словам Кирилла, тоже проходило в интернате для умственно отсталых; и когда они станут взрослыми идиотами, то тоже смогут собраться в армию и устроить мировую войну. Ущербный народ слушал Кирилла внимательно. Но особенно умственно отсталым нравилось, надев повязку со свастикой, вышагивать в затылок друг другу куда-нибудь, куда послали. А посылал их Кирилл вокруг помойки, и те маршировали исправно до самого обеда.
В общем, устроился он неплохо, и кормили бесплатно. Раз в неделю воспитатель Кирилл выводил всю свою ораву к памятнику Екатерине – и воспитанники его были счастливы.
Илья остановился на Невском. Хотелось посидеть где-нибудь, до отправления поезда было еще далеко. В Катькином саду он видел лавочки, но уж больно не хотелось проходить через толпу идиотов и видеть физиономию этого мерзавца Кирилла. Илья обогнул садик и вошел не с главного входа, а в боковую калитку.
Он оказался в аллее. Посредине одной из скамеек сидел низкорослый человек в старомодном пальто и, сильно ссутулившись, бысгро-быстро писал в лежавшей у него на коленях общей тетради. Что-то очень знакомое показалось Илье в этом человеке.
Усевшись рядом с ним, Илья искоса поглядывал на его доброе лицо с лохматыми бровями и старался вспомнить, где мог встречаться с ним… Возможно, давно, в другой обстановке…
– Парамон, – негромко сказал Илья. – Точно. Это же Парамон!
Илья наконец признал своего товарища, помогавшего ему бежать из психбольницы, где из Ильи чуть не сделали идиота. А ведь он мог бы вот так же, пуская слюни, стоять в рядах фашистов возле памятника императрице и вслушиваться в бред лидеров.
При упоминании его имени Парамон вздрогнул и взглянул на Илью.
– А, Илья, здорово, – бровастый человек, ничуть не удивившись встрече, протянул ему руку. – Опять из меня роман прет, прямо не могу. Видать, снова к психиатру идти нужно, чтобы на обследование направил. Слушай, ты погоди минутку, а, сейчас главу только допишу.
Парамон опять склонился над тетрадью.
«Да-а, – подумал Илья. – Тяжелый у Парамона недуг, никак излечить не могут. Интересно, сколько он уже романов написал?»
Внимание Ильи привлекла девочка в платьице с надувным красно-черным мячиком в руках.
«Глюка?! – подумал Илья. – Странно. И не холодно ей в платьице?..»
– Ты говоришь, Глюка? – вдруг повернулся к Илье Парамон, перестав писать и захлопнув тетрадь.
– Да, – сказал Илья, хотя ничего он не говорил, а только подумал. Впрочем, у него могло вырваться непроизвольно.
– Глюка погибла четыре года назад. Гликерия попала под машину… За мячиком на проезжую часть выскочила, а тут как раз грузовик…
– Как под машину?.. А это кто, по-твоему?..
Он повернулся и посмотрел в аллею, где только что видел девочку, но там никого не было.
– Да, – продолжал жизнерадостный Парамон. – Она погибла через несколько дней после смерти отца Семы Никакого. Ты его знал?
– Немного. Бедная девочка… – покачал Илья головой. – А ты все пишешь?
– Да, как привяжется – не отвязаться никак, – досадливо махнул рукой Парамон. – Прямо хоть кричи! Вон роман пишу, не успокоиться.
– А о чем роман-то?
– Продолжение того, что в дурдоме писал. Вторая книга.
– А чем кончится роман? – спросил Илья, с улыбкой глядя на Парамона.
– Кончится хорошо, – заверил его Парамон, но, подумав, добавил: – А может, плохо… Словом, кончится.
Этот ответ Илью удовлетворил.
– Кстати, а как капитан Свинцов поживает, ты с ним не видишься?
– Поживает в гармонии с окружающими его насильниками, ворами и ублюдками. Не тужит. Он теперь уже майор. Ополчение распустил. Николка-Сфинкс вон тоже без дела шляется. Раньше все смотрел, запоминал… ну ты иди, а то тебе на поезд.
– Да-да, конечно, – машинально проговорил Илья, даже не подумав о том, откуда Парамону может быть известно, что он уезжает. – Ну, давай прощаться, Парамон. Спасибо тебе за то, что спас меня из психушки. Без тебя я бы оттуда не выбрался… И вообще.
Парамон добро глядел на него из-под лохматых бровей.
– Ну, прощай.
Они пожали друг другу руки.
– Может быть, уже не увидимся, – покачал головой Илья.
– Увидимся, – заверил его Парамон. – Ты никуда больше не заходи, дуй пешком прямо до метро «Гостинка», а там знаешь куда.
Илья вышел из садика. От этой встречи со старым сумасшедшим, повернутым на писании романа, стало весело и хорошо.
В Новгород Илья приехал поздно вечером и сразу с вокзала направился к матери. Они не виделись почти полгода, хотя Илья иногда звонил ей из Петербурга, но редко. От этого он чувствовал свою вину. Отца он не помнил, он ушел, когда ему был один год, – мать воспитывала его одна. Теперь она жила в однокомнатной квартире в новостройках и очень обрадовалась нежданному появлению сына.
Они проговорили почти до середины ночи. Илья хотел узнать у матери что-нибудь про ту ночь, когда перед их домом сгорел цирк, но она не смогла ничем помочь. Он узнал только, что в деревянном доме, где они жили, так и продолжает жить ее сестра Соня с семьей, теперь им принадлежит весь старый дом.
Почти до самого утра Илья ворочался на диване, где постелила ему мать; тело будто бы плыло, в ушах слышался перестук колес, на сердце было неспокойно и тоскливо.
Тетя Соня была дома. Старушка с трудом передвигалась при помощи костылей и узнала племянника не сразу. Потом распричиталась, пригласила в комнату, стала расспрашивать о его жизни, рассказывать о своих болезнях и недугах – а их у нее оказалось великое множество.
– Тетя Соня, скажите, а что у вас на чердаке? – спросил Илья, терпеливо выслушав ее жалобы.
– Что там?.. Да разный хлам. Всегда хлам был, и сейчас хлам. Мы оттуда ничего и не выбрасываем. Как был хлам, так и есть… – неслось вслед Илье, поднимавшемуся по лестнице вверх. Лестница скрипела от старости и возмущения, она не привыкла к тому, что на нее наступают ногами.
Илья открыл дверь на чердак, зажег свет. Тусклая лампочка слабо осветила неимоверный чердачный бардак. Сюда уже несколько поколений сносили все, что нужно выбросить, но почему-то жалко: стул с ломаной ножкой, тумбочка, не поддающиеся ремонту старые напольные часы, торшер, огромное мутное зеркало… Все эти вещи, обреченные на вечный покой, почему-то не выбрасывались на помойку, а находили успокоение здесь, в родовом склепе старых вещей. Все это было покрыто толстым слоем пыли. Илья пробирался через завалы хлама, вспоминая, где в детстве прятал свои самые ценные, самые дорогие вещи.
Добравшись наконец в угол, он открыл ящик старинною бюро… Сердце приятно и тоскливо заныло. Что-то, загрохотав, упало на пол. Илья нагнулся и поднял банку из-под монпансье. Он потряс ее возле уха, послушал, как в ней что-то гремит, после чего открыл…
– Боже мой! Ведь это зуб, мой зуб!.. – грустно прошептал Илья.
Сколько всего в этой жизни отделяло его от мальчика, положившего свой выпавший молочный зуб в эту коробочку. Илья чувствовал себя стариком, прожившим уже свою жизнь… Но где же кукла?! Где?!
Илья знал, что она была здесь. Он выдвигал ящик за ящиком, доставая вещи своего детства: командирский планшет, нож с отломанным лезвием, горсть гильз от автомата Калашникова… Со всеми этими предметами была связана какая-нибудь история, каждая из них имела свою судьбу… Но где же кукла?!
Он шарил в ящиках, уже не испытывая ностальгии, он стремился найти проклятую куклу… Потом Илья, чихая от потревоженной пыли, перевернул весь чердак. Это напоминало борьбу с ненужным прошлым, в котором осталось множество не отданных долгов и бесполезных ненужных событий…
Около двух часов Илья боролся с прошлым, пока не понял, что куклы здесь нет. Значит, приехал он напрасно, значит, все зря…
Илья отряхнул брюки, выключил свет и спустился в комнату к тете Соне, которая так и сидела за столом, где Илья ее оставил.
– Ну как? Нашел, что искал? – увидев печального и запыленного племянника, спросила старушка.
– Да нет… – Илья посмотрел на окно, подоконник которого был заставлен горшками с чахлыми и сухими растениями. Тетя Соня проследила за его взглядом.
– А! Вон вся герань засохла. Поливай, не поливай, вся засохла. Что с ней, не пойму, может, зараза какая. А помнишь, Илюша, какая у нас герань раньше была?.. Э-хе-хе…
Тетя Соня умолкла, окунувшись в воспоминания.
– Петр-рушка хочет играть с тобой…
Это был его голос Петрушки.
Илья вздрогнул, резко повернул голову в сторону старушки.
Боже! Сколько раз, сидя на дне ужасного колодца, устланного костями мертвецов, слышал Илья этот голос. Сколько ужаса испытал он там!
Старушка смотрела на него блеклыми, невинными глазами. Илье показалось, что он ошибся, что это слуховая галлюцинация…
– Что?! Что вы сказали?!..
– Петр-рушка хочет играть с мишкой. Петр-рушка его убьет…
Нет, это говорила не старушка. Голос доносился через открытую дверь из другой комнаты. Илья поднялся со стула и медленно, превозмогая душивший его ужас, пошел на голос.
– Петр-рушка убьет его. Петр-рушка не прощает!..
В кресле у открытой дверцы печи кто-то сидел, он-то и говорил этим мерзким каркающим голосом. Илья медленно подошел и заглянул за высокую спинку кресла…
В кресле сидела девочка лет десяти, на руке у нее была надета кукла. Это был тот самый Петрушка, которого Илья спас из пламени, тот самый, который уже много лет приходил к нему в снах, с выдвигающимся языком, со злым лицом карлика… Тот самый, мучивший его изнутри многие годы.
Петрушка вдруг поднял на Илью лицо.
– А кто это пр-ришел?! – мерзко спросил он, губы его были измазаны чем-то красным.
Илья был вне себя от ненависти, страха… Да, вот сейчас он был маленьким и не мог причинить Илье вреда, как там в колодце. Но это все равно был он, тот самый Петрушка – злодей и убийца, только пока маленький и слабый, но он вырастет и тогда… Тогда он будет мучить и убивать уже не игрушки, а людей – они будут для него вместо игрушек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52